дело когда-нибудь приписывали только нам. Напротив, мы заплатили очень
дорого и использовали все доступные нам средства, чтобы вы оказались в
миссии один среди наших местных друзей. Мы вообще не имеем к этому никакого
отношения; вы -- частное лицо и нанялись на службу в частном порядке.
-- Вот именно, -- сказал я. -- Миссия подчинена епископату, а меня вдруг
видят в вашем обществе. Пресса при желании может сделать далеко идущие
выводы.
-- Пресса! -- рассмеялся Локк. -- Здешний журналистский корпус с рогами
и копытами утонул в рисовой водке и днями напролёт валяется за спущенными
жалюзи в отелях с эйр-кондишн. Их не итересует, что происходит на самом
деле, всё равно они пишут только то, что хотят видеть редакторы. А если сюда
случайно проберётся корреспондент из независимых, так в этой благодатной
стране нет международного телефона или телеграфа -- вся информация проходит
через наш военный телетайп. Я говорю о белых писаках. Туземные и в мыслях не
смеют заниматься политикой. Нет, пресса пусть вас не волнует. Мы страхуемся
на тот случай, если придётся уходить отсюда слишком поспешно.
17
-- Чем вас угостить? -- спросил Локк. -- Вы не скоро выберетесь из
джунглей, и будет просто грешно, если я не помогу вам отведать экзотики.
Хотите в магазин, в какую-нибудь лавку со слоновой костью или чёрным
деревом? В пагоду слушать тройное эхо? Или поедем в японскую баню. Вас
посадят в деревянный чан, а под ним разведут огонь. Могу ещё предложить
рыбный базар -- там жарят прямо под открытым небом и, клянусь, делают это
великолепно.
-- Делайте как хотите, -- сказал я. Повсюду здесь мне было одинаково
паршиво.
-- Тогда на базар, -- обрадовался капитан. -- Когда наш штаб
располагался здесь, я каждый день позволял себе это удовольствие. У нас был
повар филиппинец, он знал толк в рыбе, но его блюда не идут в сравнение с
теми, что готовят на базаре.
-- Чем, собственно, вызвано ваше переселение? -- спросил я. -- Были
какие-нибудь столкновения?
-- Политика. Мы сделались умнее и не хотим, чтобы казалось, будто
туземные власти сидят у нас за пазухой. Нам выгодно, чтобы они выглядели
вполне самостоятельными. У них есть теперь даже официальная оппозиция и
выборы в парламент.
Базар раскинулся на берегу реки. В воде теснились сампаны, на палубах
билась рыба; голые рыбаки, ухватив рыбину за хвост, размахивали ею, зазывая
покупателей. Между сампанами в вёсельных лодках шныряли перекупщики --
насупленные, с редкими бородками, одетые в длинные халаты и с женскими
платками на головах. На берегу встречалось много мужчин в европейском
платье. Они не спускались по мосткам: товар выносили к ним, и они тыкали
пальцами в рыбины, которые собирались взять, а слуги поспешно укладывали
покупки в корзины с травой.
Большинство этих господ прибыло в автомобилях с флажками на радиаторе --
привилегия важных чиновников. Я не припомню, чтобы у нас, даже в самом
провинциальном городке, кто-либо из местной знати вел себя так отчуждённо и
надменно.
-- Не смотрите на них с презрением, -- сказал Локк. -- Они держатся за
нас, а это главный смысл всех наших усилий. Вам надо привыкать к общению с
коллаборационистами.
Мы всё шли вдоль реки, и меня начало тошнить от запахов, крика,
мелькания лиц, от грязных рук и грязных лохмотьев. Наконец капитан увидел,
что искал:
-- Вот бирманец. Они знают потрясающий рецепт.
Я пожал плечами. Для меня все азиаты были на одно лицо, и я удивлялся,
как Локк отличает японцев, китайцев, каких-то ма от коренного населения.
Локк что-то спросил у бирманца, тот широко заулыбался и несколько раз
поклонился нам. Тогда капитан сошёл к сампанам и стал придирчиво выбирать
рыбину, покуда не нашёл одну с длинным и острым рылом и зелёными плавниками.
Он отнёс её повару, мы стояли и смотрели, как тот выпотрошил её, потом
опустил в кипяток и мокрую положил на противень. Он полил рыбу чем-то
жёлтым, посыпал листьями и рисом, а затем разломил и положил куски в
глиняные миски.
-- Берите чашку в левую, а палочки в правую, -- сказал Локк, -- и
хорошенько макайте каждый кусок в соус. Ваши будущие коллеги вряд ли угостят
вас национальной кухней.
Около нас остановился буддийский монах в оранжевом хитоне, бритоголовый,
с запавшими глазами. На поясе у него болталась кожаная сумка. Повар с
поклоном расстегнул сумку и положил туда кусок рыбы, что жарилась для нас.
Монах деловито проверил, хорошо ли бирманец застегнул сумку и, не сказав ни
слова, двинулся дальше.
-- Вот истинная власть в этой стране! -- Локк проводил монаха
взглядом. -- Вам, конечно, об этом говорили, но одно дело знать понаслышке,
другое -- видеть. Здесь, куда ни кинь, каждый мужчина и каждая женщина
прошли через монастырь. Монастырь -- это начальная школа и ремесленное
училище, там учат детей грамоте, а молодёжь семейной жизни. Но и после
обязательного служения жрецам верующие остаются их резервистами, и ни одному
правительству в мире не платят такой обширной и постоянной дани, как
оранжевым монахам.
Наш нынешний посол может претендовать на высшую награду конгресса: вот
уже пять лет, как мы участвуем в приношении даров Будде, и это самый умный
шаг, предпринятый в этом краю кем-либо из европейцев.
-- Если я правильно понял, у католической миссии не слишком много шансов
стать центром притяжения для местного населения.
-- Вот именно. Туда, если и ходят, то потому, что миссия заменяет кино и
театр, а главное, магазин, торгующий в кредит. У вас будет хорошее
прикрытие.
Я попробовал рыбу -- она была полусырая и отдавала соей.
-- Есть люди, которые годами не могут привыкнуть к здешнему климату, --
участливо заметил капитан. -- Но где ещё вам будут платить столько же?
-- Мой шурин поехал к Уэстморленду, ему платили 70 долларов за вылет, и
его сбили над Хайфоном. Нэнси осталась с годовалой дочкой.
-- Тут мы ведём себя иначе. Они начнут ещё не скоро.
-- Но всё-таки начнут?
Локк удивился:
-- А как вы думали? Копните глубже, может, из ста наших политиков вы и
наберёте десяток, которые даже втайне не думают, что нам придётся убираться.
Всё дело в том, кого мы тут оставим после себя: красных или националистов?
Посмотрите вокруг: базар затоплен нищими. Самым везучим удаётся заполучить
место на сампанке, в которую у нас сели бы разве что самоубийцы. А город --
это всего лишь оазис, дающий весьма смутное представление о пустыне. Им
нужна земля, нужна хотя бы горсть риса на завтрак, обед и ужин. А что мы
можем предложить? Прелести многопартийных выборов и жевательную резинку,
пусть даже местного производства? Азия будет красной или полосатой, как вам
угодно, но без нас.
18
-- Пойдёмте пешком, -- предложил капитан, -- вам нужно больше двигаться
и глубже дышать -- это помогает. И потом, я хочу выпить: заглянем в
хилтоновский бар на крыше.
Мы выбрались из толчеи и переулком вышли на главную улицу. Вдоль
тротуаров стояли полицейские и солдаты, по асфальту катил "линкольн",
широкий, как авианосец. По бокам стрекотали мотоциклы.
-- О, вам везёт! -- сказал Локк. -- Первый день в столице, и лицезреете
самого президента.
Я не сразу разглядел в огромном кузове щуплого старичка в тёмных очках с
каким-то блюдцем на груди.
-- Наконец-то ему дали вожделённый орден! -- капитан был явно
недоволен. -- Вы видите того мужчину, рядом с президентом? Наш посол. Теперь
он провожает его превосходительство домой и раскланивается на все стороны.
Церемонии -- пагубная страсть здешних властей, никак не могут забыть, что
являются дальними родичами сиамских императоров, а те имели по триста жён и
по сорок титулов. Сам старик ничего не стоит, не больше, чем суфлёр в кино,
но я знаю парней, которым поручена его безопасность: я им не завидую. Я бы
категорически запретил возить напоказ такие мишени, но эта кукла обожает
парады. Ему хотели дать "Крест за заслуги", а он потребовал чего-нибудь
побольше -- крест показался ему слишком маленьким. Сами они заказывают для
себя ордена с суповую тарелку, пришлось откопать что-то похожее...
Локк не договорил. Из-под верёвки, которую держали солдаты, вынырнул
человек в оранжевом хитоне, выбежал на середину улицы, вылил на себя что-то
из кувшина и поднёс спичку.
-- Давайте уходить! Быстрее! -- скомандовал Локк. -- Сейчас начнётся
свалка -- полиция будет разгонять толпу, нас могут затоптать.
-- Но он горит! -- закричал я.
Капитан пожал плечами.
-- Спектакль рассчитан на нашего посла. Они превращают себя в живые
факелы из протеста против войны во Вьетнаме. Азиатский фанатизм, помноженный
на наивность.
Раньше я только знал, что человек способен от ужаса обвисать, точно
проколотая шина, превращаться в ничто, как хирургические перчатки, упавшие в
кислоту. Теперь я видел, как страх убивал нашего посла -- его лицо из белого
стало серым, как маска Фантомаса, а он всё не догадывался сесть.
-- В первый раз меня просто вывернуло наизнанку, -- признался Локк, -- а
потом я понял: не надо стоять слишком близко. Жаль Уоррена, ему может крепко
влететь -- мы не прощаем, когда охрана даёт такого маху.
Он ещё долго не мог успокоиться: они были с Уорреном друзьями. Мы уже
летели в Тха-Калор, когда Локк сказал:
-- Во всяком случае, азиаты умеют умирать без лишних слов. Вам будет
легче, чем у Линдмана.
19
Я увидел миссию святой Лауренсии в полдень 15 февраля, когда вертолёт
уже почти коснулся земли. Миссия была хорошо упрятана в джунглях, только с
реки открывался коридор ярдов в сто: бамбуковая набережная, белая колокольня
с крестом и памятник на могиле первого миссионера -- железное распятие в
рост человека.
Прилёт машины не вызвал оживления. Набережная оставалась безлюдной, если
не считать отца Дрю, который встречал меня, и двух парней в трусиках,
которые встречали мой багаж.
Отец Дрю повёл меня по своим владениям. За церковью стояла школа --
приземистое строение под лиственной крышей. В классе сидело восемь
ребятишек, отец Джосия показывал им диафильм о распятии Христа. Лицо Иисуса
было круглым и желтым.
-- Мы не хотим, чтобы у них сложилось впечатление, будто Всевышний --
европеец, -- пояснил отец Дрю.
Я кивнул. Мне вспомнилось, как мы с Клэр ходили в негритянскую церковь
слушать проповедь Мартина Кинга. Там над алтарём возвышалось распятие -- у
Спасителя были толстые губы и курчавая голова.
-- Видишь, -- шепнула Клэр, -- всё равно мы все молимся только своему
богу.
-- На ночь дети уходят, -- продолжал Дрю. -- Мы даём им с собой лепёшку,
для многих семей -- это единственная еда в сутки. В этих местах хронический
неурожай.
Он показал мне также лазарет. Там лежало человек десять -- у всех
отчётливые симптомы авитаминоза. Два монаха в чёрном, подоткнув рясы, мыли
пол.
-- По воскресеньям здесь бывает более людно, -- сказал Дрю. -- Иногда
приходят тридцать -- сорок крестьян из окрестных деревушек: им нравится, как
отец Джоссия играет на фисгармонии.
-- Вы давно служите здесь?
-- Ещё с довоенного времени, с самого основания миссии. Я обучался
здесь.
-- Вы, очевидно, пошли на большую жертву, когда согласились присоединить
к святой Лауренсии нашу Си-2?
Дрю даже не остановилися, ответил на ходу:
-- Вам было бы чересчур трудно начинать на пустом месте. В этих краях
невозможно скрыть ничего нового, а старое уже не вызывает любопытства.
За лазаретом росли мохнатые деревья с широкими листьями. Надо было
пригнуться и пройти под ветвями, чтобы оказаться у ограды из колючей
проволоки. За проволокой снова простирались джунгли -- кусты и какая-то
трава, высокая, точно маис.
Мы прошли вдоль ограды, нырнули в просвет среди травы -- тяжёлые
ворсистые листья липли к одежде -- и вышли на площадку рядом с часовым.
Дальше, за проходной, виднелись алюминиевые домики, похожие на вагоны, и
несколько строений из гофрированного металла.
Майор Танарат ожидал меня возле калитки.
-- Дальше я не пойду, -- сказал Дрю. -- Мы встретимся вечером, если вы
не откажетесь заглянуть в трапезную.
Он поклонился и оставил нас.
-- Миоонеры живут вне проволоки? -- спросил я.
-- Миссионеры живут здесь.
Танарат был в рубашке с короткими рукавами, в шортах, пистолет висел у
него на животе, как у парней, которые обучали нас в школе у Тиллоу. Я знал,
что майор совершенствовался там же, где прошли курсы мои инструкторы и Джо,
а это было старейшее заведение такого рода, и оно имело свои традиции. Но
Танарат взял не больше и не меньше, чем хотел: топор наскочил на железо.
Майор был иностранцем, а значит -- силой, потому что за его спиной стояло
государство, с которым нам очень важно быть в хороших отношениях, а перед
силой у нас самое большое почтение, и те, кто правит нами, отступают только
перед силой. Разумеется, если человек способен проявить её. Я видел
нескольких азиатских офицеров, вышедших из наших школ: они даже между собой
говорили на нашем языке, и вы за милю могли определить, кого он изображают:
техассца или парня из Монтаны. Танарат прошёл через нашу цивилизацию, как
нож проходит сквозь масло. Я вздохнул с облегчением. Нет ничего глупее, чем
умирать в обществе карикатур.
-- Вы будете жить в доме ©25, -- сказал майор. -- Я поставил для вас
вентилятор и стол. Писать можете спокойно. Отсюда ничего не исчезает, людей
я подбирал сам. Одного пристрелил.
Я вспомнил Тиллоу: "Политика делается тремя способами, -- говорил он. --
Первый -- это война на поле брани, второй -- деятельность дипломатов,
включая легальный шпионаж через атташе и прессу. Третий будете осуществлять
вы. Не пытайтесь рассказывать о своей работе даже жене после двадцати лет
счастливой жизни: в глазах порядочного общества наша служба выглядит грязной
и презренной. Мы мечены чёрным мазком на лбу, как каста неприкасаемых в
Индии или Японии. Вы никогда не сможете признаться, что держали в своих
руках судьбы дивизий или государств, и вас никогда не украсят орденом в
присутствии родственников и корреспондентов. Нас посвящают в тайны без
свидетелей и повышают в чине среди своих, а когда мы умираем, все
обстоятельства остаются засекреченными. Но вы сами избрали эту жизнь и не
жалейте: правительства, дипломатия, военные -- не больше, чем вершина
айсберга, сверкающая и ослепительная, но она не продержится над водой и
часа, если под ней растает основание -- мы, невидимки".
И теперь, когда Танарат посвящал меня в условия работы в миссии, ему
незачем было искать обходные выражения. Я мог оставаться и мог уйти -- всё
равно это уже было жизнью или гибелью Меченного Чёрным Мазком.
Мои вещи стояли в доме, но я не хотел распаковывать их при дневной жаре,
я сказал:
-- Покажите мне лабораторию.
Майор взял под козырек:
-- Слушаюсь, господин первый лейтенант!
Он был майором, я -- на два чина ниже, но Танарат не придавал значения
видимости, для него была важна лишь внутренняя сущность вещей. Он находился
здесь, чтобы обеспечить Сонарол, и ему было всё равно, кто руководит
операцией: генерал или ефрейтор.
И он был прав. Вся миссия -- со всеми монахами, вышками, солдатами и
повышенными окладами без Сонарола стоила не больше, чем тело без души, и это
было как в клинике Линдмана. Все её корпуса, коттеджи, ванны, старомодные
лифты и сёстры в накрахмаленных передниках -- всё было только камуфляжем,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг