тюремная извёстка на стенах... алкоголики, наркоманы... Другие работают в
сверкающих палатах... Но запомните: всё то, -- он кивнул в сторону окна, за
которым виднелись оффис и фонтан, -- всё то не более чем мишура, декорация,
призванная отвлекать внимание публики от главного. Настоящее дело делается
здесь. Сколько, вы думаете, платят пациенты, которых мы принимаем в
стеклянной коробке с персональными ваннами? Тысячу долларов в месяц. Они
могли бы с тем же успехом принимать хвойные ванны или УВЧ у себя в
Даддливиле или другой дыре, но обыватель не упустит случая переплатить, если
потом до конца дней можно бахвалиться: его драгоценным здоровьем занимался
Линдман! Для них тысяча -- это предел возможностей; аристократия живёт у нас
в особняках, с личными поварами, но и она оптом не стоит половины того, что
стоит пятое отделение. С чистой публикой приятно фотографироваться, работать
с нею тяжело, а делать что-то для науки невозможно. С нашими же полицейскими
"пассажирами" врач может сделать всё, что нужно для движения вперёд: у них
слишком нищие родственники, чтобы поднимать шум. Наоборот, семья благодарит
бога, когда удается отделаться от нахлебника, не способного больше работать.
А полиции тем более безразлична судьба быдла.
Я стоял спиной к зарешеченным боксам, где лежали больные, и мне
казалось, что они смотрят в мою спину и слушают, о чём мы говорим.
-- Не обращайте на них внимания, -- сказал Биверли. -- Этот народ давно
отучили от нежностей, а потом наша речь для них -- речь иностранцев. Они
рождаются в домах, набитых, как крольчатники, едва научившись ходить,
начинают рыться в мусорниках, и если попадают в школу, то насильно и на
самый короткий срок. Я проводил тесты: в лучшем случае они знают пятьсот
слов из 70000 обиходных, которыми пользуется средний интеллигент. Воровать
или, на худой конец, чистить ботинки прохожим сытней, чем корпеть в классе.
Книгой голодное брюхо не набьёшь...
-- Всё-таки странно, что профессор позволил навязать себе полицейскую
клиентуру.
Сид посмотрел на меня с удивлением:
-- Мне сказали, что я вас получаю для Сонарола.
Я пожал плечами:
-- Мисс Уиликис не снизошла до подробностей.
-- Пойдёмте в ординаторскую, -- сказал Сид.
Он пропустил меня вперёд и притворил за собою дверь.
-- Я был уверен, что вас просветят до меня. Но раз Эмерих так хочет...
Сонарол -- это открытие шефа. Он напал на идею ещё в Мюнхене, когда работал
у знаменитого Шеллера. Они применяли терапию сном, и тогда Эмерих задумался
над функцией сна. Почему он длится так долго? Практически сон отнимает у нас
больше трети жизни. Если бы удалось сократить время, необходимое для сна,
человечество выиграло бы колоссальное количество рабочих дней.
-- О чёрт! -- сказал я. -- Это и есть идея Сонарола?
-- Она проста до крайности, как видите, но потребовалось около миллиона
лет, или сколько там существует человек, чтобы кто-то додумался перешагнуть
порог привычного, как взрослый переступает препятствия, непреодолимые для
младенцев.
-- Результаты?
-- У нас ушла уйма времени на предварительную апробацию стимуляторов.
У меня пересохло в горле:
-- Но теперь вы перешли к опытам на людях, если я правильно понял?
Биверли покрутил головой:
-- Сонарол с самого начала ставился на человеческом материале.
-- Без отработки на животных?!
Сид потёр пальцами подбородок:
-- Ваше поколение не знает истории Германии, доктор. Нацисты считали
сумасшедших порчей нации. Эмериху незачем было экспериментировать на крысах
или морских свинках, пациенты так или иначе подлежали уничтожению.
До меня не сразу дошла связь событий, потом я спросил:
-- Вы хотите сказать, что здесь происходит то же?
Биверли вздохнул:
-- Я уже говорил вам, что мы получаем людей из полиции. Эти пациенты
безнадёжны. Вы можете их вылечить от помешательства, но как излечить от
хронической нищеты? Выйдя отсюда, они вернутся к прежней жизни, к запоям или
марихуане -- это их единственная возможность хоть на время вырваться из
болота опостылевшего существования. Они никому не нужны, эти люди, кладбища
полны ими, как компостные ямы перегноем. А у нас они погибают хотя бы с
пользой. Но мы обязаны считаться с мнением общества. Оно, естественно, не
желает тратить ни гроша на содержание своих отбросов, но требует гуманности.
Так что обычные нормы смертности у нас не превышаются.
Я должен был бы закричать: "Не хочу! Я врач, не вивисектор!" -- но я
прошёл школу Тиллоу и знал, что дело, которому я служу, не должно
взвешиваться на весах добра и зла, не мне судить его, потому что оно
является частью высшей политики, разработанной теми, кому доверено
распоряжаться судьбами нации. Я был врачом только наполовину, медицина была
моей специальностью, но не ремеслом...
Я сказал:
-- Если опыты ставятся на ненормальных, картина может получаться
искажённой...
-- Мы сначала излечиваем. Восстанавливаем их психику. Вам тоже придётся
засучить рукава. Материала не хватает, Эмерих требует, чтобы мы применяли
самые эффективные средства. Он настаивает, чтобы ему давали здоровых людей,
а не кое-как вылеченных маньяков. Ведутся переговоры о вынесении лаборатории
в другое место, где с материалом будет легче. Так что у вас есть все шансы
сделать карьеру! -- закончил Сид, похлопав меня по плечу.
10
В марте 1965 года Эмерих Линдман заболел гриппом и в середине апреля был
вынужден отправиться на юг, на морские купания. Болезнь здорово прохватила
шефа, он не решался летать один и захотел, чтобы я сопровождал его. Мексика,
безусловно, была бы для него полезней, но Сид объяснил мне, что Эмерих с
1946 года не выезжает за пределы страны.
Мы вернулись в клинику спустя две недели. Эмерих сразу поехал в клинику,
а я после обеда пришёл в пятое отделение.
Сид, как обычно, работал в палате.
-- А-а, Язевель! -- он помахал рукой. -- Приехали? Как вам понравилась
знаменитая Вилла Клара?
-- Думал, она комфортабельней, хотя, впрочем, провинциализм имеет свои
прелести, особенно для пожилых.
-- Да, да, -- подхватил Сид. -- Эмерих обожает простоту, гречневую кашу
и усердных сотрудников.
Он наверняка пил не только за обедом, но и раньше, а я терпеть не мог
хмельных. Мне очень не хотелось терять уважение к Сиду.
-- Если вы не возражаете, -- сказал я, -- пойду поработаю в архиве,
кажется, у меня возникла продуктивная мысль.
-- Мысль... -- повторил Сид. -- Я мыслю -- значит, существую. Эмерих
поручил мне передать вам сегодня Новый Цикл.
Я должен был бы обрадоваться, но мне стало неприятно. Это удивительно: я
думал, что уже окончательно освободился от прежних представлений...
До сих пор я только наблюдал за воздействием Сонарола, теперь мне
предстояло самому подвергать людей его действию. Собственно, в самой
процедуре не было ничего сложного: внутривенное вливание и всё. Но одно
дело, когда вводишь лекарство, необходимое человеку, и другое дело --
Сонарол.
Сонарол -- смерть, на которую сознательно обрекают людей, для того,
чтобы наблюдать их агонию.
Сид похлопал меня по руке:
-- Хотите стаканчик брэнди? У вас сегодня, можно сказать, что-то вроде
посвящения в новый сан.
-- Благодарю вас, Сид, -- только мне лучше перенести обряд без
успокоительного.
Биверли встал, поднял указательный палец:
-- Когда-нибудь Сонарол доведут до конца. Бог сотворивший землю, положил
свои сроки каждому из нас, но почему человек прежде чем умереть должен
превратиться в печёное яблоко? Старость калечит всё, не только внешность. С
тех пор, как Эмерих изложил мне свою идею, я всё время боюсь умереть
стариком с окостеневшим мозгом. Господи, это будет несправедливо: мы бьёмся
над тем, чтоб подарить человечеству такую уйму молодости, а сами не можем
получить для себя ни капли. Я закрываю глаза на многое, не думайте, что я в
восторге от тех людей, которые финансируют наше предприятие, но если бы я не
верил, что Сонарол -- это открытие не века, а тысячелетия, я давно принял бы
цианистый калий.
Он набил трубку, но не стал раскуривать, положил её на стол:
-- Пойдёмте, к трём часам я должен доложить Эмериху.
-- Язевель, что ты делаешь?
Я оторвался от микроскопа.
-- Сижу над срезами.
-- Ты можешь взглянуть на часы?
Стрелки показывали девять.
-- Ого! Спасибо, Клэр. Хочешь, я поднимусь к тебе и мы пойдём покатаемся
на лодке?
-- Лучше встретиться у фонтана, оттуда ближе. Как мило, что ты вспомнил
о своём обещании.
Я долго мыл руки, впервые убившие человека. Я не досадовал и не укорял
себя: меня готовили к этому, я был готов к такого рода службе. Но я не мог
себе представить, что будет с Клэр, когда она узнает правду и вспомнит,
сколько раз она держала меня за руки и сколько раз я гладил её волосы.
11
Мы пришли к пруду, старик-негр с широкой улыбкой снял с лодки цепь.
-- Пожалуйста, пусти меня на вёсла, -- попросила Клэр. -- Мне что-то
холодно.
Она выглядела утомлённой, я с тревогой предложил:
-- Хочешь недельку отдохнуть? Я намекну Великому князю, после Виллы
Клара мы с ним большие друзья.
-- Это весна, -- сказала Клэр. -- Весной мне всегда плохо, в голову
лезут грустные мысли: природа обновляется, я старею.
-- Форменная старушка! -- пошутил я. -- Скоро на пенсию.
-- Я бы пошла. Всё-таки прадеды были правы: женщина должна жить для
дома, а наши учёные занятия -- плачевное искажение природы... У тебя
что-нибудь продвигается?
-- Как у гончей, потерявшей горячий след.
Она подняла на меня широко раскрытые глаза:
-- Для тебя действительно так важно найти эту патологию?
Вопрос меня озадачил:
-- Что значит действительно? Разве ты не билась над тем же?
-- Я чуть не разревелась, когда Великий князь решил перевести меня в
парк. Мне казалось, что у Сида я двигаю науку, а в парке превращаюсь в
няньку, приставленную к мумиям. Когда Великий князь сказал: "Они платят
достаточно, чтобы получить право видеть вокруг себя только красивых людей",
я приняла это как наказание. А теперь считаю благословением. По крайней
мере, я твёрдо знаю, что если никто и не ожидает выздоровления моих
старичков, никто и не торопит события. Я выполняю элементарный долг врача --
стараюсь продлить существование пациентов, ничего больше.
Её слова меня сильно озадачили. Она не должна была знать о Сонароле. Не
должна была!
Внешне у нас всё было устроено безупречно. Пациенты, прибывавшие в
клинику в полицейских фургонах, тем же путём должны были и возвращаться
после выздоровления. А полиция не могла приезжать за каждым, кто изволит
излечиться. Полицейская машина забирала клиентов партиями, а пока партия
набиралась, над выздоровевшими проводились тесты. В университете я сам с
интересом читал рефераты Линдмана и Биверли о психике излеченных: что
сохранилось у них в памяти от прежней жизни, о днях болезни, каковы перемены
в характерах и как это связано с методами лечения. Для этого у нас была
лаборатория Си-1. Не вина клиники, что часть пациентов -- незначительная
часть -- умирала, не дождавшись возвращения домой. В конце концов, никто не
может поручиться, что медикаменты, применяемые для восстановления психики,
не подрывают жизнеспособность отдельных людей, к тому же действительно
поражённых, кроме помешательства, болезнями, присущими алкоголикам и
наркоманам.
Клэр могла знать, что мы иногда неосмотрительно рискуем, форсируя
лечение. Если она узнала больше -- это могло ей стоить слишком многого.
Видимо, Сид неосторожно намекнул на кое-какие обстоятельства, но я не
допускал, что он мог сказать больше.
-- Если ты скорбишь печалями Сида, то самое печальное, что он всё чаще
черпает мудрость на дне бутылки, -- сказал я.
Она нагнулась ко мне, заглядывая в лицо:
-- Не осуждай Сида. Пока ты был в отъезде, у Мэри нашли злокачественную
опухоль. Язевель, они родились в одном доме, мамы катали их в колясках
рядом. Они никогда не расставались, с самого рождения.
На меня в этот день свалилось чересчур много! Клэр заметила мою
удручённость.
-- Давай поменяемся местами. Ты засиделся в лаборатории, поработай
веслами.
Она села на переднюю скамейку, укутала шерстяным платком плечи и стала
такая непривычно домашняя, что я чуть не сказал: "Бедняжка Клэр! Тебе надо
замуж, нужен хороший муж, детишки, дом с палисадником -- только не я. Я
люблю тебя, Клэр, но у этой любви нет шансов выжить. Таким как я разрешается
ухаживать, женимся мы только по приказу".
-- Язевель, -- неожиданно сказала Клэр, -- а может быть, наплевать?
Я уставился на неё.
-- Уехать, освободиться... Можно махнуть в Перу, в Уругвай... Там всегда
не хватает врачей.
-- А дядя Джо?
-- Ты ему много должен? Но разве ему не всё равно, где ты заработаешь,
чтобы отдать?
-- Джо страшно гордится, что я стажирую у Линдмана.
-- Ну, и чёрт с ним. Бабка оставила мне немного денег, можно обойтись и
без Джо...
Старик-лодочник не дал ей договорить. Он что-то кричал, подзывая нас
рукой.
-- Сэр, с вами будут разговаривать. С вами будет разговаривать сам
Хозяин.
-- Сейчас? В такое время?
-- Иди, -- сказала Клэр. -- Я поднимусь домой, сварю кофе, я тебя буду
ждать.
12
Эмерих Линдман, в тёмном костюме, сидел за письменным столом и жевал
мундштук папиросы. Он получал папиросы у фирмы, закупавшей в Москве -- они
стоили неимоверных денег.
Между мной и хозяином был ещё круглый столик, крытый чеканной медью.
Чеканка изображала сцены Наполеонова бегства из России. На столике стояла
серебряная папиросница, говорили, что она когда-то принадлежала царю Николаю
Второму.
Не знаю, откуда у него была тяга к русским вещам. Насколько мне
известно, он не служил на Восточном фронте, родственников в России у него
тоже не было. Скорее всего, стол и папиросница служили для рекламы,
поскольку она требует, чтобы у каждой знаменитости были свои причуды. Вот
только папиросы он курил для собственного удовольствия.
-- Садитесь, доктор Рей.
Я сел в кожаное кресло с львиными головами на подлокотниках -- мебель
1914 года -- и поблагодарил судьбу за то, что я не пациент, намеревающийся
узнать, сколько придётся платить.
-- Я вызвал вас, чтобы сказать, что я вами доволен, это не так часто
бывает.
Линдман говорил с угнетающей правильностью, которая выдаёт иностранца,
умеющего строить предложения, но так и не научившегося думать на чужом
языке.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг