вы, конечно, решили учиться дальше, а не стать звездой кабаре. В вашей
семейке все немного чокнутые.
-- Не смешивайте меня с Нортингами! -- попросил я. -- Из нашей семьи
вышли два доктора, один капеллан и шесть церковных старост.
-- В таком случае, я вас жду завтра. Мы поедем к тому человеку в
гостиницу.
...Джо Хант мыл голову под краном. Он её только что побрил -- мыльница
со взбитой пеной и тазик с бритвой торчали в раковине.
-- Хэлло, мальчики! -- крикнул Хант. -- Садитесь и наливайте, я сейчас.
Тело его покрывал зеленоватый загар, вывезенный из джунглей. Во всю
грудь красовалась татуировка: кондор, разрывающий своё сердце. Краски были
необычайно сочные: кровь производила впечатление настоящей раны.
Джо перехватил мой взгляд.
-- Маршалловы острова. Я проторчал 15 месяцев в японском лагере для
военнопленных. -- Он вытерся полотенцем и надел халат. -- Вы поручились за
этого парня, Мак! Надеюсь, в его семье не было красных?
Ханта очень интересовала моя биография и подробности истории с Сэмом.
Мои ответы его удовлетворили.
-- Ты нам подходишь, мальчик! -- объявил он. -- Нам нужны парни, которые
умеют действовать, а не хныкать. Посмотрим, что скажет генерал.
-- Вы предлагаете мне поступить в армию? -- спросил я.
Джо поднял брови и посмотрел на Доржи. Капитан сказал:
-- Во всяком случае, речь идёт о государственной службе. Видите ли,
Язевель, современная война ведётся чаще невидимым оружием... Вы меня
понимаете?
Я кивнул. Это я знал -- о невидимых сражениях, хотя не представлял себе,
какое отношение могу иметь к ним.
-- Послушай, -- обратился ко мне Джо. -- Тебе нужна лошадь, мы подбираем
наездников. Один скачет в белой жокейке, другой в хаки. Какое это имеет
значение?
-- Это хороший шанс, -- сказал Мак. -- Они будут оплачивать вашу учёбу,
а потом обеспечат работой с выслугой лет.
-- Что тут колебаться? -- удивился Хант. -- Всё равно тебя призовут. Так
лучше начать раньше и взять доллары, чем попасть в пехоту и париться в
казарме. Я доложу генералу.
Они не дали мне времени усомниться в резонности их доводов, решили за
меня, да ещё так, будто делали одолжение. Мне тогда было невдомёк, что это
один из приёмов вербовки -- доверительная беседа, создающая у человека
впечатление, будто ему отступать уже некуда. "Я доложу генералу" звучит, как
приговор, не подлежащий обжалованию. И всё же, говори один Хант, я,
вероятно, потребовал бы времени на размышление, сказал бы, что должен
посоветоваться с Тэсс. Но они убеждали меня вдвоём, а Доржи я мог считать
членом семьи -- свадьба с Нэнси была назначена на конец августа. Мне в
голову не пришло, что инженер-капитан Макговерн служит в том же ведомстве,
что и Джо.
Я вышел от них с некоторой даже гордостью в душе: приятно, когда крепкие
мужчины говорят тебе, что ты дельный парень... Только врождённая
сдержанность не позволяла мне ликовать. Тысячи моих сверстников должны были
мыть посуду или разгружать автофургоны, чтобы оплачивать свою учёбу, я мог
не думать о деньгах.
В конце августа на моё имя пришёл перевод 300 долларов -- и к нему
коротенькая приписка: "Желаю удачного семестра. Дядя Джо".
Я отгулял на свадьбе Мака, расплатился в отеле, уложил вещи и вернулся в
университет, словно ничего не произошло. Только снова получив перевод, я
поморщился при мысли, что существует кто-то, имеющий право считать себя моим
хозяином, но он пока что требовал от меня одного: учиться, и это вполне меня
устраивало.
Я не привык распоряжаться своей жизнью, да и могла ли Тэсс научить меня
этому?
Она была такой же, как я, и замуж пошла за Нортинга, вероятно, затем,
чтобы избавиться от необходимости что-либо решать самой.
Я тоже был готов отдать свой руль первому, кто возьмётся управлять моей
жизнью, и этим первым оказался Джо.
Теперь я знаю, что был преступно беспечен, и всё, что случилось потом --
расплата за мою беспечность.
7
_Два часа ночи. Спать не хочется. Сознание ясное, тело потеряло ощущение
массы. Чтобы прижать руку к бумаге, приходится преодолевать сопротивление
невесомости. Пульс 82, температура нормальная. Вторые сутки Сонарола._
Джо Хант приехал в Мервиль летом шестьдесят четвёртого. Мы не виделись
тринадцать месяцев, но он был всё тот же, словно мы расстались час назад:
полон виски и самоуверенности.
Когда я вошёл в номер, Джо помахал сигарой:
-- Ну, дело сделано?
-- Остаётся ещё год стажировки, -- ответил я.
-- Мало напотрошил мертвецов в анатомичке, будешь продолжать на
живых? -- он расхохотался. -- Виски? Всё ещё не пьёшь? -- он налил себе и
разбавил по обыкновению томатным соком. -- Когда там (Джо ткнул пальцем
куда-то за спину) решали, брать тебя или нет, у нас была на примете ещё одна
лошадка-невезучка. Ты обошёл конкурента на два корпуса трезвостью.
-- Есть новости? -- спросил я, чтобы поскорее отделаться.
-- К чёрту новости! -- обиделся Джо. -- В такую жарынь я езжу шагом. С
меня достаточно, что я должен тащиться к тебе, вместо того, чтобы укатить к
морю, как снобы в полосатых брюках. Им военная форма также противна, как
красавицам стриптиза -- ряса священника. Самое большое несчастье нашей
страны -- мы слишком хорошо живём. Когда жирные собирают вино в общественную
бочку, каждый льёт воду, в надежде, что остальные выполнят свой долг.
Процветающие нации становятся сборищем лавочников и волосатых нытиков.
Пиявки, хорошая порция пиявок -- вот что нам нужно!
Он снова налил себе.
-- Тебе у нас везёт, мальчик! Хочешь стажировать у Эмериха Линдмана?
Эмерих Линдман -- это имя говорит тебе что-нибудь?
-- Зачем же Линдман, -- сказал я. -- Меня ждёт Одри Хэпберн или ещё
лучше, Джейн Менсфильд на персидском ковре. Чтобы попасть к Линдману, надо
иметь деда-сенатора или текущий счёт с пятью нулями.
-- Либо работать у нас! -- гордо сказал Джо.
Я уставился на него.
-- Эх, парень! -- расплылся Хант. -- Придётся тебе поудивляться, покуда
из тебя выбьют штатскую наивность. Мы тебя до поры держали на длинном
поводке, теперь тебе придётся пообъездиться. Все мы прошли через это, но ты
родился с серебряной ложкой во рту, потому что у тебя такой шеф, как я. Я не
люблю начинать с галопа.
Я побоялся, что он примется развивать свои сентенции, и поспешно сказал:
-- Да нет, пожалуйста, могу хоть завтра выехать к Линдману.
Хант залился смехом:
-- Не торопитесь, не торопитесь, господин доктор. Раньше вы побываете в
школе капитала Тиллоу. Мы тоже хотим приложить руку к вашему образованию.
8
_28 марта 1966 года. Температура воздуха +29. У меня температура
нормальная. Голова ясная, тело невесомо. Боль в суставах нарастает. День
кажется страшно длинным. Ночью легче: все спят, можно писать. Если за мной
шпионят -- рукописи уничтожат. Меня тоже. Гадаю, что будет раньше. Третьи
сутки Сонарола._
Бодрее за перо, ещё нужно сказать о многом.
Я умею целиться в темноте, питаться листьями, прыгать с парашютом и
шифровать радиограммы, а также молчать под пытками. Мы приучались спать на
земле и разводить бездымные костры, мне сделаны прививки против малярии,
чумы, холеры и тропического клеща. Капитан Тиллоу говорил:
-- Университеты снабдили вас специальностью, я попытаюсь сделать из вас
приличных рейнджеров. Вы здесь потому, что в современном мире победу н
схватке приносит превосходство интеллекта, но образованность -- она же ваш
троянский конь. Вы слишком долго впитывали так называемую общечеловеческую
мораль -- в школе, на проповедях, в библиотеке, когда штудировали философию
и право. А для вас не должно существовать добра и зла, так же как и законов
милосердия. Мы сами ставим себя вне общества: наша работа, крики торжества,
хрипы отчаянья, жизнь и смерть остаются тайной, и только после наших похорон
семьям осторожно приоткрывают правду о том, кем были мы.
Можете насмехаться над лицемерием благопристойной публики. Мы служим ей,
но не ждите, чтобы вам подали руку. Порядочное общество боится замарать
белые перчатки.
Можете презирать политиков и дипломатов -- все они пользуются нашими
услугами, -- но никто из них не пожертвует положением, чтобы разделить
ответственность со своим провалившимся агентом.
Но можете гордиться тем, что оказались годными для службы, с которой
нельзя уйти, службы, поставившей вас вне закона и над законом. И когда это
чувство преодолеет в вас привычку судить поступки судом совести, я
расстанусь с вами без опасений.
Мне нравились его суждения. В школе нас было много -- людей без
биографий и имён. Просто Фред, Аллан, Джек -- клички, такие же, как моя --
Рандольф. Но все мы имели высшее образование и предназначались для особых
заданий, превосходящих всё, что может быть доверено обычному разведчику.
Я знал, что не обладаю сильной волей, что мне не хватает усердия и
выносливости. По натуре я созерцатель -- здесь меня заставляли действовать.
Я прибыл к Тиллоу с неважной мускулатурой -- в школе меня принудили
заниматься спортом. Я видел, как с каждым днём крепнут мои бицепсы и темнеет
от загара лицо. Мне было 23 года, а кто в эту пору жизни не мечтает о
физической силе, о зависти прохожих, о румянце девушек, чей взгляд ты
перехватил, когда они любовались твоей фигурой.
Я был здоров как никогда, с радостью встречал усталость от физической
нагрузки, спал без сновидений и не хотел задумываться над дальнейшим. И над
чем было думать? Меня воспитали патриотом. Хотя у нас в доме политика была
не в моде, никто в семье не сомневался, что наша страна -- лучшая в мире,
наши порядки -- самые правильные, а наших врагов надо побеждать. И раз уж
мне выпало служить в том роде войск, который ведёт засекреченные сражения, я
старался делать своё дело как можно лучше, чтобы оно было мне не в тягость,
а приносило удовлетворение.
Капитан Тиллоу знал, как избавляют молодёжь от университетской
неполноценности, неизбежно возникающей вследствие чрезмерного общения с
книгами. В сравнении с ним Джо Хант выглядел патриархальным, как сельский
лекарь рядом с резектором из анатомички.
Впоследствии я часто вспоминал капитана, временами мне даже казалось,
что Линдман похож на него лицом, хотя Тиллоу был много суше и носил пенсне.
Клиника Линдмана была достаточно знаменита, чтобы время от времени
попадать на цветные страницы журналов.
Оффис размещался на шестом этаже старого корпуса. Портик, гранитная
лестница, а перед ней фонтан, обсаженный кустами роз. Это сильно отличалось
от того, что мне приходилось видеть в других лечебницах, и я ещё раз
подумал, что каждый делает себе рекламу как может. Одни ошеломляют публику
постройками, похожими на марсианские дворцы, принимают пациентов в
кабинетах, заставленных сверкающим металлом и электроникой. Другие избирают
респектабельность, консерватизм -- у Линдмана работали лифтёры, облачённые в
старомодные ливреи, какие, вероятно, носили в Европе задолго до войны, а
сёстры были с кружевными воротничками и в накрахмаленных передниках.
Я поднялся наверх, но к шефу меня не пустили. Со мной разговаривала
секретарша.
-- Профессор извещён о вашем прибытии, -- пропищало это ходячее веретено
в плиссированной юбке. -- Вы можете начать завтра в ординатуре доктора
Биверли, в отделении номер пять.
Я спустился к фонтану и пошёл разыскивать нового хозяина, но когда вошёл
в отделение, дежурная сестра протянула мне трубку:
-- Вы доктор Рей? С вами будут разговаривать.
-- Я сказала "завтра", -- пропищало веретено. -- Завтра -- это не
сегодня. Если каждый начнёт всё путать и ему надо будет объяснять каждую
мелочь...
Я представил себе, как жидкая пакля, выкрашенная в серебристый цвет,
поднялась дыбом на её вытянутом черепе, и положил трубку.
В сквере, на краю фонтана, сидела девушка в докторском халате. У неё
были продолговатые глаза, зелёные с карим отливом, и вместо серёжек
маленькие монеты в ушах.
Я сел напротив и уже не сводил с неё глаз.
-- Прошло семь минут, -- серьёзно сообщила она. -- Может, вы скажете
что-нибудь?
-- Давайте посидим ещё семь минут, а потом я попрошу вас посидеть ещё
семь.
-- Идёт! У меня как раз через четверть часа свидание с Великим князем.
-- Великий князь, надо думать, -- это профессор Линдман?
-- Кто же ещё. Он курит русские папиросы и у него титул, который
невозможно выговорить. А вы новенький? Сид рассказывал мне, что вас ждут.
-- Сид -- это кто?
-- Доктор Биверли. А меня зовут Клэр. Сегодня мне исполнилось 24 года.
Я встал:
-- Если мне будет позволено, я вам вручу мой запоздалый букет и торт,
или вы предпочитаете коробку шоколада?
-- Шампанское, -- сказала Клэр, -- я ведь наполовину француженка.
Приходите с шампанским к восьми вечера в гостиницу персонала, номер комнаты
отыщите по указателю внизу. А теперь держите за меня кулаки.
Она скрылась в дверях оффиса, а я отправился в город за шампанским.
Чтобы выйти к автобусу, надо было пересечь всю территорию клиники, и я ещё
раз внимательно оглядел заведение Линдмана.
Оно занимало большую площадь, на трёх четвертях которой раскинулся
густой парк. На открытом месте стояли только старый корпус и напротив ещё
один -- новый, с множеством балконов и окон. Остальные строения были
одноэтажными, самые дальние вообще не напоминали больницу, а походили скорее
на охотничьи домики. Чинные сёстры катали в инвалидных колясках обитателей
особняков, укрытых дорогими пледами. Такой уход должен был стоить немалых
денег, и я подумал, что про Линдмана не напрасно говорят, будто он наживает
миллионы не потому, что хорошо лечит, а потому, что охотно освобождает
состоятельных наследников от обязанности заботиться о свихнувшихся предках.
9
_Сонарол гасит чувства, как морфий боль, остаются только воспоминания о
перенесённой любви и ненависти, но и они бледнеют, рассасываются, как шов
после операции._
Я уже с трудом могу восстановить, что испытал, когда мне стало ясно, чем
занимается Сид Биверли и почему те, кто распоряжается мною, настаивали,
чтобы я изучал психиатрию.
Когда мы познакомились, Сид пил ещё немного, а по утрам не пил совсем.
Он выглядел несколько неуклюжим и ему было тесно в узкой ординаторской.
Высокий, толстый, он вытеснял слишком много воздуха. К тому же комната была
заставлена старинной мебелью ужасающих размеров. Сид предпочитал работать в
палате, за столом, поставленным возле окна.
Он подал мне крепкую руку и дружелюбно спросил:
-- Голова не трещит? А вы неплохо начали, доктор Рей. В первый же день
приударили за самой красивой женщиной во всём округе. Понравилась компания?
Долго веселились?
Я ответил в тон.
-- Ровно до полуночи. Светлые законы Великого князя были соблюдены со
всей строгостью.
Биверли огорчённо покачал головой:
-- Эмерих неплохо относится к молодёжи, но не требуйте, ради бога, чтобы
он стал человеком вашей эпохи. Его детство закончилось в кадетском корпусе,
он начал служить ещё при Вильгельме.
-- Да мне-то что, -- сказал я. -- Я приехал учиться у профессора, а не
критиковать его распоряжения.
-- Знаю, что вы думаете, доктор Рей! Попал в полицейскую палату: барак,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг