только гости на этой земле.
- Может и так, только в таком случае - не слишком ли их много? Я, к
примеру, постоянно умерщвляю людей. Раз в неделю, по четвергам, езжу в
интернат на окраине города, туда, где воспитывают трудных детей, будущих
воров и проституток. Покупаю себе одного мальчика, вместе со всеми
необходимыми документами, везу его в лес, там мы с шофером привязываем
мальчика за руки и за ноги к ветке дерева, и я душу его ремешком от
сумочки. Мне нравится, когда мальчишки умирают, а перед тем я люблю
откусывать им письки, живым еще, они так пронзительно кричат, бедненькие,
совсем как ягнятки, из того места, где писька росла, я кровь сосу, и пока
мальчик умирает, она становится все слабее, слабее, пока не останавливается
совсем, он уже и не дергается, а она все струится тебе в рот, а потом вдруг
раз - и оборвалась. Хорошо держать ремешок рукой и давить, затягиваешь и
чувствуешь, как жизнь кончается, будто вода, уходящая в песок. Гена, - так
шофера зовут, - надежный человек, он сам глухонемой, а детскую кровь пьет
только из стакана и хлебом заедает, к телу касаться гнушается, надавит в
склянку себе - и выпьет, за ваше, говорит, Жанна Анисимовна, здоровье, ну а
я от крови вечно сделаюсь такая пьяная, что все ему, Гене, разрешаю, любую
гадость. Носимся, бывает, по лесу, совсем как дети. Еще чаю согреть?
Люба кивает и берет следующий пряник.
- А еще я убиваю священников, - несколько успокоившись, продолжает Жанна. -
Попов всяких, пономарей, дьячков и просто монахов поганых. Совершенно
бесполезные люди. Бляди божьи. Говорят, что раньше они бывали сильные
колдуны. А теперь Бога нигде не стало, веры давно нет никакой, вот сила их
и потерялась, а они все молятся, все крестятся, проповедуют ерунду всякую,
песенки свои воют - срам один. Любовь, говорят, спасет мир. А я, например,
просто в церковь захожу, и ничего мне не делается, перекрещусь наоборот, в
икону плюну, думаю: где ты, Бог? А недавно, знаете ли, пристал ко мне на
улице один поп, в гостиницу потащил, блядь божья, и слышать, паскуда, не
хотел, что меня зовут Жанна, все Любовью называл, а я ему сказала, что
мертвая, мол, твоя Любовь, - не верит. На, тебе, говорю, гляди, - и такое
ему показала, что он перепугался насмерть, креститься стал, сгинь, кричит,
нечистая сила, ну не смешно ли? А у меня вот он - крестик, на шее висит,
хахаха! - Жанна перестает смеяться и понижает голос. - Знаете, девочки, что
я вам скажу - священники очень жопу любят. Больше Бога. Только обязательно
приносят презервативы. А я их презираю. Видеть не могу. И этот вот тоже.
Толстый такой, как сырник деревенский, присел на кушеточку и презерватив
натягивает, будто презерватив тот его от мертвого чрева спасти может, а сам
смеется, вот мол я каков, хоть и духовное лицо, а к проституткам хожу, и
как с ними обращаться - знаю, чтобы венерической болезнью, прости господи,
не заразиться. А какая у меня, мать твою, венерическая болезнь? На мне же
ни одна зараза не живет. Загрызла я его.
- Как - загрызла? - спрашивает Люба, от неожиданности широко раскрыв
засыпающие глаза.
- Зубами, - Жанна растягивает губы, чтобы показать, чем она загрызла попа.
Зубы у нее на редкость здоровые и острые, особенно клыки. Она наклоняет
чайник над большой синей чашкой, что дала Любе, и льет дымящейся,
коричневой струей. - Крови в нем было очень много, всю мне спальню заляпал,
так нагишом катался и катался, с кровати на пол, потом снова на кровать
залезет - и снова на пол - шмяк тушей своей, а кровища так и брызгает, так
и хлещет. Ковры пришлось менять, и обои. Вот какой от одного попа ущерб.
- Весело! - восхищается Наташа. Даже слезы на ее глазах за время рассказа
высохли.
- Да ну, скука, - пожимает плечом Жанна. - А вот еще недавно монах был
один, крепкий такой мужчина, я его на службе в церкви монастырской
соблазнила, поглядела на него раз - и погиб человек, встречались мы с ним в
овраге за стеной, на сырой траве, так он меня Тьмой называл. Тьма ты,
говорит, моя, кромешная, и в глазах у тебя тьма. Землю бывало руками рвал,
корни уважал выдергивать, боль, говорит, природе причиню - она проснется,
озлится на человека, драться с ним начнет. Тогда, говорит, люди другие на
землю родятся, не чета нынешним, новые пророки придут. Ты, говорит, Тьма,
сам Сатана и есть, а я вот тебя - в зад. Все ему это покоя не давало. Вот,
говорит, Сатана подо мной лежит, я его превзошел. Такая безмозглая скотина.
- Ты его тоже загрызла? - с уважением спрашивает Наташа.
- Нет. Сам удавился. Все хотел Сатану превзойти. Тот, говорит, вечно жив, а
я вечно мертв буду. Его Бог убьет, а со мной никто ничего не сделает.
Глупо. Денег я с него не брала, да и откуда у него деньги? Он мне, впрочем
душу свою за задницу продал - крест нательный. Здесь, говорит, у меня живет
душа, забирай, она мне без надобности, одно от нее страдание. Когда
удавился, я крест тот в унитаз спустила. И черт с ним.
Наступает молчание. Жанна перестает играть спичечным коробком и
отсутствующе глядит перед собой в стол.
- А место то, - тихо говорит Наташа. - Туда надо ночью идти?
- Ночью, - лениво отвечает Жанна. - Только если слова не знаешь, ничего там
не найдешь.
- Можно бабку позвать. Она же только сегодня умерла. А ты ее хорошо
помнишь...
Ее речь прерывает звонок в дверь.
- Кто это? - отрывисто шепчет Наташа.
Жанна молча встает и делает шаг к порогу кухни, потом резко оборачивается.
Лицо ее бело, как мел.
- Это звери, - свистящим шепотом произносит она. - Ох и смердят же они.
Наташа вскакивает с табуретки, прижимая свою книгу к груди. Жанна
стремительно бросается к окну и, несколько раз рванув ручку, с треском
отрывает его от рамы. В кухню врывается осенний ветер.
- Прыгай вниз, на дерево, - шепчет Жанна Наташе. - Третий этаж всего. А ты,
хозяйка, иди сюда.
Люба подходит к ней, и Жанна, забравшись на подоконник, поднимает ее и
прижимает к себе спиной, обхватив одной рукой за грудь, другой - за бедра.
Страшный, многопудовый удар обрушивается на входную дверь, люстра над
кухонным столом начинает качаться в облачке штукатурной пыли, но дверь
выдерживает. Наташа вспрыгивает на нижнюю губу окна и с писком бросается в
темноту, ударяясь всем телом в листву стоящей у дома липы. Ломая и обдирая
ветки, она проваливается вниз, в черную тень. Жанна оборачивается, стоя на
подоконнике спиной наружу, мгновение смотрит вниз, а потом просто
отталкивается ногами и падает назад. У Любы сердце не успевает замереть от
страха, когда они с глухим мясным хрустом врезаются в газон. Тело Жанны
смягчает удар, но Люба все равно ойкает от внутренней боли. Всхрапнув,
Жанна поворачивает голову и выплевывает кровь.
- Беги, хозяйка, - хрипло шепчет она, тяжело поднимаясь в прохладной,
засыпанной листьями траве и отирая кровь со рта.
Из темноты возникает исцарапанная ветками Наташа, и сразу бросается к
проезжей части двора, проламывая кусты. Люба вскакивает, оттолкнув от себя
руками землю, и бежит за ней, снова резко ощущая боль в разбитой еще у
гастронома ноге. Они уже несутся мимо линии кустов, больно ударяя ступнями
в асфальт, когда в темноте над их головами раздается ужасный, скрипящий
рев. Люба озирается на бегу и видит что-то огромное в распахнутом на
третьем этаже окне, и в следующее мгновение оно обрушивается вниз. Вне себя
от ужаса, Люба изо всех сил рвется прочь, ей уже не хватает дыхания, когда
они огибают угол дома и вылетают через темный арочный провал на освещенный
фонарями тротуар.
- Ни одной машины, сволочь! - задыхаясь, выкрикивает Наташа и бежит дальше,
вдоль сплошной стены пятиэтажных домов, потом наискось через проезжую часть
- и в непроглядный провал арки. Там, в провале, пахнет сыростью, и
задыхающийся топот их звучит частым гулким шлепаньем. Впереди, за застывшей
вязью ветвей горит белый дворовой фонарь.
После одного немного неровного шага крепкая как мерзлый буряк боль
выворачивает Любе ногу, и она, повернувшись и ударившись выставленной рукой
в стену, чуть ли не падает на тротуар, обмирая в кружащей голову
тошнотворной волне. Она слышит приближающийся дробный, катящийся топот, под
которым дрожит асфальт, и утробное, захлебывающееся хрюканье, со страшной,
нечеловеческой скоростью сатанинское отродье несется за ними, удушливо
смердящим ядром пролетает мимо Любы, всей тяжестью бросившись в линию
полуоблетевших кустов, чтобы срезать этот небольшой, этот последний на
своем пути угол.
Там оно настигает Наташу, Люба слышит ее истошный, мучительный писк, такой
дикий, что, кажется, даже стекла в окнах безжизненных домов откликаются
сладким дребезжащим звоном, сперва Наташе еще удается увернуться от
когтящего удара, но только один раз. Булькающе всосав воздух, оборотень
хватает царапающуюся девочку за волосы и рывком притягивает к себе, на ходу
сворачивая все ее тело с ног, так что она бьется коленями в асфальт. И Люба
видит его, искренне жалея, что не родилась слепой. Оборотень сделан как
коренастый, плотный человек, на нем дырявые сапоги из толстой кожи и
странная клетчатая одежда, обматывающая плечи, одутловатое, даже жирное его
лицо покрыто мокрым черным волосом, что топорщится гривой наверху черепа, у
него нет носа, словно челюсти его проросли, вывернули всю морду вместе с
ноздрями, черные глаза малы и лишены век, теперь, когда он возится недалеко
от Любы, она почти что дышать не может от смрада, а когда он поворачивается
так, что фонарь освещает его шею и обнаженную, уродливо обрубленную руку,
вылезшую из-под дьявольского пончо, Люба замечает, что кожу чудовища
покрывает странный чернильный узор.
- Мамочка! - кричит Наташа, карабкаясь подошвами по тротуару. - Мамочка!
Люба видит, как оборотень, поворачивая тело девочки за волосы, быстро бьет
ее ногой в бок, после второго удара книга выпадает у нее из рук.
- Мамочка! - снова взвизгивает Наташа, глаза ее широко раскрыты от ужаса,
изо рта уже идет кровь. Крик ее тонет в наступившей темноте, это фонарь
утрачивает силу своего света, как время - силу своего стремления вперед,
огромная тень заслоняет от всей Вселенной маленький участок покрытой
некогда расплавленным, потом вновь застывшим камнем земли.
Люба так и не смогла понять, откуда появилась та женщина. Она замечает ее
уже стоящей перед оборотнем, может быть, женщина вышла из наглухо запертых
дверей дома, может быть, просто шла по улице. Одета она в темную юбку и
бежевую кофту на пуговицах. Всмотревшись в ее бескровное и напухшее, словно
покрытое серой паутиной лицо, Люба снова узнает в нем Наташины черты и
понимает, что это любовь мертвой матери, черная, как угольный смерч, отняла
у электрических ламп их безмятежный свет.
- Наташенька, - говорит ветер. - Кровинушка моя.
Оборотень глухо рычит, выпрямляя девочку на коленях и наматывает Наташину
косу себе на обрубок руки.
- Уходи прочь, - хрипло говорит он на языке мертвых, который для Любы
звучит подобно лающему скрипу. - Она должна умереть. Так сказал Хозяин. Она
умрет.
Женщина стоит перед ним, бессильно опустив руки. Глаза ее пусты, как
навечно погасшие окна выходящие в этот двор, такие черные и пыльные, будто
за ними уже сотни лет нет никакой жизни. Оборотень рывком раскрывает платье
на Наташиной груди. Наташа пронзительно ойкает от ужаса, хватаясь за его
уродливую конечность.
- Убери руки, падло! - ревет на нее палач. - Руки за спину!
Наташа зажмуривается и послушно убирает руки назад. Тело ее заметно дрожит,
будто через него проходит сильный ток, отпусти ее оборотень, она вряд ли
смогла бы даже удержаться на коленях. Сердце Любы бьется, как неживой
механизм в тисках леденящего ужаса, потому что она знает: то необъяснимое,
что произойдет сейчас с Наташей, рано или поздно сделают и с ней. Палач
выхватывает из своей клетчатой одежды нож и тянет девочку за косу, чтобы
задрать ей лицо вверх и открыть горло. Люба видит, как Наташин рот по-рыбьи
раскрывается навстречу бортовым огням звезд. Сейчас он перережет ей глотку,
темно-красной струей рассечет нежную, натянувшуюся плоть, и она перестанет
дрожать, подергается и устанет, и все кончится, кончится навсегда, Любе уже
хочется, чтобы он сделал это, сперва Наташе, потом ей. Сейчас он перережет
ее глотку, и она погрузится в бесконечный, неведомый мрак. Вдруг женщина
бросается прямо на него, вцепляется ему в грудь, и их обоих охватывает
яркий столб огня. Наташа, бессмысленно взвизгнув, вырывается, откатываясь в
сторону, а мертвый зверь с мертвым человеком падают, и, сцепившись в
беспощадном посмертном бою, катятся по земле, остервенело рыча и терзая
друг друга.
- Мама! Мамочка! - растерянно и плачуще вопит Наташа.
Могучим, калечащим ударом в голову оборотень оглушает свою противницу, та
отваливается от него и остается гореть посреди улицы, в то время как зверь
кидается в провал арки и мечется вдоль кирпичной стены, клекочуще ревя от
боли, тушу его беспощадно рвет неотступное сатанинское пламя. Последний раз
ударившись спиной в стену, оборотень оседает вниз, хрипло визжит и ерзает
по земле, огонь глухим взрывом прорывается сквозь его морду, и он затихает,
еще корчась некоторое время внутри жадно хрустящего костра, словно кожа его
сделана из бумаги. Потом он гаснет, сливаясь с тенью, и порывы проулочного
сквозняка сметает с него черный прах.
- Нет! Нет! - орет Наташа, бросаясь к безжизненно горящей возле кустов
женщине, и пытаясь ладошками загасить на ней огонь. Но тело рассыпается под
ее руками, и сквозняк ветер серым саваном срывает с него пепел, чтобы
уносить прочь. Люба закрывает рукавом лицо, но все равно закашливается от
дунувшего в лицо зловонного дыма.
- Бесполезно, - стонет наконец Наташа, закрыв лицо выпачканными в угле
руками, всхлипывает и заходится нечленораздельным, собачьим воем. Люба,
подползает по тротуару поближе и осторожно обнимает ее за плечи. У нее
самой кружится голова, асфальт медленно дрейфует куда-то в сторону из-под
колен.
- Мамочка, прости меня, мамочка, прости, - воет Наташа, пытаясь выдраться
из Любиных рук. - Сволочь! - орет она вдруг изо всей мочи. Дворы гулким
эхом вторят ее яростному визгу. - Ты! - орет она в небо. - Мертвец! Ты -
кусок мертвого говна!
Из провала арки появляется Жанна и бессильно садится на землю у кирпичной
стены, упершись в дом теменем задранной вверх головы. От глаза к шее
следует по ней свежая кровоточащая царапина.
- Чего вопишь, все равно никто не услышит, - бесстрастно говорит она. - Там
был еще один, маленький, но очень злой. Я разбила ему пулями глаза, но он
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг