лишь обернуться и посмотреть в ее бегающие глазки, чтобы она, завывая,
понеслась прятаться за хозяйку. Правда, во дворе появлялись и крупные
собаки. Тогда кот, подпустив такого горлохвата поближе, молнией взлетал на
одно из чахлых деревьев, но не прятался в листве, а принимался корчить
рожи, шипеть и плеваться в беснующуюся внизу собаку, доводя ее до полного
исступления. Ему очень нравилось смотреть, как несчастный хозяин пытается
оттащить своего задыхающегося в натянутом ошейнике "друга" от дерева, а
тот, ослепнув и оглохнув от бешенства, таскает вокруг дерева своего
хозяина.
Наступил поддень, и двор был пуст. Голубей, ворон и других птиц в нем
давно не водилось, и сидевшие по вечерам на скамейке бабки не без причины
винили в этом кота. Детей из разломанной песочницы болтливые мамаши увели
по домам кормить. Для мужиков, что собирались за покрытым жестью столом
стучать костяшками домино, время еще не наступило. Коту было скучно. Коту
было противно. Кот никого не любил.
Он не любил сопливых ребятишек, которые тискали его, таскали за хвост
и лапы, а если он давал им лапой по пальцам, слегка выпустив когти, они
орали, как будто им оторвали руку. Тогда прибегали их мамаши и, облизывая
свои чада, визгливо ругались почему-то на него.
Он не любил старушек, которые таскали ему в блюдечках разбавленную
непонятно чем воду белого цвета, называя ее молоком, или куски вонючей
дряни под названием "сосиска" - слово-то какое гадкое. Однажды, когда он
был совсем маленьким и совсем голодным, он попробовал такую сосиску и чуть
не помер. Теперь он только брезгливо морщил нос и отворачивался, когда ему
подсовывали подобную отраву, а бабки начинали зло ворчать: "Зажрался,
зараза". Одна особо сердобольная бабуля пыталась накормить его "вискасом",
но он решил, что лучше голодать и быть лохматым, чем один раз наесться и
облысеть. Зажрался! Что они знали о голоде?
Он, как уже было сказано выше, не любил собак и старался всячески их
третировать.
Но больше всего он ненавидел крыс. Месяц назад одна из них отхватила у
него белый кончик хвоста, самую кисточку, которую он считал своим лучшим
украшением. Крыса за это жестоко поплатилась, и с тех пор он не упустил ни
одной из тех, что смог унюхать.
Он, Боевой Кот в четыреста тридцать четвертом поколении, прозябал в
каком-то занюханном дворе, ночевал в лучшем случае на грязной батарее в
подъезде.
Внизу хлопнула дверь. Кот насторожился, но почти тотчас расслабился.
Он узнал шаркающие шаги деда из квартиры на одиннадцатом этаже. Один из
немногих, кто по-настоящему понимал кота и умел с ним общаться. Один из
немногих, кто частенько угощал его свежей рыбкой, кусочком печенки или
жирной сметаной. И никогда не трогал его руками!
Дед поднимался по лестнице, видимо, лифт опять отключили. Вместе с
дедом поднимался восхитительный запах свежей печенки. Не той, замороженной
до льдистого излома на срезе, которая почти и не пахла, а свеженькой,
полной теплой, густой крови. Кот судорожно сглотнул, но глаз не открыл и не
двинулся с места. Принцип - никогда ничего не просить - соблюдался им
свято. Боевой Кот сам может себя прокормить.
Дед дошел до площадки, на которой расположился кот.
- А, Ванька, тебя-то мне и надо! - воскликнул дед. - Смотри, что я для
тебя припас.
Он положил на подоконник бумажный сверток и развернул его. Так и есть,
она, печеночка, да кусок-то какой здоровый.
- Вот, Вань, угощайся, я знаю, ты печеночку любишь. - Дед улыбался, и
лукавые морщинки в углах его глаз были очень дружелюбны. Да, дед коту
нравился. И прозвище, которое тот ему дал - Ванька, тоже нравилось.
Кот поднялся, выгнув дугой спину, потянулся и, не торопясь, с
достоинством, направился к разложенному угощению. Осторожно обнюхав
печенку, он не сдержался ("Молод еще", - подумал дед) и с довольным
урчанием впился зубами в сочную мякоть.
Пока кот расправлялся с едой, придерживая ее лапой, дед, присев рядом
на подоконник, не торопясь, рассуждал, казалось, сам с собой. Но кот, не
отрываясь от еды, внимательно прислушивался к его словам.
- Да, котяра, я понимаю, как тебе здесь скучно. Это ж разве для тебя
жизнь - душить голубей да крыс, да дразнить собак. Тебе нужны дела поважнее
и пострашнее. Только какие же тут у нас могут быть страшные дела для
Боевого Кота.
Кот насторожился: откуда-то старик знал, что он - Боевой Кот.
- Твои бы возможности, да в другом месте - тебя бы великие герои за
пазухой таскали, как лучшего друга. Да ладно, всему свое время, какие твои
годы? - опять улыбнулся старик.
Кот прикончил печенку и, усевшись на подобранный хвост, принялся
умывать мордочку.
- Здоров же ты, Ванька, печенку трескать! - добродушно проворчал дед,
аккуратно сворачивая грязную бумагу. - Ну ладно, пойду я. Жарко что-то.
Полежать хочется.
Дед зашаркал вверх по лестнице. Кот, умывшись, покрутился в своем углу
подоконника, опять улегся и прикрыл свои изумрудные глаза.
"Великие дела! Ха! Что ж, он готов. Только никаких дворов и подъездов!
Никаких детей и старух! Чтобы трех маленьких собак и одну большую каждый
день. Маленьких он будет драть сам, а большая будет подыхать от злости и
разрыва сердца. А крыс давить, давить, давить!.."
Кот задремал.
И ему привиделся густой зеленый лес, пронизанный солнечным светом и
теплом. Он, здоровенный Боевой Кот, благородной черной окраски с белой
кисточкой на хвосте, бежал в мягкой свежей траве по обочине широкой
проезжей дороги, петлявшей по лесу. А в зубах у него была зажата огромная
бурая крыса с разодранной глоткой...
4. ПУТЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
...Один мой хороший знакомый яростно придерживается принципа, по
которому ожидает от жизни только всевозможных пакостей. "Все неожиданности
я, таким образом, делаю приятными", - гордо заявляет он, обосновывая свой
принцип. В результате он стал отпетым мизантропом.
Однажды в теплой, задушевной беседе за хорошим столом я светло
позавидовал ему, заявив, что в его жизни бывают только приятные
неожиданности. В ответ он, помрачнев, пробурчал: "Как ни готовься к
худшему, все равно случается такая гадость, которой ты не ожидал..."
На ночлег мы расположились на опушке леса Золотой Погибели. Леди
предупредила, что здесь кончаются ее владения, и она не знает, кончаются ли
ее способности. "Поэтому, - сказала она, - лучше будет, если мы переночуем
в моем лесу". И я с ней согласился.
Остановились мы невдалеке от тропы, по которой путешествовали весь
день, на небольшой поляне, с трех сторон окруженной уже привычными дубами,
а четвертой стороной открытой в травянистую равнину, напоминающую
истоптанное пастбище. Тропа-дорога, петляя в негустой траве, пропадала в
близком перелеске. Поляну пересекал маленький ручеек, вытекавший из
близкого ключа. Привязывать Ворона я не стал.
- Никуда он не денется, - заявила Леди. Спустившись с седла и постояв
минуту враскорячку, я отправился собирать хворост.
- Походи, походи, - пропел мне вслед насмешливый голосок, - а то
засиделся, наездник.
Побродив по опушке леса минут двадцать, я понял, что никакого хвороста
здесь нет. Лес, казалось, тщательно подмели. Мне ничего не оставалось, как
только вернуться к месту нашей стоянки.
- Ой, бедный, и как же ты дотащил столько дров? Смотри, грыжа выпадет,
вправлять некому. Вот страху-то всем будет - рыжий пришлец с огромной
грыжей, - изгалялась Леди.
Я стоял, открыв рот, и смотрел на яркое пламя костра, полыхавшее на
поляне. Трава под ним даже не пожелтела. Пламя начиналось прямо из воздуха
и при этом потрескивало, как будто его подкармливали сухой березой. Над
костром, на треножнике, висел котелок, наполненный водой. Леди примостилась
рядом с огнем на небольшой кочке, поблескивая отраженным в рубиновых глазах
огнем.
- Ну, Леди, - выдохнул я, - ты прямо как царевна-лягушка - вышла из
лягушачьей кожи прекрасной девушкой, все приготовила и опять в кожу
спряталась.
- Какое замечательное волшебство, - протянула Леди заинтересованно. -
Заклинание скажешь?
Пришлось ей объяснять, что это не волшебство, то есть волшебство,
конечно, только не в жизни, а в сказке про Ивана-дурака, то ли царевича, то
ли крестьянского сына, который женился на лягушке, которая совсем не
лягушка, а царевна, которую заколдовал Кащей-Горыныч, а кожу у нее дурак
спалил в печке.
- У кого кожу дурак спалил, у царевны?
- У лягушки.
- Ну, лягушка-то - царевна.
- Лягушка - царевна, но у той своя кожа была.
- Так что, лягушка в двух кожах ходила?
- Нет, у лягушки своя, у царевны своя.
- Так лягушка сама по себе, а царевна сама по себе, каждая в своей
коже.
- Да.
- Так, когда у лягушки кожу дурак спалил, как же она дальше жила?
Я, совершенно одурев от ее вопросов, уселся на траву и задумался.
- Во, расселся, как лягушка без кожи, - тут же раздался голос Леди. -
Вода закипает. Давай готовь похлебку, у меня рук нет.
Я поднялся, подтащил к огню снятую с лошади сумку и раскрыл ее. Да,
сумку собирал человек, хорошо знакомый с походной жизнью. Кроме уже
знакомых мне копченого мяса и огурцов, в ней была еще одна кринка с
молоком, только топленым, две небольшие краюхи хлеба, баночка с солью,
пакет с чаем. Лежало еще что-то, но я дальше не полез, потому что наткнулся
на средних размеров горшочек, в котором были, вы не поверите, замороженные
пельмени. Почему они не подтаяли, я не понял, но, поскольку вода в котелке
закипела, я, посолив, вывалил в нее все содержимое найденного горшочка.
- Ну и обжора! - сразу среагировала Леди. - Варит, как на четверых.
Неужели все съешь?
- Ешь - потей, работай - мерзни, - бодро заявил я, помешивая пельмени
деревянной ложкой, обнаруженной в кармашке сумки. - А потом, я надеюсь, вы,
Леди, также примете участие в вечерней трапезе?
- Нет, я не хочу есть. Ну разве что немного молока.
- От такой диеты ноги можно протянуть.
- Вот и видно, что ты совершенно не знаешь физиологии зачарованных
змей. Во-первых, если ты присмотришься повнимательнее, то обнаружишь, что
ног у меня нет, и протягивать мне нечего, разве что хвост. Во-вторых, мне
по роду своей деятельности положено практически не спать и практически не
есть, а все свое драгоценное время посвящать охране доверенных мне
ценностей. Понятно?
- Понятно. Придется справляться с харчами в одиночку.
Я нарезал себе хлеба и огурцов и, вооружившись ложкой, принялся
таскать из котелка пельмени.
Когда я насытился, окончательно стемнело. Я переложил остаток своего
ужина в горшочек, причем Леди не преминула хмыкнуть:
- Некоторые предпочитают похолоднее? - Но на меня уже навалилась
усталость пополам с приятной сытостью. Поэтому, не выясняя природу ее
замечания, я с трудом, в силу привычки, вымыл котелок, отстегнул пояс с
оружием, улегся возле огня, положив голову на кочку, и тут же заснул.
Проснулся я на рассвете. Солнце еще не встало, но было уже светло.
Легкий туман окутывал все вокруг, наполняя окружающий воздух какой-то
освежающей влагой. Было такое ощущение, что ночь кончилась едва начавшись.
И хотя я чувствовал себя отдохнувшим, я совершенно не помнил ночи, как
будто вечером меня выключили, а утром включили, и ночное время выпало из
моей жизни. И еще я ощущая непонятную тревогу, хотя Поющий молчал, и,
значит, схватки не предвиделось, а конь мирно дремал рядом, изредка
похрапывая и встряхивая головой. Леди тоже помалкивала. Я приподнял голову
и огляделся.
В мире царила тишина. Окружающий пейзаж не изменился. Рядом,
свернувшись золотым клубочком, лежала Леди. Только по периметру нашей
полянки стояла стена из серых каменных глыб высотой в полтора моих роста,
стена без калитки и ворот.
Я, опершись левой рукой о землю, а правой подтягивая к себе перевязь,
стал медленно подниматься на ноги. Леди молнией метнулась на мое плечо,
застыла там, приподняв головку, и лихорадочно зашептала мне в ухо:
- Они появились с час тому назад. Не подошли, а именно появились. С
тех пор они стоят неподвижно и молчат. Я думала плюнуть в одного, но решила
дождаться, пока ты проснешься.
- Ты знаешь, кто это сделал?
- Что сделал?
- Стену поставил!
- Я же тебе говорю, они появились с час назад...
- Кто они?
- Ты что не видишь, вот же они кругом стоят.
- Так это не стена? Я думал, это каменная стена.
- Нет, это облы - древнее каменное племя. Его создал тот самый
маг-прорицатель, о котором я тебе рассказывала. В предании сказано, что их
практически невозможно убить, но зато у них не бывает детей. И еще, их
очень давно никто не видел. Поговаривали, что они навсегда ушли в горы на
севере.
Пока Леди торопливо нашептывала мне все, что она знала об облах, я
подошел к стене. Выглядели эти облы как самые обыкновенные гранитные глыбы,
срезанные в верхней части на конус с закругленной вершиной, и стояли они,
плотно прижавшись друг к другу, хотя щели между ними все-таки были.
Я быстро обошел поляну по кругу - выхода не было.
Вернувшись к костру, я присел на траву и задумался - Сам я, прихватив
Леди, оружие и сумку, скорее всего смог бы перебраться через этих неведомых
облов. Но мне очень не хотелось оставлять Ворона. Не мог я с ним
расстаться. "Есаул, есаул, я не брошу коня", - пробормотал я про себя.
Только вряд ли Ворон сумеет взять такое препятствие. И самое главное, с
какой стати племя, ушедшее давным-давно в горы, вдруг почтило мою скромную
особу таким навязчивым вниманием. В этот момент над горизонтом показался
край солнца, осветив верхушки деревьев и мазнув золотом по лысым макушкам
облов. Тотчас зазвучал голос. Говорил обл с нашлепкой серого мха на плече,
хотя как я это понял - не знаю.
- Твоя слюна, Золотая Шкурка, для нас безвредна. У нас нет гниющей
плоти.
Леди разъяренно зашипела.
- Зла мы вам причинять не собираемся. Но... Он замолчал и через
мгновение продолжил громче, торжественным тоном:
Совпали время, место и судьба,
И смертный, что чужим владеет телом,
Пророчество услышать должен наше,
И наконец понять, кто он такой,
И здесь зачем,
И что он должен сделать...
- Ты готов выслушать и оплатить пророчество? - обратился обл ко мне.
- Куда ж мне деваться. Готов. Давай свое пророчество, только вот
платить мне нечем.
Обл не ответил, а по поляне вдруг пронесся вздох ветра, и она
наполнилась птичьим щебетанием. Затем птичий хор стал стихать, как бы
отдаляясь, и сквозь него проступило звучание одной ноты, которую тянули все
облы, кроме говорившего. Этот звук все усиливался и усиливался, пока птичий
гомон совершенно не утонул в нем, и я вдруг почувствовал внутри необычайную
пустоту и сосредоточенность. Все вокруг приобрело размытые очертания и уже
не отвлекало от того главного, что мне предстояло услышать. Когда я понял,
что наступил, момент полной сосредоточенности, я услышал:
Сверкая серебром и златом, Воняя гноем и дерьмом, Он от рассвета до
заката Катился сам в себе самом...
Слова падали как тяжелые маслянистые капли и с шипением растекались по
моему сознанию. Каждое слово, казалось, оставляло невидимую трещину в
прочной ткани моего бытия, и в эту трещину врывался студеный ветер чуждого
разума. И мне открывался этот Мир. Мир добрый и злой, прекрасный и
чудовищный, волшебный и земной. Мои видения были полны пожаров и лязга
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг