АРКАДИЙ ЛЬВОВИЧ ЛЬВОВ
УЛИЦА ФРАНСУА ВИЙОНА
Фантастическая повесть
- Это пройдет, - сказал он. - Это должно пройти!
Он говорил так всегда, когда одиночество становилось нес-
терпимым. В сущности, объяснял он себе при этом, вся задача
сводится к тому, чтобы отразить состояние, которое мы назы-
ваем одиночеством, в слове.
Облеченное в слово, оно утратило бы свою неопределен-
ность, свою парадоксальную всепроникаемость - он улыбнулся:
как эфир девятнадцатого века и гравитация двадцатого! - и
стало бы тривиальным срезом вещества, который кладут под
микроскоп, чтобы исследовать.
Но, черт возьми, вся трудность как раз и состояла в том,
что среза этого нельзя было взять, потому что одиночество не
поддавалось описанию словом. В лучшем случае получались
приблизительные параллели и ассоциации, которые, опять-таки,
подлежали интуитивной, а не четкой, логической обработке.
Странно, удивлялся он в сотый, в тысячный раз, странно,
что самые банальные эмоции - одиночество, тоска, меланхолия
- по-прежнему остаются вотчиной искусства, которое блестяще
изображает их, но почти бессильно вразумительно истолковать
их. Впрочем, все это заурядный инвариант грандиозного прог-
ресса медицины: мы знаем признаки болезни, но откуда она бе-
рется и почему, увы...
Он обеими руками уперся в настенное зеркало, прислонился
к нему лбом и прошептал - в этот раз тихо, так, что едва ус-
лышал собственный голос:
- Пройдет, должно пройти.
Но голос его был только звуком, и слова были только зву-
ком, который пришел извне и никакого отношения к нему не
имел: он не верил, что в этот раз будет, как прежде, когда в
самом деле проходило, обязательно проходило.
- Не сиди дома, - донеслось извне, - дома нельзя сидеть:
твой дом - твое одиночество. Иди на улицу - на улице люди,
там, где люди, одиночества не бывает.
- Хорошо, - сказал он, - я выйду на улицу, где много лю-
дей.
Тротуар был разделен вдоль широкой белой полосой, по обе
стороны от нее пешеходы двигались в противоположных направ-
лениях. Через каждые пятьдесят метров полоса прерывалась -
здесь можно было перейти в наружный ряд, если стрелка, ле-
жавшая под ногами, была синего цвета, и во внутренний, при-
мыкавший к домам, - если красного.
Он двинулся по внутреннему ряду - по внутреннему просто
потому, что этот ряд примыкал к его дому. Он шел медленнее,
чем ему хотелось бы, но ускорить шага нельзя было: толпа бы-
ла чересчур плотной.
- Иди в ногу со всеми, - донеслось извне, - торопиться
тебе некуда. И незачем.
- Да, - ответил он спокойно, - некуда. И незачем.
Ему хотелось еще, по привычке, добавить: "А куда идут
они, эти люди? Куда и зачем?" Но он ничего не добавил, ни
единого слова, потому что теперь ему было совершенно безраз-
лично, куда и зачем идут эти люди. Он держался одной с ними
скорости, они касались его своими локтями и плечами, они
толкали его, ежесекундно извиняясь, а он воспринимал их, как
далекое, которое не то из давно, еще в детстве, прочитанной
книги, не то из смутного воспоминания или сновидения.
Люди разговаривали - он слышал их голоса, люди смеялись -
он слышал смех; но и голоса, и смех тоже были далекие.
Минуты через три ему удалось пробраться к белой полосе.
Теперь хорошо был виден встречный поток людей. Ему казалось,
что эти люди, из встречного потока, не совсем такие, как те,
из одного с ним ряда. Встречаясь с ними глазами, он замечал
в себе мгновенное, как удар тока, напряжение, и ему хотелось
снова заглянуть в только что увиденные глаза, чтобы напряже-
ние повторилось. Но они стремительно исчезли, эти глаза, и
воротить их не было никакой возможности.
Потом он увидел девушку в белом - белый джемпер, белая
юбка, белые туфли. Серые глаза смотрели на него в упор, но
едва он сообразил, что они смотрят именно на него, глаза уже
исчезли - неправдоподобно быстро, как в чаще, где на миг
раздвинутые листья тут же смыкаются.
Расталкивая людей, он торопливо продвигался вдоль белой
полосы к синей стрелке - проходу в наружный ряд. Несколько
раз он порывался пересечь белую полосу, не дожидаясь указа-
теля поворота, но действие это, наскоро выполненное мыслен-
но, немедленно вызывало в нем протест.
- Ты хорошо воспитан, - объяснял он себе спокойно, - ты
чересчур хорошо воспитан и вышколен.
Выйдя в наружный ряд, он метров уже через пятьшесть за-
медлил шаг - теперь встречный поток был во внутреннем ряду,
и люди из этого ряда, который он только что оставил, каза-
лось ему, не совсем такие, как те, что идут с ним в одном
направлении.
Потом он увидел девушку в белом - белый джемпер, белая
юбка, белые туфли. Зеленые глаза смотрели на него в упор, но
едва он сообразил, что они смотрят именно на него, глаза уже
исчезли.
- Ерунда, - втолковывал он себе, торопливо продвигаясь
вдоль белой полосы к красной стрелке, проходу во внутренний
ряд. - Ерунда, беличье колесо.
Но остановиться он не мог.
Во внутреннем ряду он метров уже через пять-шесть замед-
лил шаг, и теперь ему не приходилось расталкивать людей,
чтобы продвигаться вперед. А потом, метров еще через
пять-шесть, он опять замедлил шаг - теперь уже людям прихо-
дилось подталкивать его, чтобы не нарушался общий ритм.
Толчков было много, чересчур много, и он воспринимал их
как назойливое, бестолковое тормошение, укрытия от которого
нет. Он уже не сопротивлялся толпе, он двигался в одном с
ней направлении, спускаясь в километровые подземные перехо-
ды, всходя на горбатые, в полкилометра длиной, путепроводы и
опять ныряя под землю, куда его и тех, что были рядом с ним,
забрасывали эскалаторы.
У площади Луны, выбравшись на поверхность, он двинулся к
центру - трехсотметровому обелиску. Обелиск был увенчан шес-
тиугольной площадкой для обзора города, которую называли
просто панорамой. На панораму посетителей подымали лифты -
скоростные и обыкновенные. Обыкновенные для тех, кто страдал
вестибулярными расстройствами.
Он не знал головокружений, вестибулярный аппарат его
функционировал безупречно - через сорок пять секунд он вышел
в западном секторе панорамы.
Тяжелое малиновое солнце невидимые руки очень осторожно
сажали на кромку горизонта. Он отчетливо чувствовал, что
солнце утомлено, и руки, которые сажают его, тоже утомлены.
Настолько утомлены, что они напряглись до крайности, чтобы
унять дрожь, из-за которой, если бы она одолела их, они на-
верняка выронили бы это чудовищно тяжелое и усталое вечернее
солнце.
Девушка в белом - белый джемпер, белая юбка, белые туфли,
- стискивая лицо загорелыми руками, восторгалась полушепо-
том:
- Господи, до чего же оно прекрасно, наше солнце! Вечно
юное, вечно-вечно прекрасное и юное!
Молодой человек, который стоял рядом с девушкой - тоже
весь в белом, - пожал плечами:
- Не такое уж юное: пятнадцать миллиардов лет - не первая
молодость.
- Перестань, Мит, - тем же восторженным шепотом произнес-
ла девушка, - это пошлость! Не хочу знать никаких цифр. Мне
надоели ваши цифры.
Поворачиваясь к молодому человеку, она машинально отвела
концы пальцев к вискам, и зеленые глаза ее приобрели очаро-
вательную раскосость.
- Ты понял меня?
- Да, - сказал молодой человек, - понял.
- Ты по-настоящему понял меня, Мит?
Мит ответил: да, по-настоящему.
- Поцелуй меня, Мит.
Она закрыла глаза и чуть-чуть выпятила губы. Мит поцело-
вал ее в губы, потом в закрытые веками глаза, потом опять в
губы.
- Милый, - прошептала она, будто преодолевая боль, - ми-
лый мой.
Он встал у ограды, справа от тех двоих, в белом. Просунув
лицо между прутьями, он мысленно следил за человеческим те-
лом, падающим с трехсотметровой высоты на розовую асфальто-
вую площадь. Он попытался продвинуть голову глубже, но
прутья тупо, как тиски с кожаными прокладками, сжали его
виски.
Возможно, за мной наблюдают, подумал он. Надо уйти. Мне
ничего здесь не нужно.
- Ничего, - донеслось извне. - Ничего.
Девушка и молодой человек опять поцеловались.
Держась обеими руками за прутья, она запрокидывала голо-
ву, рыжие волосы ее свисали тяжело, как очень густые и влаж-
ные пряди нитрона. Мит захватывал рыжие нити пригоршнями,
подымая и опуская руки, и она спросила:
- Мит, тебе приятно, что они тяжелые, мои волосы?
- Приятно, дорогая моя, единственная моя, неповторимая.
- Я люблю тебя, Мит, - прошептала она, - вот мои губы,
возьми их. Здесь еще много света, здесь еще солнце - возьми
мои губы, Мит.
Снизу доносился ритмичный, с правильно чередующимися
всплесками, гул. Гул этот, если прислушаться к нему, убаюки-
вал, и ощущение колыбельного ритма усиливалось плавными ко-
лебаниями обелиска.
- Мит, - простонала девушка, - здесь еще солнце, здесь
еще чересчур много света - губы мои возьми, только губы.
Мит - большой, сильный, в белых шортах - прижал ее к ог-
раде.
Он просунул лицо между прутьями, закрыл глаза и увидел
кувыркающееся в воздухе человеческое тело. Сначала тело па-
дало очень медленно, но, приближаясь к земле, оно стреми-
тельно набирало скорость и...
Он не увидел, как оно ударилось о землю: прутья сжали его
виски, и он открыл глаза.
Девушка и Мит смотрели на него. Сейчас они спросят, не
нужно ли ему чего. Нет, не спросят, а сразу предложат свои
услуги.
Улыбаясь, он чуть наклонил голову: о, ему ничего, реши-
тельно ничего не нужно. Те двое тоже улыбнулись: о, они со-
вершенно непроизвольно глянули в его сторону, и если он мо-
жет простить их...
Он повернулся к ним спиной и двинулся вдоль ограды. Де-
вушка опять проворковала о своей любви и потребовала, чтобы
Мит взял ее губы, только губы, потому что здесь еще чересчур
светло, здесь еще солнце.
Он ступал неторопливо, сравнивая между собою зазоры, раз-
делявшие прутья, хотя превосходно знал, что колебания воз-
можны лишь в пределах плюс-минус полмиллиметра. В восточном
секторе он остановился, огляделся и снова стал проталкивать
голову между прутьями. Прутья яростно теснили его череп, но
он не обращал внимания на эту их ярость и упорно проталкивал
голову наружу.
- Глупо, очень глупо, - донеслось извне, - ты отлично
знаешь, что здешние прутья вдесятеро прочнее стальных. Зачем
же обманывать себя! Ты обманываешь себя, а самообман - это
малодушие.
- Нет, - возразил он, - не малодушие, а отчаяние.
- У тебя нет отчаяния, - откликнулось извне, - потому что
ты наверняка знаешь: прутья не поддадутся. А внизу, где ма-
шины, электрические провода, газ...
- Хорошо, - ответил он, - я спущусь вниз.
Через минуту он вышел на площадь Луны. Прохожие толкали
его, стоящего посреди перехода, и, подчиняясь этим толчкам,
он поворачивался то налево, то направо.
- В конце концов, - донеслось извне, - это безразлично,
какому направлению ты отдашь предпочтение, потому что твоя
дорога - кольцо. Вернись домой. Дом - это всегда дом.
Он вернулся домой. В передней горел свет. Он выключил
лампы: яркий свет был ему неприятен. У него появилось ощуще-
ние, что в квартире кто-то прячется. Это был явный вздор -
прятаться в его квартире некому и незачем, но он осмотрел
спальню, кабинет и телевизионную. Потом вспомнил про кухню,
уборную и ванную.
Нигде никого не было.
Кто-то зовет меня, шепчет уныло,
Кто-то вошел... моя келья пуста.
Нет никого - это полночь пробило.
О, одиночество! О, нищета!
Он рассмеялся: келья! Девятнадцатому веку для одиночества
нужна была келья, а иначе, без кельи, какое же одиночество!
На площадке, этажом выше, хлопнули дверью лифта. Секунд
десять спустя подъемник натужно загудел. Через полминуты гу-
дение прекратилось и опять хлопнули дверью. За стеной с шу-
мом, который начался гулким выхлопом, что-то понеслось,
стремительно, отчаянно, наращивая скорость, вниз. Затем да-
леко, под землей, тяжело ухнуло.
Мусоропровод, сказал он себе. Мусоропровод с безупречным
акустическим изолятором. Таким же безупречным, как стены,
пол и потолок. А впрочем... впрочем, все дело, наверное,
просто в том, что он слишком прислушивается. Да, наверняка в
этом: он слишком прислушивается, как те, что ждут.
В телевизионной он включил свет - синий, как мгла раннего
утра. Стало холодно. Сначала просто беспокойство, затем ощу-
щение надвигающейся беды стекали с потолка на стены, со стен
на пол - и медленно, неотвратимо подбирались к креслу, в ко-
тором он сидел. Ему захотелось кричать, звать на помощь,
чтобы в комнате появились люди, чтобы люди эти сбились в
непроницаемый ком, как пингвины в бурю.
- Экран! - крикнул он, задыхаясь. - Экран!
Послышалось слабое, с потрескиванием, жужжание, затем на
северной стене появилось голубое свечение.
- Тринадцатый канал! - крикнул он, все еще задыхаясь.
Запахло сиренью. Запах шел с поляны, которая была слева
от него. Из-за куста сирени вышла девушка в белом. Она бес-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг