больше, нежели о работе сердца, вырванного из человеческой
груди.
Побоище в Боготе, учиненное карателями Альмадена, трудо-
вое рвение недавних забастовщиков, превращенных в ублюд-
ков-роботов, и, наконец, смерть самого Альмадена - это были
уже не провозвестники, а вестники, гонцы будущего, которое
не сегодня-завтра станет повседневной действительностью,
буднями. Джин, едва высвободив голову из бутылки, поверг в
отчаяние своего мага, и маг, глядя на него, не мог не вспом-
нить: трудно извлечь джина из бутылки, но совершенно уже не-
возможно загнать его обратно.
Впрочем, все это поэзия, образами которой охотно пробав-
ляется малодушие Чезаре. Подлинное же зло, надломившее его
волю, было уже в самом начале пути: "Я убивал себе подоб-
ных..." Смерть необратима, и никакие индульгенции, никакие
великие дела, которыми раскаявшийся Чезаре мог бы отблагода-
рить простившее его человечество, не в силах были бы освобо-
дить его от сознания причиненного зла.
"Доктор Умберто, вспомните, история знает людей, которые
совершили более тяжкие преступления. Эти люди не карали сами
себя. Больше того, понадобились многие годы, чтобы их пока-
рали другие хотя бы символически. Кому нужна эта безнаказан-
ность? Неужели самому человечеству? Я не верю этому".
Я тоже не верю. Но поднялась бы у меня рука, встань он
передо мною с открытой грудью? Тиранов легко судят и казнят
потомки, а современники... что ж, современники бывают раз-
ные: одни стилетами пронзают Цезаря в сенате, другие творят
в его честь гимны.
Разные бывают современники.
Но человечество взрослеет. И мужает. И может быть, высшей
гражданской зрелости, высшей мудрости оно достигнет тогда,
когда каждый будет себе таким же твердым и неподкупным судь-
ей, каким нынче бывает порою только общество.
Чезаре-судья вынес приговор Чезаре-преступнику, человек
казнил тирана. Это чудовищно - очеловечение, достигнутое це-
ной смерти! Но нравственности чуждо хитроумие софистов, она
не знает великих и не великих, и законы ее едины для всех:
мера преступления - мера наказания.
Ночь была черная - без луны, одни звезды, и я с удивлени-
ем думал, что десятки тысяч звезд не могут заменить одну лу-
ну. Щебенка отвечала на каждый мой шаг натужным зубным скре-
жетом, но теперь это уже не доставляло удовольствия, теперь
это вызывало досаду. Хотелось даже остановиться, чтобы не
стало скрежета, и я в самом деле раз или два замедлил шаг,
однако, тут же, едва приметив замедление, восстанавливал
прежнюю скорость.
Километрах в восьми от Пуэрто-Карреньо дорога брала круто
вправо, а отсюда казалось, что никакого поворота нет - прос-
то дорога внезапно обрывается, упираясь в сплошную стену ле-
са. Небо над городом, зеленое с желтым, клубилось и вздраги-
вало, как луч гигантского кинопроектора, направленный с зем-
ли. Пробивая толщу экрана, в верхних слоях луч утрачивал яр-
кость и чистоту красок; граница его с черным небом расплыва-
лась, и проложить между ними, расцвеченным и черным небом,
линейную, с одним измерением, границу мне не удавалось, по-
тому что всякий раз приходилось то приближать ее к центру,
то удалять от него. Бестолковое и нудное, занятие это напо-
минало упражнения софистов по определению понятия кучис при-
бавлением какого камня данное количество становится кучей:
два плюс один? три плюс один? четыре плюс один? - но уйти от
него было выше моих сил. Навязчивые образы - либо начало бо-
лезни, либо симптом усталости. Проще всего было сойти с до-
роги и растянуться у первого же дерева. До поворота остава-
лось метров сто, я спустился с насыпи влево: отсюда виден
был участок дороги, начинавшийся за поворотом. Здесь было
душно, и от духоты тело мое становилось тяжелом и неповорот-
ливым. Я долго не мог выбрать удобной позы и провозился с
четверть часа, прежде чем нашел в себе силы лечь просто на
спину и прекратить нелепые поиски. Секунд через десять я
чувствовал себя уже вполне сносно, и перед глазами у меня,
как всегда за минуту до сна, бесшумно теснили друг друга
эластичные, в трех измерениях, тени. Иногда они напоминали
своими очертаниями образы дневного, солнечного мира, но без
их жесткости и угловатости.
Не знаю, возможно, я уже заснул, а может, только засыпал,
но тени вдруг утратили эластичность и стали жесткими, угло-
ватыми. Они свирепо наседали друг на друга, и скрежет, кото-
рый сначала едва прослушивался, становился все явственнее,
как будто каток, дробивший щебень, торопливо приближался ко
мне. Я вскочил и выбежал на дорогу, потому что скрежет шел
именно оттуда - с дороги.
У поворота из леса выходили люди. Они двигались молча, с
неизменной скоростью, которая не зависела от профиля дороги.
По ровному, с ритмичными всплесками, шуму можно было заклю-
чить, что они идут строем. Но я не видел ушедшую вперед ко-
лонну, я видел только тех, что выходили из леса и пристраи-
вались сзади. Они подымались по насыпи легко, будто подъем
не требовал от них никаких дополнительных усилий.
Подойдя к повороту, я остановился. Люди проходили рядом,
чуть не касаясь меня, проходили мимо - я для них не сущест-
вовал. Они не видели меня и тогда, когда я углубился в чащу,
пробираясь между ними. Идти пришлось недалеко, метров с
триста - здесь они выходили из-под земли, из тоннеля, свя-
занного, видимо, с лабораторией Чезаре. Бывшей лабораторией,
Впрочем, очень возможно, что это был не просто тоннель, а
подземное жилище, камеры для этих роботов, которые родились
людьми.
Минут через десять вышли последние - их было четверо. Что
они последние, я догадался уже потом, когда под землей раз-
дались один за другим три взрыва. Еще до первого взрыва я
спустился вниз, чтобы осмотреть тоннель, вернее, ощупать -
мрак здесь был идеальный, - но уже через полсотни шагов я
наткнулся на стену, расположенную поперек тоннеля. Прижима-
ясь к боковой стене, я вернулся назад. У выхода светился зе-
леный глазок. Едва я поднялся, глазок погас и почти тотчас
раздался первый взрыв, а за ним - еще два. Опять вздрогнула
земля, но слабее, много слабее, чем днем, когда не стало ла-
боратории и самого Чезаре. И еще Марио Гварди с молодчиками.
Оставаться здесь было незачем - все, что должно было про-
изойти, уже произошло. Я вышел на дорогу, чтобы догнать тех,
идущих в Пуэрто-Карреньо.
Я догнал их минут через двадцать. Щебень скрежетал беспо-
рядочно, теснимый ногами толпы, а не строевой, как за чет-
верть часа до этого, колонны. Когда я был в двух-трех шагах
от толпы, те четверо обернулись ко мне и спросили:
- Куда, синьор? Тоже в Пуэрто-Карреньо?
- Да, - сказал я, - тоже. А потом в Боготу.
- А-а, - обрадовался один, - я тоже в Боготу. Вместе,
значит.
Потом я спросил у них, откуда они сейчас идут и почему их
так много.
- Мы были дома, - ответили они, - и возвращаемся домой.
- Нет, - сказал я, - вы идете из-под земли. Что вы делали
там, под землей?
- Да ну тебя, - рассмеялись они, - нашел время шутить.
Устали.
- Я не шучу! Послушайте, я не шучу!
Нет, они не слушали меня. Они устали, они в самом деле
здорово устали - теперь это я и сам видел: щебень не скреже-
тал, он чуть-чуть похрустывал и шуршал, потому что челове-
ческие ноги уже не опускались на него с силой, а волоклись,
едва поднимаясь над дорогой.
Эти люди ничего не понимали, ничего не знали о себе. Каз-
ня тирана, Чезаре вернул им прежние их лица - человеческие,
но память сомнамбул осталась за семью печатями.
Я, только я мог рассказать им правду.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 29.01.2008 23:46
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг