- Шпатель,- едва успел сказать Зберовский.
У Шаповалова же в руке, откуда ни возьмись, три шпателя (такие плоские
ложечки) на выбор: металлический, фарфоровый и роговой.
Не задавая никаких вопросов, он подошел к аналитическим весам и
принялся взвешивать пустые перенумерованные тигли. Григорий Иванович
оглянулся, увидел его за весами.
- А,- проговорил он,- я как раз подумал, навески делать надо.
И о результатах работы, когда они стали намечаться, Шаповалов и
Зберовский сообщали друг другу коротко, на понятном им обоим,
профессиональном языке:
- Смотрите, осадок!
- С сернистым аммонием?
- С сернистым, да...
- Вот оно что!
Через несколько часов выяснилось: в четырех банках были простые
реактивы, из таких, что могут встретиться в любой химической лаборатории.
Реактивы эти никому ни в каком отношении не интересны. По названиям их не
только невозможно определить, в чем состоял секрет Лисицына, нельзя даже
построить хоть какую-нибудь шаткую догадку.
Все внимание теперь сосредоточилось на пятой банке. Тут было
органическое вещество, по всем признакам, весьма сложного состава.
А не одно ли это из таинственных веществ, главных в работе Лисицына?
Григорий Иванович рассматривал под микроскопом несколько его крупинок.
Подумал: вероятно, за многие годы вещество отчасти испортилось - вон заметны
следы разложения, видны отслоившиеся рыхлые пластиночки другого цвета. И еще
Григорию Ивановичу бросилось в глаза, что оно первоначально было
приготовлено, скорее всего, в виде мелких зерен; впоследствии же зерна
слиплись в общий твердый комок.
Обо всем замеченном, не поднимая головы от микроскопа, он отрывистыми
фразами говорил Шаповалову.
Шаповалов тем временем собирал на соседнем столе довольно громоздкую
лабораторную установку. Здесь появились две тысячесвечных лампы, еще не
включенные, но уже с протянутыми к ним проводами. Каждую он защитил от
возможных брызг экраном из зеркального стекла. В пространстве между лампами
подвесил на штативах целую систему колбочек, пробирок с соединяющими их
изогнутыми стеклянными трубками. Придвинул к столу баллон со сжатой
углекислотой.
Пока работал тут - а делалось все это ловко и умело,- Шаповалов
размышлял о синтезе, о потерянном открытии Лисицына. Лишь бы удалось
восстановить! Может быть, в руках у них - открытие мирового значения. Но
что-то Шаповалова сейчас отвлекает и тревожит. Туманная какая-то, путаная,
сбивающая с толку мысль...
Зберовский уже стоит рядом. Он показывает, как удобнее чуть по-иному
расположить сосуды на штативах. Поняв совет на лету, Шаповалов сразу меняет
схему прибора, быстро перекладывает трубки. А на лице его - смуглом,
молодом - по-прежнему не то раздумье, не то глухое беспокойство.
Оглянувшись, он спросил Зберовского:
- Григорий Иванович... При фотосинтезе - в живых растениях, я хочу
сказать - много света падает на листья. А какая часть этой энергии
используется для химических преобразований? Вот - на синтез углеводов?
- Ну, процента три-четыре, максимум...
- Остальное что - рассеивается?
- Да, остальное - потеря.
Шаповалов с удовлетворением кивнул. Так именно он и представляет себе
это. Так он и думает!
Потом опять спросил:
- Лисицын-то, наверно, лучше как-нибудь использовал энергию?
- Вероятно, лучше,- ответил Зберовский.- Но все-таки большие потери
неизбежны. Энергия-то световая. Ведь фотосинтез!
- Конечно, да, фотосинтез! - вздохнул Шаповалов. Долгий летний день
клонился к вечеру. Казалось, будто бы совсем недавно начали работу, а за
окнами уже закатывалось солнце.
У них еще множество дел. Нелегкая задача - выяснить состав сложного,
неизвестного в науке вещества. Узнали, сколько в нем азота, углерода,
водорода, кислорода, серы; нашли присутствие металлов - железа, никеля,
кобальта. Пока никак не удавалось определить молекулярный вес. В воде это
вещество не растворяется - ну, не беда, есть другие растворители. Однако
надо доказать, что, растворяясь в чем-то, вещество своего состава не меняет.
Шаповалов комбинировал в уме, как построить такое доказательство.
Хотелось тотчас же осуществить задуманный прием. И он страдал от голода.
Вместе с тем он боялся, что Зберовский тоже голоден и с минуты на минуту
скажет: "Давайте будем отдыхать - пора!" - и примется развязывать тесемки на
рукавах халата.
Нет, Шаповалову теперь не до отдыха. Напряжение в его душе достигло
какого-то высокого накала. Он с нарастающим азартом переходил к каждому
следующему этапу работы. Оборвать ее сейчас, уйти ему казалось невозможным.
Стоя у вытяжного шкафа, он помешивал стеклянной палочкой закипающую
жидкость.
А Зберовский и верно, судя по всему, устал. Сделал запись на листке
бумаги, положил карандаш. Посмотрел в темноту за окном, на яркую люстру в
комнате, затем на часы. Потрогал пуговицу на себе. Взглянул на Шаповалова.
"Сейчас поднимется из-за стола!" - чуть не с отчаянием подумал
Шаповалов.
- Я вас совсем уморил,- сказал Зберовский извиняющимся тоном.- Может,
вы пообедать сходите?
- А вы?
- Я - нет! Пока вы пойдете поесть, я буду продолжать один. Уж очень
хочется - сегодня до конца. Или трудно вам?
- Знаете, а я все опасался, что вы решите отложить на завтра...
- Я тоже опасался,- повеселев, проговорил Григорий Иванович.
И оба улыбнулись.
У Шаповалова в письменном столе была черствая французская булка.
Вспомнив о ней, он выдвинул ящик, развернул газету, в которую она была
завернута. Разломал булку пополам и молча подал половину Зберовскому.
Григорий Иванович поблагодарил и взял.
Сполоснули под краном два чистых химических стакана, наполнили водой.
Сели рядом и начали с явным удовольствием есть. Это очень вкусно, когда люди
голодны - запивать черствый хлеб глотками холодной воды.
За этой булкой возникло что-то новое в их отношении друг к другу. Вот
они жуют, посмеиваются. Словно все необыкновенно просто между ними, как если
бы они были товарищи и сверстники, точно они в дружбе давно. В глазах
Шаповалова искрится озорная мысль, а Григорий Иванович смотрит с мягкой,
приязненной улыбкой.
Последние куски доедали стоя. Опять взялись за колбы. Кипятили,
замораживали, по шкалам приборов отсчитывали тысячные доли градуса. А после
полуночи дошли до главных испытаний: уже в темных очках Шаповалов включил
сразу обе ослепительные лампы собранной днем установки.
Зберовский тоже надел темные очки. От ламп веяло жаром.
Перед ними в очень ярком свете система стеклянных сосудов. Посередине -
трубка, наполненная бурым веществом. Пустили в нее воду. А трубка вдруг как
озарится пронзительной зеленью!
- Петр Васильевич, глядите, глядите! - возбужденно воскликнул
Зберовский.
Лампы жгут и руки и лицо. Для обоих, для Зберовского и Шаповалова,
теперь словно ничего вокруг не существует. Все их внимание здесь. Они
одновременно то открывают, то закрывают стеклянные краники; наклоняясь над
столом, присматриваются к виду жидкостей в разных сосудах. Они теснят один
другого, руки их сталкиваются, но оба они не замечают этого.
- Профессора Зберовского просят к телефону,- раздался голос со стороны
двери.
По голосу Шаповалов узнал дежурного лаборанта, пришедшего сюда,- а
лаборанты вообще дежурят внизу, на первом этаже; там и телефон.
- Абсолютно не могу! - не оборачиваясь, бросил Григорий Иванович.
- Супруга ваша зовет... беспокоится...
- Ну, занят, спасибо, так ей скажите. Некогда мне! И прошу не мешать!
Скрипнула закрываемая дверь.
Проверили: чистая вода, пройдя на свету сквозь трубку с веществом
Лисицына, остается совершенно чистой. Никаких примесей не получает. Какая
входит, такая и выходит. Просто фильтруется сквозь порошок.
- Григорий Иванович, дадим? - нетерпеливым шепотом спросил Шаповалов;
его пальцы уже нащупали вентиль на газовом баллоне у стола.
Зберовский вытер рукавом вспотевший лоб.
- Давайте,- проговорил он, помедлив.
Пальцы повернули вентиль. Заклокотала вода в большой склянке - в нее
ворвалась струя углекислого газа. Насыщенная газом вода пошла отсюда в
трубку с веществом Лисицына.
Но из трубки она вытекает теперь уже не прозрачная, а белая от мути.
На какой-то миг Зберовский растерялся. Потом закричал с исступлением:
- Йод! Йод! Где йод у вас стоит?
Шаповалов подал ему, всунул в руку колбу с очень маленьким количеством
чуть желтоватой жидкости.
Подставив ее, лихорадочным движением Григорий Иванович открыл краник.
Струйка молочно-мутной воды упала в желтоватый раствор.
Жидкость в колбе мгновенно посинела.
Йодо-крахмальная реакция! Ошибки быть не может!
- Вы видите, что у нас происходит здесь? - негромко, как бы вне себя и
словно обращаясь к самому себе, произнес Зберовский. Поднял колбу. Глаза за
темными очками. Повысил голос: - Вы понимаете?.. Мы получили с вами
синтетический крахмал!..
5
Погода неожиданно испортилась. На рассвете небо затянуло тучами, хлынул
дождь. Да так весь день, не переставая: дождь льет, темно, хмурые облака
нависли, на асфальте лужи, а где нет асфальта - грязь, чавкающая под ногами,
вязкая.
Сегодня Зберовский уезжает. И не отсюда, не с городского вокзала, а с
той небольшой железнодорожной станции, что ближе к "дому приезжих", в
котором он остановился.
Часа в три дня Григорий Иванович позвонил по телефону. Шаповалов же ему
сказал: не может быть и речи, пустяки, что дождь,- он все равно приедет
проводить на станцию. А банку с остатком вещества Лисицына нельзя доверить
никому. Он, Шаповалов, лично привезет и передаст ее. Шоссе хорошее. Да, есть
машина... Нет, не простудится... Кроме удовольствия, ему эта поездка не
доставит ничего.
А туда двадцать пять километров. Позвонил в гараж - ответили: свободных
машин нет. Пришлось отправиться попутными грузовиками, то с шофером в
кабине, то сверху, в кузове, на керосиновых бочках под дождем.
Лужи сплошь покрыты всплесками. Брезентовый плащ на Шаповалове намок,
не гнется, стоит коробом. Дождь барабанит по нему. Ветер. Брызги летят
отовсюду.
Спрыгнув с кузова полуторки, наконец остановившейся у станции, с мокрым
капюшоном, поднятым на голову, в облепленных грязью сапогах, Шаповалов
выбежал на перрон. Поезд уже сию минуту подойдет; пассажиры выходят из-под
навеса, выносят вещи. Железнодорожные рабочие катят по перрону багажную
тележку.
А вон и Григорий Иванович. Нахохлился - видно, ему неуютно от слякоти и
непогоды,- поднял воротник легкого пальто. Рядом с ним женщина под зонтом.
Тут же носильщик с двумя чемоданами.
Увидев Шаповалова, Зберовский заметно обрадовался.
- Только как вы промокли, смотрите! Вы что - в открытой машине?..-
спросил он, взяв его за локоть.
И, обернувшись, познакомил:
- Это - Зоя Степановна. А это - Петр Васильевич, Зоечка, тот самый...
Черными веселыми глазами Шаповалов взглянул Зое Степановне в лицо.
Подумал про нее, какая она была красивая женщина, очевидно, еще совсем
недавно. Вряд ли она встречалась с трудностями жизни. И глаза его снова
смотрят на Зберовского.
- Банку я парафином залил. Двести двадцать девять граммов вещества.
Чтобы не забыть, пожалуйста! - Он вынул из кармана пакет в восковой бумаге.-
Себе граммов десять оставил на память. Ничего, Григорий Иванович? Вы не
возражаете?
А по рельсам, обдавая паром, тяжко прошел паровоз. Промелькнули его
красные колеса, тендер, почтовый вагон. Проходят мимо другие вагоны, скрипят
тормоза. Поезд стоит уже возле платформы.
Носильщик заспешил. Зоя Степановна на ходу закрыла зонт, следом за
носильщиком поднялась на вагонную площадку. Шаповалов и Зберовский шли за
ними, но около вагона задержались.
- А я все меньше вижу оснований для оптимистических надежд,- вполголоса
говорил Григорий Иванович.- Вчерашний синтез крахмала - не наша с вами
удача. Это работа Лисицына: вещество-то он приготовил!
- Но мы знаем состав вещества...
- Да мало ли! Например, мы знаем состав хлорофилла. Когда угодно можем
быть свидетелями синтеза, наблюдать процесс в растениях. Однако разве мы
умеем сами делать хлорофилл?
- Да Григорий же Иванович... Вещество Лисицына - отнюдь не хлорофилл!
- А между знанием состава вещества и умением приготовить его часто
лежит бездонная пропасть! Другое дело, если бы мы нашли исходные продукты -
название тех бревен и камней, из которых Лисицын воздвиг свою сложную башню.
Хоть намек на метод...
И Зберовский посмотрел на серое небо, на мокрые дома и крыши, на
дождевую завесу вокруг, наглухо скрывающую все, что дальше станционных
построек. Всюду хлюпает, льется вода. Жидкая грязь на платформе.
Словно оторвавшись от платформы, поезд медленно двинулся вперед.
- Гриша, отстанешь от поезда! Гриша! - встревоженно сказала Зоя
Степановна.
Зберовский крепким рывком жмет руку Шаповалову. Догнав, ступает на
бегущую уже быстрей подножку. Шаповалов идет рядом; вид у него озадаченный
либо просто удрученный.
- Петр Васильевич! - окликнул его Зберовский и вдруг улыбнулся.- Только
не подумайте, будто я сложил оружие. Нет, мы будем драться, черт возьми, до
последних сил!.. Вы время от времени пишите. Адрес не потеряйте... Ну,
будьте здоровы! И спасибо вам...
Вагон со Зберовским уже далеко. С брезентового капюшона то струйка
стекает на грудь, то падают крупные капли. Весь плащ стал холодным, тяжелым.
Шаповалов постоял немного, а потом пошел проситься на попутную машину.
Ждать у дороги долго не пришлось. Даже место в кабине свободно. Шофер
оказался любителем стремительной езды: погнал напропалую; машина мчалась
через лужи, вода взлетала от колес бурунами, как два крыла - направо и
налево.
Чудилось порой, будто впереди форштевень корабля. Какую-то прелесть
Шаповалов ощутил сейчас и в непогоде, и в дожде, и в том, как человек -
шофер,- словно играя штурвальной "баранкой", уверенно проносится по
извилинам дороги, торжествует над стихией, над пространством, властно
рассекает мокрую муть.
Конечно, между знанием состава вещества и умением приготовить -
пропасть. Но для Шаповалова само собой очевидно: то, что сегодня выглядит
трудно достижимым - если это нужно и не вразрез с законами природы,- будет
создано людьми завтра, послезавтра или через десяток лет.
Что углекислый газ при прямом взаимодействии с водой в приборе может
превращаться в хлеб, доказано Лисицыным. И это неизбежно станет промышленной
реальностью. Теперь все дело в сроках...
Далеко перед машиной - освещенные окна небольшого заводика. Ближе,
ближе... Огни мелькнули сбоку, и вот они уже позади. Свет в окнах - неужели
вечер? Да, степь и небо потемнели. Дождь вроде послабее...
Главное, почему Шаповалову настолько уж понравилась, такой огромной
показалась сразу идея синтеза углеводов? Не потому ли, что он знал Лисицына?
Или оттого, что самому ему привелось быть участником вчерашнего
знаменательного опыта?
И да, и нет. Не только потому.
Мысль о синтезе поразила его величием новых, вдруг открывшихся перед
ним перспектив. Вообще он верит всей душой в могущество науки; а наука для
него - понятие собирательное: тут и марксистское учение об обществе, и
физика, и техника, и биология, и астрономия. Все это, вместе взятое, ведет
человечество в заманчивые дали. Понятно, борьба еще предстоит! Однако не за
горами время, когда люди возьмут в свои руки все хозяйство планеты. Они
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг