...Терентьевы получили письмо от Зои. Вторично и настойчиво она
приглашает Зинаиду Александровну к себе в гости. Зоя осенью ждет рождения
ребенка; собирается все лето проскучать в подмосковном имении мужа.
Зинаида Александровна заторопилась. Суток не прошло, как ее платья были
уже сложены в чемоданы. Чтобы ей успеть к вечернему поезду, Терентьевы сели
ужинать гораздо раньше обычного. Возле конюшни уже запрягали пару лучших
гнедых лошадей.
За столом Зинаида Александровна посмотрела на пустое кресло:
- Почему Владимира Михайловича нет?
Кухарка сбегала, позвала Владимира Михайловича: сказала, что барыня
уезжает, хочет проститься.
В печной топке, в комнатах Лисицына, догорала последняя из его
тетрадей. Сам он ощупывал в кармане на груди еще непривычный ему плоский
металлический футляр. Глядел в пламя, в котором коробятся, вздымаются
почерневшие страницы. И ему тяжело было смотреть. Это как-то странным
образом перекликалось с пламенем пожара в Петербурге...
К Терентьевым он все-таки пришел.
- Я Зое от вас передам привет,- улыбнулась ему на прощанье Зинаида
Александровна. Кокетливо погрозила пальчиком: - Я вижу! Я понимаю!..
Наступила знойная погода. Иван Степанович, оставшись без жены, поехал
куда-то на рыбную ловлю. Искупался в пруду. А едва вернулся, начал кашлять.
У него повысилась температура.
Лисицыну пришлось пока отложить свои мысли о поездке и дежурить на
станции бессменно - и за себя и за Терентьева.
Как раз тогда, в четверг около полудня, на спасательную станцию
прискакал верховой: на руднике князя Кугушева в коренном штреке заметили
дым.
Случай оказался несерьезным. Спустившись в шахту с командой, Лисицын
дыма не увидел. Горела, как выяснилось, пакля - обтирочные материалы в
железном ящике около подземных насосов. Пакля сгорела - на этом все
закончилось.
Но едва Лисицын поднялся из шахты, как здесь же, в рудничной конторе, у
него произошла ужасная встреча.
Тут сидел Рамбо, приехавший сюда зачем-то с Русско-Бельгийского
рудника. По другую сторону стола кто-то не говорил, а будто декламировал,
любуясь собой:
- Совет съезда горнопромышленников Юга России, ценя мои заслуги,
уполномочил меня...- И говорящий замолчал на половине слова.
Лисицын повернулся - весь внутренне похолодел. Прямо перед ним, лицом к
лицу,- Завьялов. Сидит, расставив локти на столе. Такой же точно, как
прошлым летом в Харькове, на вокзальной площади. Бакенбарды на щеках.
Пружина от пенсне топорщится над переносицей.
- Ба! - воскликнул Завьялов и округлил толстые губы.- Владимир
Михайлович?
Съежившись, Лисицын оглянулся назад, взглянул направо, налево. Тут -
Рамбо, здесь - инженер с рудника князя Кугушева, у дверей стоит Галущенко.
Кому из них не известно, что он - Владимир Михайлович Поярков?
- Верно,- сказал он наконец.- Меня зовут Владимиром Михайловичем.
Однако вас, простите, сударь, не имею чести...
- Нехорошо! Нехорошо не узнавать! Да Завьялов же я, господи! Вместе в
Горном институте... Разве забыли?
- Не имею чести!..- продолжал упорствовать Лисицын.- А в Горном
институте я вовсе не учился. Вообще в Петербурге не бывал!
На мгновение он кинул косой взгляд в сторону Галущенко. Вдруг вспомнил:
сам рассказывал когда-то ему и Кержакову, будто жил в Петербурге,
познакомился там с одним ученым...
У Галущенко в глазах: "Дывысь, як крутит штейгер!"
Завьялов сложил губы пирожком и смотрел, как судебный следователь.
А Лисицын чувствовал, что нелепо краснеет; застигнутый врасплох, не
может овладеть собой. Он сделал попытку исправить положение. Проговорил,
глядя на Завьялова насколько мог спокойнее, но по голосу все-таки было
заметно, как он взволнован:
- Ошиблись, милостивый государь. За кого-нибудь другого меня приняли.
Перепутали... Бывает... А я, знаете,- Поярков.
- Кто это - Поярков?
- Ну, я - Поярков, конечно. Владимир Михайлович Поярков.
- Лисицын вы! - крикнул Завьялов.- Анекдот, честное слово анекдот! -
Посмотрел на Рамбо, словно призывая его в свидетели, и тут же запальчиво
показал обеими руками: - Вот сидели с ним вместе на студенческой скамье, а
теперь человек от себя отрекается. И в Харькове встретился как-то у
вокзала...
- А ну вас!..- во всю силу голоса закричал Лисицын. В наступившей
тишине он круто повернулся. Подтолкнул Галущенко: - Пойдем отсюда, слушать
не желаю!
Галущенко попятился, вконец озадаченный. Они вышли. Лисицын с яростью
захлопнул дверь.
7
Когда команда возвращалась на спасательную станцию, в степи пахло
полынью. Стрекотали кузнечики. Ящерицы грелись на солнце. Едва фургоны к ним
приблизятся, ящерицы убегали прочь, скользя проворными змейками.
В переднем из фургонов спасатели ехали молча. Галущенко задумчиво
теребил усы и так поглядывал на штейгера, точно собирается о чем-то с ним
заговорить. Он прикидывал в уме, может, тут и верно к Потапову послать на
"Магдалину" надо... Однако он решил не торопиться, побеседовать сперва с
самим Потаповым.
Лисицын ехал, сидя, как каменный идол. Лишь уже сойдя с фургона, у себя
во дворе, он ощупал нагрудный карман. Из глубоких недр памяти почему-то
выплыла фраза по-латыни: омниа мэа мэкум порто - все мое ношу со мной.
Ему еще не было ясно до конца, какие выводы он должен сделать, куда он
кинется, что именно предпримет. Он четко сознавал одно: обстановка требует
безотлагательных решений и самых энергичных мер.
Солнце медленно клонилось к горизонту. Лисицын то запирался в своих
комнатах, то без надобности шел в аппаратный зал, то выходил на крыльцо,
присаживался на ступеньку. Все, над ним нависшее, ему представлялось гораздо
более сложным, чем это в действительности было. И Завьялов и Крумрайх ему
сейчас кажутся только исполнителями чьей-то воли, только щупальцами, которые
к нему протягивает кто-то далекий, злобно ищущий его. Тот же самый, что
когда-то в Петербурге. И опять стягивается грозная петля!
Видеться с Терентьевым пока он не хотел. Не побывал у него, как обычно,
вечером.
Между тем стемнело. План действий сложился окончательно.
Враг стережет его и в Петербурге на вокзалах. Жандармские заставы надо
обойти. Для этого он выйдет из вагона за две, за три станции до Петербурга,
а дальше двинется пешком.
Первая и главная задача в Петербурге: разыскать во что бы то ни стало
Глебова.
Отсюда нужно исчезнуть бесследно. Выехать нынче на рассвете, чтобы
успеть к раннему утреннему поезду.
Перед рассветом он прикажет на конюшие срочно подать экипаж с парой
лошадей. Тогда же он зайдет к Терентьеву, разбудит, поблагодарит за все
хорошее, извинится, попрощается.
За оставшиеся до отъезда несколько часов ему необходимо разобрать свою
лабораторию. Громоздкое и малоценное придется бросить здесь. А то, что в
будущем еще послужит для работы, он начал тотчас упаковывать в ящики. Их он
сдаст на железную дорогу. Отправит в любой близкий к Петербургу город -
багажом до востребования.
Теперь он метался в своем тесном пространстве. Но движения его были
безукоризненно точны. Приборы с легкостью разнимались на составные части.
Одно - в ящик, в мягкие стружки; другое - грубо в кучу, под стол.
Лаборатории уже не стало. Ящики уже почти заполнены.
Лисицын нет-нет, да остановится с закрытой банкой или медными клеммами
в руках. Постоит минуту, будто слушает, настороженно озабоченный. Уж очень
смутно и тревожно было у него на душе.
Ночь. Тихо вокруг. Ни человеческого голоса, ни звука шагов... Весь мир
словно умер. Только лампочки горят да темные окна смотрят на Лисицына. Точно
он один на свете по-настоящему живой - как казалось когда-то ему маленькому,
пятилетнему.
Он положил на ящик крышку. Поднялся. И чудится ему, будто в этой тишине
притаилось что-то страшное, неотвратимо надвигается, вот-вот обрушится на
него.
Вдруг сейчас придут его арестовать? Вдруг он не успеет уехать?
Снова каторга, тюрьма, и погиб труд всей жизни! Никому и не приснится
даже сказочное изобилие, которое через год-два могло бы стать всеобщей
явью!..
Его трагедия в том, что на всей Земле нет человека, знающего принципы,
научную канву открытого им синтеза,- человека с честным сердцем, кто захотел
и мог бы в случае чего взять на плечи непомерный груз его открытия. Здесь
его величайшая ошибка. Почему он не искал таких людей среди ученых, почему
не доверил кому-либо из них теоретических основ своей работы?
Со своим открытием он до ужаса одинок...
И теперь, в эту последнюю на спасательной станции ночь, ему
вспомнилось: от Терентьева он слышал, что два года тому назад сто
профессоров и преподавателей Московского университета одновременно подали в
отставку в знак политического протеста. В числе их был старый, больной
Климент Аркадьевич Тимирязев.
Но Тимирязев еще жив! И, надо думать, есть у Тимирязева ученики,
друзья, последователи!..
Словно из другого мира донеслось: очень далеко заржала лошадь. Потом
тишина стала еще глубже, еще томительнее. Только кровь шумела в ушах. На
столе шелохнулась какая-то стружка. Лисицын чувствует, будто нарастающее
вокруг него напряжение с секунды на секунду разразится громовым ударом.
Он уже твердо решил: по пути в Петербург ему нужно заехать в Москву. В
Москве он должен повидать Тимирязева, которому он расскажет, как он
перестроил по-своему природный процесс фотосинтеза, и какие огромные
практические выводы отсюда следуют.
Из мрака, сквозь черные окна, точно кто-то все время; наблюдает за ним.
Окна хочется завесить. Лисицын взял куски брезента. А когда влез на стол,
чтобы накинуть их на гвозди, увидел за забором кривобокую, зловещую луну.
Она только что взошла. Красная с темно-малиновым оттенком, мутная.
Он думал о Москве, о Тимирязеве, однако веры в то, что туда сумеет
добраться, у него почти не было. Жандармы могут внезапно окружить его и по
дороге на вокзал и в поезде. Скорее всего, случится именно так. Может так
случиться...
А что, если тотчас же, ночью, отправить Тимирязеву письмо - написать и
сбегать до отъезда, бросить в ближайший из почтовых ящиков? Не будет ли это
для судьбы открытия надежней?
Лисицын быстро сел. Достал бумагу.
"Глубокоуважаемый, высокочтимый Климент Аркадьевич! - начал он
неровным почерком, брызгая от торопливости чернилами.- Пишет вам
человек, всю жизнь посвятивший изучению процессов, сходных с теми,
что протекают в листьях растений. Мне удалось многое. Я воспроизвел
синтез углеводов на катализаторах, приготовленных из неорганических
веществ. Я разработал способы промышленного синтеза сахарозы и
крахмала. Эти продукты могут быть получены искусственным путем в
большом количестве и станут очень дешевыми.
Главное, я не хочу, чтобы мое открытие служило обогащению
предпринимателей. Оно предназначено не для чьих-то барышей, а всем,
кто нуждается в хлебе. Как это сделать, мне еще не вполне ясно. Но
обязательно надо так сделать. Думаю, не после успешного ли
повторения событий девятьсот пятого это станет возможным? Надеюсь,
они повторятся еще, такие события, и приведут к немалым переменам.
Меня, Климент Аркадьевич, преследуют. Я уничтожил одну лабораторию,
долго был на каторге; потом, спасаясь, уничтожил другую
лабораторию; полчаса назад, опять вынужденный скрыться, я разрушил
третью свою лабораторию. Даже журналы опытов мне пришлось сжечь.
Сейчас мне их заменяет небольшая записная книжка, которую ношу
всегда с собой. Чтобы она сбереглась при всяких передрягах, ношу ее
в герметичном жестяном футляре.
Стремлюсь в Москву, мечтаю о беседе с вами. На всякий случай, если
не сумею доехать - и я и записная книжка моя, мы можем сгинуть без
следа,- наспех пишу вам письмо.
Теперь изложу коротко основы. Магний, что имеется в молекуле
хлорофилла, как я в этом убедился в результате многолетних
опытов..."
Лисицын поднял голову, и рука, протянутая к чернильнице, неподвижно
повисла над столом.
Тишину нарушил какой-то звук, будто вдалеке хлопнула дверь.
Послышалось, точно вскрикнул кто-то. Шаги по коридору. Спешат. Опять шаги. И
вот пронзительным набатом, оповещая о несчастье в шахте, грянул колокол. Из
коридора - голос Коржакова:
- Вставай, господин штегарь! Вставайте! Вся смена полегла на "Святом
Андрее"! Взрыв! Да проснитесь же! Проснись, говорю!..
Тихо приподнявшись, Лисицын в первые мгновения не откликался. Взглянул
на оставшееся недописанным письмо. Посмотрел на часы. Перевел взгляд на
ящики, поставленные друг на друга. На его лбу буграми собрались морщины.
Ему надо бы сказать, что нездоров, пусть команда отправляется на рудник
без него, пусть на аварии распоряжается Галущенко. Но вместо этого он резко
произнес:
- Иду!
У выхода он подхватил мешок, в котором наготове брезентовый костюм для
шахты. Запер за собой свои комнаты...
Когда головной фургон покатился по дороге, Лисицын, напрягая память,
мысленно прикидывал расположение подземных выработок рудника "Святой
Андрей". Человеческие жизни зависят от того, как четко он сейчас построит
действия спасательной команды. А в огромных заброшенных пустотах на "Святом
Андрее" бог знает сколько рудничного газа. И само несчастье и масштаб
несчастья на "Святом Андрее" не случайны: работы там велись с преступным
нарушением элементарных норм, и это было каждому известно.
Лисицын высунулся из фургона. Крикнул кучеру:
- Гони как следует!
Кучер ударил кнутом - лошади рванули, помчались вскачь. Багровым,
мертвым куполом виднелась в небе ущербная луна. От домов, пробегающих мимо и
остающихся позади, через дорогу тянулись густые черные тени.
8
Совсем ранним утром по степи шел человек в шляпе-котелке, с пальто,
перекинутым через согнутую руку. В другой его руке был кожаный чемодан.
Солнце уже чуть поднялось над степью, но кое-где в низинах еще
стелились полосы белесого тумана. Ботинки у идущего были мокры от росы.
Крумрайх прямо с поезда торопился на спасательную станцию. Все дела,
порученные ему в России фирмой "Дрегер", он уладил. Однако прежде, чем
вернуться в Любек, он должен кончить важнейшее из здешних дел - не фирмы
"Дрегер", а свое.
Как ему досадно, что в благоприятный для этого момент - из-за плохого
знания органической химии - он не смог понять и запомнить цепь формул. В ней
же, вероятно, были скрыты главные рецепты открытия Пояркова! Но еще проще
было бы - схватить тетради, унести!..
Перед конюшней во дворе спасательной станции сидели двое: конюх
Черепанов и восьмилетний Петька, они завтракали. Ели черный хлеб, запивали
квасом.
Черепанов сделал вид, будто немца не узнал.
- Вам чего надобно? - спросил он.
- Я к господину Ивану Степановичу Терентьеву.
- Болеют они! - буркнул Черепанов. Откусив и прожевав, добавил: - С
полчаса как уехали на рудник. Правят сами, двуколку заложить велели. На
"Святой Андрей".
Крумрайх твердой поступью пошел к крыльцу. Черепанов сказал ему вслед:
- Нету там никого, нету!
Но тут распахнулось одно из окон; из него высунулся, как утиный клюв,
нос Макара Осипыча. Фельдшер, оказывается, был не на аварии, а в своей
аптечке.
- Доктор! - обрадованным голосом воскликнул Крумрайх.
Фельдшер деловито кивнул, прикрыл окно.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг