Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
неестественно розовыми. Он то раскрывал рот, то закрывал; его рука свесилась
и волочилась по земле.
     Носилки подняли на крыльцо, внесли в дом. Оставшийся  во  дворе  шахтер
взглянул на кучера:
     - Дай, браток, закурить.
     Однако пальцы шахтера не повиновались ему.  Тогда  кучер  взял  обратно
свой кисет и с торопливой услужливостью сам свернул для шахтера папиросу.
     Из отрывочных фраз, сказанных шахтером кучеру, Зберовский  понял:  Иван
Степанович отравился газами уже после взрыва в руднике. В момент  взрыва  он
был на поверхности, но тотчас безрассудно бросился под землю спасать  людей.
Спасти Терентьев никого не спас. Под землей упал, потеряв сознание. Так бы и
погиб зря в рудничных газах, если бы десятник Ларионов не сумел его вытащить
веревкой.
     Шахтеры, внесшие носилки в дом,  теперь  постепенно,  один  за  другим,
возвращались на крыльцо.  Собравшись  кучкой,  они  негромко  разговаривали.
Кто-то со вздохом  произнес  -  и  Зберовскому  казалось,  что  тут  звучало
осуждение:
     - Жив будет, ништо...
     Шахтеры постояли недолго и ушли, оставив  на  пыльном  дворе  отпечатки
веревочных лаптей.
     Час промелькнул с тех  пор,  а  может  быть,  гораздо  меньше.  В  окно
выглянула кухарка.
     - Как  Иван  Степанович?  -  спросил  ее  Зберовский,  схватившись   за
подоконник.
     - Сплять,- зашептала она.- Коло них фершал рудничный.
     - Фельдшер что говорил: он выздоровеет?
     Кухарка заморгала красными, без ресниц веками и ничего не ответила.
     - Зою Степановну позовите,- попросил Зберовский.
     - Зараз.
     Цепляясь носками ботинок за выступ стены, Зберовский почти всунулся  со
двора в окошко. Перед ним был стол, на столе - сито, горка просеянной  муки.
А в памяти - толпа у надшахтного здания, мать с ребенком на  земле,  и  все,
все случившееся, и Терентьев.
     "Что кинулся спасать - так это даже смешно. Чепуха, запоздалый жест".
     Наконец  в  кухню  вошла  Зоя.  Она  несла  скрученное  жгутом   мокрое
полотенце. Увидев Гришу, она походя заметила:
     - Ах, это вы приехали! Не вовремя вы, простите.
     Глаза ее были чужими, суховатыми. Видно, что ей сейчас  до  Гриши  дела
нет.
     - Я понимаю... Я уезжаю,  я  на  секунду,-  сказал  он  скороговоркой.-
Только, ради бога, два слова. Кстати, с Иваном Степановичем серьезно?
     - Конечно, серьезно.
     - А фельдшер думает - выздоровеет?
     - Надо надеяться.- Она встряхнула выжатое полотенце.- Вы извините - мне
некогда.
     Гриша, перекосив губы и побледнев, заговорил захлебывающимся шепотом:
     - Все знали, что опасно в шахте. Вы  ему  передайте  от  меня.  Он  мог
предупредить... ужасная такая обстановка... всякий честный  человек  на  его
месте... А он сделал наоборот. Мне трудно, ваш брат все-таки...
     - Прощайте! - резко крикнула Зоя.
     ...С востока ползла темная клубящаяся туча.
     Кучер потеснился,  Зберовский  сел  в  двуколку;  лошадь,  подстегнутая
кнутом, рысью выбежала со двора.
     Минуя рудничный поселок, выехали прямо в  степь.  Бурые  отвалы  породы
скоро заслонили собой оцинкованную крышу.  Среди  видневшихся  сзади  убогих
строений по-прежнему  страшной  усеченной  пирамидой  вздымался  бревенчатый
копер.
     Никогда еще у Зберовского не было так тяжко на. душе. То  ему  хотелось
вернуться, узнать, что происходит на площади у шахты, то  он  говорил  себе,
что  помочь  ничем  не  может  и  праздное  любопытство  оскорбительно   для
человеческого горя. Он оглядывался, с выражением крайнего страдания  смотрел
на удаляющийся рудник, тер ладонью лоб.
     Солнце скрылось за тучей. Железнодорожная станция была уже  близко.  На
рукав голубой студенческой тужурки упали первые капли дождя.


                          Глава II. Глухие тропы


                                     1

     Мало ли бежавших с каторги бродяг скиталось тогда в сибирской тайге!  И
этот человек был тоже бродягой.
     Днем он прятался в непроходимой чаще, спал, пригревшись  на  солнце.  В
непогоду строил тесный шалаш. Встречаться с людьми  не  хотел.  Даже  костер
разводил с опаской, чтобы дымом не привлекать к себе внимания. Пустынно было
вокруг, а ему в каждом лесном шорохе чудился звук чьих-то крадущихся  шагов.
И только по ночам - ночи летом светлые - он шел до утра, взбираясь на крутые
склоны, пересекая долины, упорно двигаясь с востока на запад.
     Он считал так: до наступления морозов надо пройти три тысячи верст - по
семь часов напряженной ходьбы в сутки. Зима должна  его  застигнуть  уже  за
Уралом. На это хватит сил, он дойдет. Если, конечно, не выследят  стражники,
не скосит где-нибудь шальная пуля.
     Пищу добывал в тайге: то разорит птичье гнездо, наберет горсть пестрых,
как круглые речные камешки, яиц, то отыщет прошлогодние кедровые шишки.
     Однажды, осмелев от голода, он подошел к маленькой заимке.  Притаившись
в кустах,  увидел:  старуха  насыпала  в  корыто,  выдолбленное  из  бревна,
отрубей, смешанных с мякиной,- хотела, наверно, корову или свинью  кормить,-
а сама вернулась в избу. Тогда  он  выскочил  из-за  кустов,  прыгнул  через
плетень. Опрокинул корыто - вытряхнул отруби в какую-то  грязную  тряпку  и,
схватив их, задыхаясь, умчался за деревья.
     Отрубей оказалось фунтов двадцать. С тех пор он каждый  день  варил  из
них себе нечто вроде каши.
     На нем была дерюжная шапка и рваный, не сходящийся на груди  полушубок.
Его борода сбилась в рыжий ком, слиплась  от  древесной  смолы.  За  плечами
свешивались котомка с остатком отрубей,  закопченный  котелок;  из-за  пояса
высовывался острый блестящий топор.
     Особенно  много  страданий  ему  причиняли  лапти  из  березовой  коры,
громоздкие, негнущиеся, скорей напоминающие формой утюги,  чем  человеческую
обувь. Такие он придумал сам: босому в тайге нельзя.  Но  идти  в  них  было
трудно, и они быстро ломались - каждый день надо делать новую пару.
     Глядя на лапти, он часто  размышляя:  хорошо  вы  сшить  себе  унты  из
медвежьей шкуры. Они удобные, наверно,  бывают  и  прочные.  Прошлой  зимой,
когда ему с другими каторжниками пришлось расчищать от снега тракт, он видел
на ногах проезжего крестьянина медвежьи унты. Не березовым коробкам чета.  А
встречи с медведем все равно не  миновать.  Зверь  нападет  -  нужно  только
вовремя ударить, против топора  зверь  не  устоит.  Лишь  бы  исподтишка  не
кинулся. А чтобы шить из шкуры, можно вместо дратвы или ниток сделать тонкие
кожаные ленточки, отрезать их от самой же шкуры.
     Медведи, как назло, трусливо прятались в зарослях.
     ...Солнце закатилось. Бродяга вздохнул, закинул  котомку  за  спину  и,
раздвигая колючую хвою, пошел по бурелому.
     Заря не потухала всю ночь. Северная  половина  неба  сияла  золотистым,
розовым, сиреневым светом. Холодный ветер сквозил в  долинах  между  горами;
лужи у мшистых кочек еще с вечера  покрылись  хрупкой  ледяной  пленкой.  На
гребнях гор, как вырезанные из  черного  картона,  темнели  силуэты  вековых
кедров и пихт.
     Он шел, не сбиваясь с воображаемой  прямой,  протянутой  с  востока  на
запад. Перевалил сначала через одну вершину, потом через  другую,  спустился
по неровному склону. У подножия скал услышал шум падающей воды. Цепляясь  за
камни, сполз в ущелье. В полупрозрачном сумраке перед ним,  покрытая  пеной,
грохотала горная речка.
     Да сколько же рек в этих дебрях! Будь  они  прокляты!  Сейчас  он  даже
шапку сдвинул на затылок. Сердито посмотрел  по  сторонам.  Вода  мчалась  в
скалистом  русле  бурным  потоком.  Стволы   деревьев   вздымались   темными
колоннами. Над хвоей мерцали бледные огонечки звезд.
     Способ переправиться единственный:  срубить  и  перекинуть  через  реку
дерево. Вон - подходящая сосна.
     Подняв топор, он размахнулся, отступил на полшага и  с  резким  выдохом
ударил  по  сосне.  Изредка  оглядываясь,  застучал  размеренными,  сильными
ударами. Посыпались  щепки.  Стало  жарко  -  распахнул  полушубок.  Наконец
огромное дерево крякнуло, описало в воздухе дугу и тяжело легло  ветвями  на
скалы противоположного берега.
     Вновь подвязав котомку, он вытер пот. Тут же заметил посветлевшее небо.
Подумал: надо скорее уйти от переправы.
     Не в первый раз ему приходится идти по срубленному дереву, под  которым
в глубине с ревом пенится река.  Но  сегодня  это  кончилось  бедой.  Трудно
объяснить,  что  именно  случилось.  Он  вдруг  потерял  равновесие,  как-то
беспомощно взмахнул руками и...
     И даже ушиб  не  сразу  почувствовал.  Вода  обожгла  ледяным  холодом,
перехватило дыхание. Течение волокло его, ударяло о камни. Перед  глазами  -
пена, дно, муть, всплески, утреннее небо. Только уже  за  пределами  ущелья,
захлебывающийся и обессилевший, он выбрался на берег.
     Все тело пробирала крупная дрожь. Лицо в крови, щека как  чужая.  Левый
глаз заплыл под  отекшим  веком,  почти  ничего  не  видит.  Одежда  мокрая,
тяжелая. Ни топора, ни котелка, ни котомки с отрубями!
     Но главное - это боль в ноге. Такая острая, что он застонал при  первом
шаге.
     "Дьявол! Врешь, пойду! - исступленно  бормотал  он,  ковыляя  вверх  по
косогору.- Врешь... Ну, ах ты, дьявол!.."
     Однако далеко уйти ему не удалось.
     С отчаянием он  подогнул  ушибленную  ногу  и  осторожно  опустился  на
колени. Тело пуще прежнего  трясется.  Скинул  с  себя  вымокший  полушубок.
Нащупал в кармане кусок кремня и стальную пластинку. Увидел сухой мох, вытер
об него свое огниво. Потом искры плохо высекались -  от  дрожи  все  не  мог
попасть пластинкой по кремню. Но вот  во  мху,  дымя,  затлела  точечка.  Он
принялся вздувать ее. И через несколько минут его уже обдало  благодетельным
теплом костра.
     Еще не согревшись как следует, он будто провалился  в  черную  пустоту.
Проснулся снова от холода: догорающие угли подернулись золой. Точно  во  сне
блуждал вокруг, хромая собирал для костра валежник. Опять ложился у  огня  и
словно  наяву  чувствовал  перед  собой  жаркое  сияние  дуговых  ламп.  Ему
казалось, что надо исправить один из вращающихся абажуров,  а  он  не  может
сделать этого. Надо,  и  нельзя.  На  руках  у  него  кандалы,  которыми  он
непременно разобьет приборы-фильтры, если поднимет руки к  абажуру.  А  Егор
Егорыч - куда же он делся? Ведь сказано старику не уходить!
     - Егор Егорыч, дров подбрось в костер! Дров! Егор Егорыч!
     Светило солнце, и как-то сразу вместо солнца - звезды. Нужно вон к  той
ели присмотреться. Ель, а отчего-то  лапы  с  когтями  протянула.  Над  всем
миром. Нет, это колдун из "Страшной  мести".  Реет  над  тайгой.  Взлетел  с
рисунка книги - есть такая книга в корпусе, в библиотеке...
     Почему костер не горит?..
     И озноб. Ледяная, продолжало чудиться, вода.

                                     2

     Стены бревенчатые,  окошечко  маленькое,  с  переплетом  крест-накрест,
четыре стекла в окне.  Лисицын  разглядывал  дальше:  русская  печь,  низкий
закопченный потолок...
     "Что ей надо,- думал он,- что она хочет, кто она?"
     Повязанная ситцевым платком женщина наклонилась над  ним,  прикоснулась
чем-то твердым к его губе. Тихо приговаривала:
     - Варнак, а душа, поди,  человечья...  Испей,  паря,  чо  ж  ты...  Ну,
испей...
     Лицо у нее было с чуть косым, по-монгольски, разрезом глаз, немолодое и
в суровых морщинах. А голос - певучий, грудной.
     - Смо-отрит...- заметила она, словно удивилась.
     Руки у  нее  большие,  и  в  них  глиняная  кружка.  В  кружке  немного
тепловатого чая.
     - Нешто полегчало малость? Как тебя звать-то? - спросила она.
     Лисицын через силу произнес:
     - Владимир.
     - Кешка,- закричала женщина кому-то в сторону,- беги покличь  политика!
Очухался беглый, Владимиром зовут... Кешка, ты где-ка?.. Иди!
     Не  только  определить  в  мыслях  свое  положение,  но   даже   просто
шевельнуться Лисицыну мешала слабость.  Он  прикрыл  веки  и  с  равнодушием
обреченного подумал: пусть с ним что угодно делают. Ему все равно.
     Потом он увидел, что возле него стоит некто черноглазый, в  поношенной,
потерявшей первоначальный цвет студенческой тужурке.
     - Здравствуйте,- сказал этот, в тужурке, и поклонился.
     Лисицын слегка кивнул.
     - Говорить вам не трудно?
     - Трудно,- ответил Лисицын и только сейчас понял, что ему в самом  деле
трудно говорить.
     - Ага,- заторопился черноглазый,- тогда  послушайте...  Вы  мне  можете
верить. Фамилия моя - Осадчий. Я бывший студент Петербургского университета.
Здесь в ссылке...
     - Из Петербурга? - шепотом переспросил Лисицын.
     А Осадчий ему наспех объяснял: тут - одинокая таежная  заимка.  Хозяйка
заимки - вдова, по имени Дарья. С ней живут два сына и больше никого.
     - Сыновья ее и подобрали вас. У них вы в полной пока  безопасности.  Вы
много говорили в бреду - бессвязно, но я слышал, упоминаете Павла Глебова  и
про поездку вместе с ним  в  Швейцарию.  Глебов  мне  известен.  Я  заключил
отсюда, что наши с вами политические взгляды одинаковы.
     Вся речь Осадчего прошла мимо сознания Лисицына. Однако же  ему  теперь
стало очень тревожно. Он попытался приподняться на локтях.  Зачем  он  здесь
лежит? Нельзя лежать. Схватят, наденут кандалы... И люди какие-то  вокруг...
Выскользнуть  надо,  спрятаться  куда-нибудь.  Еще   огромное   пространство
впереди: дойти, пока нет морозов, перевалить через Уральский хребет.
     "Спрошу",- подумал он, глядя на Осадчего. И прошептал:
     - А сколько верст?
     - Бредит!  -  сказал  Осадчий,  взглянув  на  Дарью.  Затем   -   опять
Лисицыну: - Не буду утомлять вас. Поправляйтесь. Если  потребуется  что,  за
мной посылайте. Я почти по соседству...
     В избе все происходило будто  бы  не  постепенно,  а  скачками.  Вот  -
Осадчего уже нет, а перед Лисицыным стоят трое: Дарья и два рослых  парня  в
холщовых рубахах. Один из них приглаживает на голове вихор.  В  избе  вкусно
пахнет жареным мясом. Дарья рассказывает нараспев:
     - Признал его за своего, однако. Ну так  чо,  я  говорю,  не  пропадать
же!..
     Через минуту она снова поднесла Лисицыну глиняную кружку:
     - Хлебни - отварчик для тебя хорош!
     Лисицын не ответил: он заснул.
     Дарья усадила сыновей обедать.
     Их семья промышляла охотой. Сама Дарья  уже  редко  ходит  по  тайге  с
ружьем, но если ей случается, то белку  или  птицу  бьет  не  хуже  сыновей.
Характер ее крут, и сыновья повинуются ей беспрекословно.
     Младший из них, Кешка, который, кстати говоря,  один  на  один  играючи
валит крупного зверя, кажется ей пока несмысленышем. А старшего, Ваньшу, она
решила вскорости женить. Присмотрела ему невесту в ближней деревне.  Деревня
эта от заимки только часах в двух ходьбы.
     Именно оттуда, из деревни, на их заимку по  временам  заходит  Осадчий.
Дарья относится к нему с уважением. Он научил  грамоте  Кешку  и  Ваньшу.  И
братья иногда берут его с собой на охоту.
     ...Теперь Осадчий шел по тропинке в деревню.
     В тени высоких елей казалось как-то особенно глухо. Только  в  вершинах
шумел ветер. Пахло сыростью,  прелым  болотом,  грибами.  Назойливо  звенели
комары. Он шел и, сам того не замечая, похлопывал себя ладонью то  по  щеке,
то по затылку.
     Осадчий думал о незнакомом больном человеке - несомненно,  товарище  по
партии, предпринявшем побег из каторжной  тюрьмы.  В  бреду  это  причудливо
сплелось с какими-то опытами по естественным наукам...
     Надо бы найти хоть фельдшера, которых может держать язык за  зубами.  В
селе Кринкино, говорят, недавно появился ссыльный медик.
     Тропинка поднялась на бугор. Сразу засверкало небо, повеяло  солнцем  и
ароматом смолистых деревьев.

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг