спокой..."
Семья Лисицыных занимала каменный особняк со двором и садом неподалеку
от военных казарм. Во дворе и в кухне хозяйничали солдаты-денщики. Солдаты
никогда не заговаривали с полковничьим сыном: им это было настрого запрещено
женой полковника. А Пелагея Анисимовна оберегала ребенка, чтобы мальчик,
избави боже, не принялся играть с детьми на улице. "Ни в коем случае! -
твердила ей об этом барыня.- Да мало ли каким гадостям его могут научить!"
И Вовка рос, как на необитаемом острове.
Постепенно он начал считать, что их дом - самое важное место на свете,
что самые важные люди - это нянька, мать, отец. И дом, и вещи, и люди - все
должно служить ему, главнейшему, лучшему из всех человеку, чтобы он жил
интересно и весело, чтобы желания его исполнялись, чтобы никто ему не
противоречил, чтобы он чаще получал подарки, новые игрушки, лакомился
конфетами и пирожными.
Однажды Пелагея Анисимовна собралась поехать к замужней дочери в
деревню. Барыня отпустила ее на три дня. Тогда Вовка заметил, что няня
прячет в свою корзину предметы, им еще невиданные: деревянное игрушечное
корытце и ярко раскрашенную куклу. Он подбежал, обрадовался, засмеялся:
- Все равно вижу! Дай!
Вдруг старуха захлопнула перед ним крышку корзины:
- Это, соколик, не тебе. Я внучке своей купила.
Вовка сначала не понял, а затем наморщил нос и расплакался. Такую обиду
встретить он не ожидал. Как смеет она кому-то... не ему... Это казалось
чудовищным, несправедливым. И он долго, почти целый час, отворачивался от
няньки и размазывал по щекам кулаками слезы.
Пелагея Анисимовна была вообще виновницей многих его неприятностей.
Вот, например, она заставляла надевать шерстяные гамаши - да зачем они
нужны, если на дворе еще морозы не настали? Назло она так делает? Нарочно?
Похныкав, он все-таки брался за гамаши. Нехотя трогал их и оглядывался
на старуху. Пелагея Анисимовна начинала хитро приговаривать: "Ай, умница ты
мой, другие дети капризные, а ты ведь сам все понимаешь..."
Было ясно, зачем она его хвалит. Однако устоять против похвалы Вовка не
мог. Если няня так говорила, он скрепя сердце мирился и с гамашами и с
суконными ботиками и позволял намотать себе на шею толстый пуховый шарф.
Ему хотелось, чтобы его хвалили всегда, чтобы взрослые любовались,
восторгались им постоянно.
С некоторых пор он стал выдумывать невероятные истории,- понять было
нельзя, откуда это приходит в голову ребенку: будто взлезть на крышу по
водосточной трубе ему ничего не стоит, он делал это не раз; будто, гуляя, он
встретил большого тигра и не испугался; будто против их дома опрокинулась
нагруженная повозка - он выбежал, поднял ее одной рукой, поставил на колеса.
"Не надо врать, Вовочка,- останавливала няня.- Грех!"
Вовка тогда обиженно замолкал, а через минуту принимался снова
рассказывать, как он выстрелил на улице из настоящего ружья - нет, не из
ружья, а из пушки,- или как он разбежался и перепрыгнул через самый высокий
забор.
Незаметно он научился читать. Мать дарила много книжек с картинками;
картинки быстро надоедали, и мальчик разглядывал надписи. Нянька - она была
грамотная - показала ему буквы. В день своих именин, когда ему исполнилось
пять лет, Вовка неожиданно для себя сразу прочел страницу из сказки о
Красной Шапочке. Он ходил в тот день ошеломленный, не расставаясь с книжкой.
А отец, мать, гости - все смотрели на него и говорили: "Ах, до чего
способный ребенок!"
Спустя два года к нему стала приходить учительница Екатерина
Александровна, застенчивая пожилая женщина в черном платье. С ней мальчик
начал заниматься по русскому языку, по французскому и по арифметике.
Летом уроки бывали только изредка, чтобы не забылось пройденное зимой.
В один из свободных летних дней он поехал с отцом за город, в полковые
лагеря. Ехали по железной дороге. Путь занял мало времени: двадцать минут
туда и столько же, вечером, обратно.
Эта поездка оставила у Вовки в памяти след на всю жизнь. Он увидел лес,
желтые от пшеницы поля - волны катились по ним от ветра,- крытые соломой
деревенские домики и в лагере - белые палатки солдат. А главное, он впервые
рассмотрел вблизи паровоз. Интересно и страшно: шипит, пускает пар по
бокам...
- Папа, почему он без лошади едет?
Отец засмеялся:
- Дрова горят в топке... Смотри - искры из трубы!
Целый месяц Вовка говорил о виденном. А потом притих и задумался о
постройке собственного паровоза.
Пусть, думал он, небольшой паровоз, ростом хотя бы со стул. Но надо,
чтобы в нем по-настоящему горел огонь и чтобы он от огня ехал. Можно
вставить туда керосиновую лампу: над самым огнем будет колесо; оно
завертится, закрутит четыре приделанных снизу колеса; те тоже завертятся, и
паровоз побежит вперед.
Он решил строить свою машину втайне. Все ахнут, увидев его едущим на
паровозе из детской в столовую. Самое главное, чтобы пока о лампе никто не
догадался. Ее надо поставить, когда остальное будет уже готово.
Пелагея Анисимовна обрадовалась: мальчик занят тихой игрой, вырезает
кружки из толстого картона, связывает шпагатом какие-то палки, оклеивает их
бумагой. Карету делает, что ли?
Через несколько дней вечером, когда старуха ушла на кухню ужинать, в
детской раздался крик. Паровоз испытания не выдержал: горела бумага, горел
шпагат, разлился и горел на полу керосин.
Все, даже отец, прибежали в детскую. Пожар потушили одеялом, Вовку
увели на расправу в кабинет отца.
Вину свою он мужественно признал: да, он забыл приклеить картонную
трубку, чтобы улетали искры. Поэтому, наверно, бумага загорелась. Если бы
огонь пошел по трубке...
- Вовочка! - всплеснула руками мать.- Боже мой, какую еще трубку...
Господи! Что это он говорит!..
Няня стояла у двери, испуганная, бледная. А отец покраснел и застучал
пальцем по столу.
- Если ты,- сказал он,- посмеешь притронуться хоть раз к лампе... или
вообще играть с огнем... выдумывать всякие трубки...
Схватившись ладонями за щеки, мать прошептала:
- И тогда он - трубочки... после медведя... Помнишь?
- ...выдумывать,- продолжал отец еще более грозно,- всякие паровозы и
трубочки, так я тебя...- он повысил голос,- за такие проделки...
Вовка всхлипнул и заплакал навзрыд. На этом, собственно, наказание
закончилось. С тех пор мать иногда посматривала на сына с тревогой во
взгляде, а отец раскатисто смеялся и стал дразнить его трубочками. Вместо
обычного: "Ну как, молодец?", Михаил Андреевич теперь говорил: "Как твои
трубочки поживают?"
И только учительница Екатерина Александровна отнеслась к происшествию
иначе. Узнав о сгоревшем бумажном паровозе, она отложила в сторону
хрестоматию Марго и простыми словами рассказала, как устроены настоящий
паровоз и пароход. На следующий день она принесла книгу, где были нарисованы
машины, пароходы и парусные корабли. Вовка рассматривал эту книгу с
жадностью. Рассматривал и приговаривал: "Да!.. Ох, как это! Да!"
К деревянным лошадкам, к плюшевым медведям он уже не прикасался. Он
стал мечтать о стучащих железом цилиндрах и поршнях, о стальных гигантах,
мчащихся со скоростью ветра через степи, о кораблях, пересекающих бурные
моря.
Дело началось опять с витрины магазина. Мальчику шел десятый год. Гуляя
с няней по городу - в то время он уже неохотно ходил с нянькой,- он увидел
модель парусного судна. Среди мозаичных чернильниц и бронзовых статуэток
стоял настоящий двухмачтовый бриг со всеми парусами, такелажем,
окошечками-иллюминаторами, с килем, рулем, со всеми блоками и
приспособлениями, только размером не больше аршина от носа до кормы.
Вовка тотчас захотел, чтобы ему эту модель купили. Он прибежал сначала
к матери. Вместе они пошли к отцу. Вовка рассказывал, просил.
- Ты знаешь, каких денег игрушка стоит? - сказал отец.- Вот писарь у
меня, семейный человек, в год получает столько.
Вовка рассердился: при чем здесь писарь? И разве такой корабль -
игрушка?
Мать смотрела на отца умоляющими глазами.
- Па-па,- тянул Вовка,- купи!
- Нет,- ответил Михаил Андреевич,- не куплю. Обойдешься.
Мать дернула плечом, повернулась к отцу спиной и вышла из комнаты.
Жизнь Вовке сделалась не мила. Это был первый случай, когда ему так
резко отказали.
Сдаваться было нельзя. С упорством одержимого он искал выхода из
трудного положения, искал до тех пор, пока путь не открылся перед ним во
всей ясности и простоте.
Теперь он знал, что делать. Каждый день вечером, прошептав
скороговоркой перед иконой "Отче наш", он добавлял специально сочиненную
молитву: "Боженька, вели им,- подразумевались отец и мать,- вели им купить
мне модель".
Время шло, терпение истощалось. Модель прочно стояла в витрине. Христос
глядел с иконы с безразличным видом.
"Разве возможно, чтобы он не сделал? - думал Вовка.- Ему не стоит
ничего, только велеть... Или он не слышит?"
К вечерней молитве прибавилась утренняя, и еще днем по нескольку раз.
Наконец Вовкой овладело беспокойство: намерен бог исполнить его просьбу или
не намерен?
В приступе отчаяния он залез на стул, снял с гвоздя икону. Сказал почти
с угрозой: "Пусть сейчас же здесь появится модель! Слышишь? Пусть появится!"
В детской ничто не изменилось. От иконы пахло воском.
Неожиданно для себя он показал Христу кулак: "Вот тебе!"
Все в нем затряслось от страха. Что теперь будет? Он ждал грома, удара,
чьего-то страшного прикосновения.
- Ты что делаешь, негодяй? - крикнул случайно заглянувший в дверь отец.
Икона выскользнула из рук на пол.
- Тебя спрашиваю: что делаешь?
Вовка стоял на стуле и молчал.
"Это уже выходит за рамки всяких детских шалостей,- подумал Михаил
Андреевич.- Это бог знает что, названия нет: кулак показывать и бросать на
пол икону!"
Провинившегося заперли в пустом чулане. К обеду отец объявил решение:
во-первых, он прикажет денщику Федьке его высечь; во-вторых, немедленно
отдаст в кадетский корпус. Там умеют учить уму-разуму, там не набалуешься. И
хватит баклуши бить. До безобразия дошел.
Тут Вовке даже слезы матери не помогли.
При таких трудных обстоятельствах мальчик закончил жизнь в родительском
доме. От угрожавшей порки спасло вмешательство тети Капочки: она очень
кстати приехала погостить из Петербурга...
Вот тогда-то Капитолина Андреевна и решила, что племянник - несносный
шалун и озорник. Это убеждение осталось у нее надолго.
3
Спустя двадцать с лишним лет подряхлевшая тетка кивнула на старые дела:
- Из трубочек все строишь? Был сорванцом, так и остался!
"Господи,- думалось ей,- в кого только пошел? И ведь единственный
потомок. И ни дед, ни отец не блажили. Где взять силу - вразумить его?"
До сих пор она вспоминает: позапрошлой весной на пасху ей захотелось
навестить своего Вовочку. И что же? Она там увидела - стыдно сказать - целые
две комнаты, где тесно от невесть чего, от всяческих бутылок и стеклянных
трубок.
Теперь он, посмеиваясь, сидит перед ней на диване.
Капитолина Андреевна с жалостью смотрит на бородатого племянника. В
выцветших ее глазах блеснули слезы.
Нет, добро бы жил с понятием о подвиге и чести!.. Ведь ни отец, ни
дед... Ах ты, боже мой!
- Наследство,- спросила она,- поди, все размотал?
Лисицын, опустив руку в карманы сюртука, ответил:
- Водки я не пью, в карты не играю...
- Смотри! Размотаешь деньги - по миру пойдешь. На меня, голубчик, не
рассчитывай!
У него от улыбки даже веки сжались в щелочки. Он достал из кармана два
круглых прозрачных флакона с какими-то белыми не то порошками, не то
зернышками, поставил их перед теткой и сказал:
- Вот!
Та откинулась на спинку кресла:
- Что это?
- Товар, тетя Капочка. Образцы. Здесь - сахар, здесь - крахмал.
Торговать думаю.
Капитолина Андреевна не заметила шутки, всплеснула руками и закричала:
- Да ты совсем, что ли, рехнулся? Никогда Лисицыны лавочниками не
бывали. Срам какой!
"Ну,- подумала,- это чересчур..."
Лисицын, глядя в потолок, солидно гладил бороду:
- Зачем же лавочниками? Я, может, крупное дело открою.
- Тебя обманут ведь! - стонала тетка.- Миленький, не позорься. Хоть
память отца пожалей!
А племянник озорным басом тянул:
- Будут меня величать: "Ваше степенство... пер-рвой гильдии..."
- Ах, несчастье... Гильдии... Что выдумал...
В ее руке появился смятый батистовый платок. Она беспомощно, по-детски
искривила губы. Тогда Лисицын подвинулся к тетке и сказал, заглядывая ей в
лицо:
- Я шучу, шучу! Помилуйте, какой я купец. Не стану я торговать. Это я
сам сделал.
Капитолина Андреевна опустила на колени руку с платком, насторожилась.
О науке она имела очень смутное представление. А торговля казалась ей
отвратительным занятием, недостойным того, кто мог бы носить офицерский
мундир.
- Что сделал?
- Да вот сахар и крахмал.
Она улыбнулась сквозь слезы:
- Ну тебя, баловник. Кухмистер какой!
- Сделал,- Лисицын снова оживился,- ей богу, сделал! Каждый день только
и занят этим.
- Купить, что ли, не можешь?
- Я не для себя.
- Так неужели...- рука с платком приподнялась и вздрогнула,- значит, на
продажу?
Лисицын резко замотал головой.
Скрипнула дверь, вошла Варвара. Она была в белоснежном, не надеванном
еще переднике, с кружевной наколкой на седых волосах - принарядилась по
случаю гостя.
- Барыня, кушать подано,- сказала она нараспев. Шагнула вперед,
добавила скороговоркой: - Владимир-то Михайлович... не узнать прямо. Тьфу,
чтобы не сглазить... Такие незаметно выросли!
Тетка, косясь на племянника, опасливым жестом показала на флаконы:
- Но на что они тебе понадобились?
А Лисицын сидел и молчал, словно вдруг перестал слышать. Глаза его уже
озабочены и стали строгими; он взял один из флаконов, посмотрел сквозь него
на свет. Пошевеливая бровями, разглядывал крупинки в нем. Флакон медленно
поворачивался в его руке, и кристаллики-крупинки перекатывались, отсвечивая
тусклой, матовой белизной.
Глава II. Снеговые вершины
1
Полковник Лисицын просил о зачислении своего сына Владимира в кадетский
корпус. Стояла осень, учебные занятия шли уже вторую неделю.
Генерал-лейтенант Суховейко написал красными чернилами: "Принять без
экзамена на казенный кошт".
После солнца, после ярко освещенных желтых листьев, шуршавших под
ногами, в старинном здании казалось совсем темно. Дежурный
офицер-воспитатель посмотрел на опоздавшего, потрогал его длинные рыжие
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг