Михайлович...- Теперь он подвинул кресло; не спросясь, уселся за стол.-
Давайте будем вместе искать выход из положения. Кстати, кто у вас сегодня
ночует посторонний?
- У меня? - Лисицын плотнее запахнул халат.- Никто у меня не ночует.
- Ну-ну-ну... Да не стоит, Владимир Михайлович, не советую. Мы знаем
же...
Пальцы офицера чуть шевельнулись - до сих пор стоявшие жандармы
вереницей двинулись вдоль книжных шкафов. Побледнев, Лисицын понял: идут в
лабораторию.
- Куда? - крикнул он сорвавшимся голосом и дернулся, хотел побежать
наперерез.
Вахмистр с изрытым оспой лицом загородил ему дорогу.
- Ах, горячий какой человек! - сказал офицер.- Вы не волнуйтесь.
Поверьте: я искренне к вам расположен. Вам, как говорится это... повезло.
Пришел к вам друг и дворянин. Душа за вас болит.- Он достал очки, дохнул на
них, вытер носовым платком, надел.- О вас, Владимир Михайлович,- продолжал
он и смотрел поверх очков немигающим взглядом,- нам все известно. Но
хочется, поверьте седине моей, чтоб меньше... э-э... как можно меньше
постигло бы вас... ну, скажем, неприятностей. Будете вот откровенны, тогда с
божьей помощью...- он взглянул в угол, вспомнил: икон нет, потупился,- тогда
вам же лучше. Вы ведь себе не враг?
Офицер помолчал, потом произнес, не то утверждая, не то спрашивая:
- Замкнуто живете.
- Да,- ответил Лисицын,- замкнуто.
- И говорите, будто заняты только наукой?
В передней рычала и визжала Нонна. Из лаборатории доносились звуки
шагов, скрип отпираемых дверец. Тут - рябой вахмистр. А офицер между тем
выдвигает ящик письменного стола и деловито, по-хозяйски достает журналы
опытов.
- Какое имеете право? - закричал Лисицын, ринувшись, чтобы не дать
притронуться к журналам, чтобы вырвать их.
Вахмистр навалился на него, обхватил могучими ручищами; вдруг нащупал
под халатом револьвер. И вот уже двое жандармов держат Лисицына за локти, а
вахмистр, осклабясь, разглядывает отнятый кольт.
У офицера щеки постепенно багровеют.
- Ай-яй-яй...- Он качает головой.- Я с вами душевно, вы на меня - с
оружием. Не стыдно? А? Не стыдно это вам, милостивый государь? - Он поднялся
с кресла. Угрожающе приблизился к Лисицыну: - Кто ночевал у вас? Куда исчез?
Молчать решили?.. Ничего, еще заговорите!..
Лисицын лишь поблескивал глазами да напружинился всем телом. По знаку
офицера, обращенному на боковую дверь, его увели из кабинета.
Здесь суетились жандармы. Они толклись по лаборатории, раскрывали тумбы
под рабочими столами, перекладывали картонные коробки, переставляли с места
на место банки. Сложный дефлегматор из стекла такого тонкого, как папиросная
бумага, хрустнул в чьих-то неосторожных руках. Из разбитой бюретки прямо на
паркет капал раствор гипосульфита.
Лисицына усадили в самом дальнем углу, возле вытяжного шкафа. От него
не отходили двое.
Гнев раздирал ему душу, ослепляющий и настолько острый, что казалось -
если это еще продолжится хоть несколько мгновений, никакие человеческие силы
больше вынести не смогут.
Как сквозь просветы в облаках, он видит: один жандарм зачем-то
откатывает от стены баллон с углекислым газом, другой - выбрасывает из ящика
связки резиновых трубок.
Звякают шпоры. Офицер без шинели уже, без фуражки. Незаметно очутился
тоже тут, в большой лабораторной комнате. Стоит у ящика, где были резиновые
трубки. Зовет кого-то:
- Господа понятые! Пожалуйте сюда! Очень любопытная находка!
Какие-то люди в штатском, среди них - Бердников. Домовладелец искоса
взглянул на квартиранта, надменно выпятил челюсть и не поздоровался.
- Э-э, как сказать это...- тянет офицер, приподнимая над ящиком пачку
смятых печатных листков, похожую на россыпь книжных страниц.- Серьезная
улика, понимаете ли. Явно прокламации...
Вскочив, Лисицын хотел крикнуть, что это бессовестная ложь: никаких
прокламаций не было, жандармы их сами наглым образом подсунули, он отлично
знает, что именно было в ящике и чего здесь не было...
Но он не крикнул: захватило дыхание. Он увидел у дверей костюм в
черно-белую клеточку, широкий подбородок, неповторимого нахальства злорадную
ухмылку. Будто делая частые глотки, Лисицын отшатнулся назад. Рука его
ловила воздух. Неловким, медленным движением он опустился обратно на стул.
А офицер идет к нему. Подходит, вроде как бы наплывает в бреду или
кошмаре. Не без сарказма говорит:
- Чего же было ждать другого, милостивый государь! Ну вот, отправимся
скоро. В халате на улице вам вряд ли будет удобно. Переодеться надо пока,
если желаете.
Смысл слов до Лисицына не сразу дошел. Он смотрел на усатое лоснящееся
лицо, на сизый нос, увенчанный очками, и глядя, только чувствовал, что
ненавидит.
- Приготовиться надо,- строго повторил офицер.
- К... чему... приготовиться? - спросил Лисицын, изнемогая от ненависти
и ощущения чего-то темного и грозного, застилающего мир.
- Э! - седые усы зашевелились.- Прикидывается, как это, что ли... ну -
простачком.
- Да вы... да неужели вы арестовать меня хотите?
- Ишь, испугался! - сказал тогда офицер рябому вахмистру, стоявшему
рядом.- А на меня уставить дуло пистолета...- он затряс пальцем перед
Лисицыным,- небось не пугался! Возмутительные прокламации... Сообщника
укрыть - тоже не пугался!..
Впоследствии Лисицын не мог вспомнить, крикнул ли он: "Врешь,
негодяй!", либо это промелькнуло в мыслях, не осуществившись. В памяти -
провалы и обрывы...
Вся кровь куда-то отлила. Думает. Лоб в резких морщинах, буграми.
Наконец - вот оно, самое-самое главное!
- А лаборатория? - услышал он собственный вопль.- Как вы смеете! А моя
лаборатория?..
Перед ним - ехидное, лоснящееся, сизое:
- Это вы не беспокойтесь. Без вас распорядимся тут... без вас, как это
называется.- И хриплый басок офицера мямлит уже вдалеке: - Вам, господа
понятые... э-э... понадобится здесь сегодня поприсутствовать до вечера.
Эксперты наши придут, будут работать. Да-с... Аптека-то вон до чего как
сомнительна...
Лисицын озирается, снова озирается. Почти беззвучно выговаривает
побелевшими губами:
- Наложат лапу... на твой синтез... на самого тебя.
- Сказано - идите одеваться! Ну! - Вахмистр грубо подтолкнул его.
Нетвердо ступая, Лисицын делает пять-шесть шагов.
На особой полочке, в подставке, длинной батарейкой протянулся ряд
запечатанных пробирок - образцы веществ, вся история опытов по синтезу.
Стремительным и неожиданным рывком Лисицын сбросил подставку и, торопясь,
принялся давить ногой пробирки на полу. Вахмистр схватил его за плечи,
отшвырнул вдоль стены на целую сажень - к мраморному щиту с выключателями.
- Что он уничтожил, что там? - Офицер бежит к пробиркам, наклоняется,
глядя на растоптанное вдребезги. И тотчас - вахмистру: - Несдобровать тебе,
если он к чему-нибудь еще здесь прикоснется!
Лисицын - будто с изумлением:
- Как? Это я, что ли?.. Я не могу прикасаться?!
А из-за спины офицера выглянул Микульский...
Зрачки Лисицына стали широкими, неподвижными. Его рука поднялась,
ощупала мрамор, нашла выключатель. На большом лабораторном столе вспыхнули
ярчайшие лампы, окруженные конусами плавно закрутившихся абажуров.
Изумрудными лучами засверкали фильтры - один, другой, третий - быстро, по
очереди.
Все, кто был в лаборатории, сразу сморщившись, в первый миг смотрели
лишь на поразительную игру света.
Когда офицер перевел взгляд на Лисицына, тот был страшен. В его глазах
отражалось зеленое сияние, рот был открыт, борода топорщилась; над его
головой в вытянутых вверх руках вздрагивала ведерная бутыль с какой-то
жидкостью.
- Держи его! - закричал офицер и сам прыгнул в сторону Лисицына.
Бутыль описала в воздухе дугу, с грохотом ударилась о приборы
посередине стола. Взметнулся сноп голубого пламени, пахнуло нестерпимым
жаром.
На людях горели волосы, одежда. Нечем стало дышать. Кто-то вытащил
Лисицына из комнаты. А пылающая жидкость растекалась по всей квартире,
вздымая тут и там вихри огня.
Обожженные, в прогоревших шинелях жандармы, тесным кольцом обступив
арестованного, спустя несколько минут уже шли по улице. Позади,
сопровождаемый только одним вахмистром, ковылял Егор Егорыч.
Из окон квартиры на третьем этаже со звоном высыпались стекла,
вырывались пляшущие огненные языки. Над крышей клубился черный дым.
Часть II
[Image002]
Глава I. Харитоновский рудник
1
Купец Обросимов решил поразить студента-репетитора сенсацией:
- Лисицын-то... который сахар делал... представьте, оказался
шарлатаном! Обыкновенный уголовный преступник. Ловко под видом ученого
прятался! Поджигатель: дом подожжет, во время пожара грабит.
Гриша Зберовский возмутился, услышав это. Всего лишь с полгода назад он
своими глазами видел, как идет синтез в приборах, как из углекислого газа с
водой образуются крахмал и сахароза.
- Верно, верно! - убеждал купец.- Бердникова, статского советника, дом
спалил. Убыткам нет числа. Сам скрылся, поймать не могут.
Гриша пошел посмотреть, точно ли сгорел дом, где находилась лаборатория
Лисицына.
Еще издали заметил рухнувшую кровлю, закопченные стены, пустые оконные
проемы. "Чепуха какая!" - опешил он в первый миг. С забившимся сердцем
зашагал к развалинам.
Но тут же он подумал: глупости, пожар ничего не доказывает.
Воспламенилось что-нибудь, мало ли, в лаборатории все могло случиться. И
Зберовскому стало очень обидно за оклеветанного ученого. Да еще какого
ученого! Проникшего в одну из самых сокровенных тайн природы. Ведущего
гигантский труд, который упразднит для всех людей угрозу голода.
Тотчас же - контрастом - на ум пришло семейство Обросимовых.
"Невежды,- мысленно выругался он,- как вы смеете болтать! Ничтожества!
Пусть ему нечем оплатить убытки, допускаю. А вы еще поклонитесь Лисицыну.
Памятник его открытию воздвигнете, толстомордые!.."
Гриша торжественно снял фуражку, постоял перед остовом здания, потом
побрел по улице обратно. Падал снег пополам с дождем, пальцы без перчаток
зябли, посинели. Он втягивал их поглубже в рукава.
Из соседних ворот выглянул дворник - рослый и лохматый, в мокрой шапке
бараньего меха.
- Эй, любезный! - окликнул Гриша.
- Чего?
- Ты не знаешь, вот где дом сгорел, проживал господин Лисицын, ученый.
Где он сейчас?
Дворник сплюнул и с явным нежеланием ответил:
- Не знаю, слышь ты. Об этом не позволено... Съехали жильцы.
...В мансарде на Французской набережной после ареста Осадчего все пошло
не так, как было прежде. Земляки точно постарели сразу, точно надоели друг
другу. Споры между ними стали злыми, короткими и уже никогда не кончались
примиряющим смехом. Различие характеров начало сказываться даже в мелочах.
Вечерами нижегородцы еще пели иногда хором протяжные волжские песни; однако
и песни теперь не ладились, замолкали на полуслове без видимых причин.
Об Осадчем в мансарде говорили мало. Крестовников вспоминал его,
пожалуй, чаще остальных. Он потирал руки, взбрасывал на переносицу пенсне и
принимался вздыхать:
- Доморощенный-то наш... социал-демократ. Сидит, голубчик, а? Э, подлое
время! Вспомнишь - хочется завыть белугой.
Беседу никто не поддерживал. Приняв независимый вид, Крестовников
уходил в свою комнату.
Он ясно чувствовал, что земляки с некоторых пор стали к нему относиться
отчужденно, едва ли не брезгливо. В глубине души Сеньку это ужасно
тревожило. Он в сотый раз обдумывал: есть ли у них для подозрения хоть одна
зацепка, тень факта, косвенного доказательства?
Сенька успокаивал себя: нет, они не могут знать здесь ничего, разговор
в охранном отделении - дело совершенно тайное. Все шито-крыто. Кроме того,
перед своей совестью он чист. Такие, как Осадчий, действительно заслуживают
особо удаленных мест.
Матвеев, скучая, поддразнивал Зберовского:
- Где Лисицын твой? Новая эра когда начнется? Золотой век, говоришь?
Гриша махал рукой и отворачивался.
Нева покрылась льдом, лед покрылся снегом. По снегу протянулись
тропинки и санные дороги. Нижегородцы ходили этими тропинками в университет.
Профессор Сапогов считал Зберовского студентом не лишенным
способностей. На третьем курсе Гриша увлекся проблемами сложных органических
веществ. Вообще, быть может, иногда он был восторжен не в меру. Но для
каждой теоретической мысли он искал практического приложения,- профессору
это нравилось.
- Вы - молодая поросль русских химиков,- сказал однажды с кафедры
Сапогов.- Вы обязаны на всю жизнь запомнить, что завещано вам Менделеевым.
Сапогов раскрыл последнее издание "Основ химии" и высоким, проникающим
во все углы аудитории голосом начал:
- "Расширяя понемногу пяди научной почвы, которые успели уже завоевать
русские химики, выступающее поколение поможет успехам родины больше и
вернее, чем многими иными способами, уже перепробованными в классической
древности, а от предстоящих завоеваний - выигрывают свое и общечеловеческое,
проигрывают же только мрак и суеверие. Посев научный взойдет для жатвы
народной".
Взволнованность профессора передалась студентам. В огромной аудитории
стало тихо, был слышен лишь шелест страницы в профессорских пальцах. И
Сапогов читал дальше:
- "Стараясь познать бесконечное, наука сама конца не имеет и, будучи
всемирной, в действительности неизбежно приобретает народный характер...
Потребность же подготовки и призыва к разработке истинной науки для блага
России - очевидна, настоятельна и громадна".
После лекции студенты окружили профессора. Он любил разговаривать с
ними запросто.
Сегодня Сапогов, остановившись в коридоре, продолжал делиться с
молодежью своими взглядами. От этих взглядов изрядно веяло крамолой. По его
мнению, страна наша велика и обильна, но порядок в ней еще не весьма хорош.
Науке и промышленности трудно развернуться на всю силу. Владелец предприятий
у нас еще порой бывает в положении, зависимом бог знает от кого. Эх,
развязать бы полностью промышленнику руки - как расцвела бы Россия!
- Георгий Евгеньевич,- перебил его Гриша,- а про Лисицына ничего не
слышно?
Профессор пожал плечами:
- Ничего. Я пытался узнавать. Все как в воду кануло!..
2
Зима кончилась так же незаметно, как началась. Прошел лед на Неве,
зазеленели деревья на набережной.
Приняв у Зберовского последний зачет, Сапогов дружелюбно на него
взглянул, поздравил с переходом на четвертый курс. И вдруг предложил:
- Знаете что? Совет съезда горнопромышленников просит прислать в
лабораторию на донецкие рудники одного студента. В Южно-Русское акционерное
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг