Печь протопилась - хозяйка подошла к прибору, распахнула дверцу.
Какой-нибудь цилиндр стеклянный был пустым, а теперь наполнился белым
порошком. Пятнадцать-двадцать фунтов крахмала или сахара, смотря что нужно
хозяйке.
Лисицын обнаружил вдруг, что он уже не ходит по квартире, а стоит,
глядит в окно. Вся улица перед окнами залита ярким солнечным светом. На
освещенном сухом и, наверно, теплом тротуаре дети начертили мелом "классы",
бросают цветные камешки, по очереди прыгают на одной ноге.
На душе - ощущение грандиозного, великого. Если бы только захотеть, он
мог бы стать таким богатым, каким в мире не бывал никто. Шпалерами
расступились бы, очищая для него дорогу, всякие Титовы, Чикины и
Харитоновы...
Но нет, он синтез не продаст ни в розницу, ни оптом. Его снеговые
вершины сияют непорочной белизной!
"Прыгают,- думал он, глядя из окна. Внимательно и не без скрытой ласки
следил за игрой детей.- Синтез - это им, чтобы никогда нужды не знали".
И снова почудилась темная тень. Опять вспомнился Титов: "Ужас посеете,
слезы, банкротства". Действительно, землепашцы, скажем,- не пострадают ли
они?
Глупости! Врет хитрый искатель наживы! Если хлеба станет во много раз
больше повсюду, дешевого хлеба, доступного хлеба, кому же из бедных это
может обернуться во вред?
Тень будто развеяло ветром.
С облегчением вздохнув, Лисицын пошел в лабораторию. Взял плоский
широкий сосуд, где стеклянная вата. Поднял крышку. Принялся готовить опыт.
Стеклянная вата, пересыпанная драгоценными темно-зелеными крупинками,
укладывалась в фильтр. Пинцет в умелой руке подхватывал ее, ловко
разворачивал на хрусталь оптических пластин.
3
В другом конце города, в нарядной, застланной персидскими коврами
комнате, за письменным столом из палисандрового дерева, сидел невысокий
старик. На нем был жандармский мундир и эполеты с золотым зигзагом. Он
смотрел на собеседника и, картавя, мямлил:
- Не знаю, догогой... О чем же вы пгосите?
Перед ним, по другую сторону стола, сидел Федор Евграфович Титов. Он
только что сюда пришел.
Федор Евграфович рассудил так: если нельзя партию выиграть, следует ее
не проиграть. Как тут получится - ничью? Ну, усмехался он по дороге к
генералу, не совсем, стало быть, вничью. И Сережка не таким уж оказался
простаком. Во всяком случае, баловаться с бомбой позволять не надо: всем
может головы снести. А тем же ходом он сумеет и проучить изобретателя за
дерзость.
Грустно и преданно глядя, Титов продолжал свою речь.
- Не одно мое, но много верноподданных сердец тревожатся... Смутьяны
притаились, злобствуя. Иначе этакого замысла не объяснить.
- Не знаю...- мямлил генерал.
- Почище бунта! Не мытьем, так катаньем. Расчет коварный. Все, кто по
праву и справедливости имеют богатство и власть, все, что в поте лица
трудятся над своей землей,- все с сумой за подаянием пойдут. Хозяйства
запустеют.- Титов перешел на трагический шепот.- Заколеблются основы всей
империи! Пошатнется - страшно вымолвить - престол!
Генерал, как бы размышляя, щурился. Титов круто переменил тон:
- Да взять бы и вас, ваше превосходительство. На чем стоит доходность
ваших земель и поместий? Мужики, так думаю, продают хлеб, вносят за землю
арендную плату. Управляющие имениями тоже продают хлеб... Кстати,- спросил
он еще более любезно и словно вовсе на другую тему,- почем нынче продали?
- По-газному. По девяносто копеек, по гублю.
- Ну вот! - Титов с удовлетворением кивнул.- А вообразите - Лисицын
этот... с товарищами... торговать станет мукой по копейке пуд? Да многие
тысячи пудов на рынок вывезет. Или хотя бы по пять копеек. Кто тогда купит
хлеб у ваших мужиков? Кому продадут управляющие урожай имений ваших? Не
допусти же бог несчастья,- Федор Евграфович истово перекрестился,- но вы
тогда, ваше превосходительство, нищим станете!
"И - прочь с доски! - подумал он.- А не воюй! Против кого осмелился?
Ишь ты!.."
Когда Титов ушел, генерал протянул руку к кнопке звонка. Тотчас явился
офицер, звякнул шпорами, остановился в трех шагах от стола.
- Вот, Агсений Каглович,- заговорил, точно закаркал, его
превосходительство.- Я пгямо вами недоволен. От постогонних людей узнаю.
Антигосудагственная деятельность...
Спустя два дня с Егором Егорычем случилось небывалое: с самого утра ему
встретились давно забытые приятели, обрадовались встрече и настояли, чтобы
вместе зайти в трактир. Там потчевали неумеренно. Обычно строгий и трезвый,
Егор Егорыч напился до потери благопристойности, до буйства и скандала. Как
на грех, пришли городовые и увели его, пьяного и упирающегося, для
протрезвления в участок. В участке продержали до следующего утра.
4
Вечером, уже при закате солнца, Лисицын почувствовал голод. Не мог
вспомнить: обедал он сегодня или не обедал? Кажется, нет.
- Егор Егорыч! - крикнул он.
В квартире было тихо. Он посидел, послушал, потом обошел все комнаты,
заглянул на кухню. На кухонном столе - судки, в которых Егор Егорыч приносит
еду из ресторана. Судки чистые, пустые. Лисицын посмотрел: картуз Егора
Егорыча на гвозде не висит. Значит, старого солдата нет дома. Куда он
запропастился?
Через час Лисицын решил идти ужинать в одну из кухмистерских, что по
соседству.
Сегодня ему во всем не везло. Едва он вышел на тротуар, к нему
привязался какой-то полоумный оборванец: облапил нечистыми ладонями, начал
бормотать бессмысленные слова. Лисицын, конечно, его оттолкнул, а оборванец
сел на землю, заорал истошным криком:
- Караул! Бьют!
По улице как раз шли двое полицейских. Полоумный вдруг заговорил
связно, потребовал, чтобы городовые составили протокол: вот этот - он
показал на Лисицына - напал на него, мирного прохожего, ударил невесть из-за
чего.
Полицейские не пожелали даже вникнуть в дело и повели обоих, оборванца
и Лисицына, в участок.
Там почему-то понадобилось долго ждать. Когда наконец пришел помощник
пристава, быстро разобрался в обстоятельствах, извинился перед Лисицыным,
оказалось около полуночи. Ближние кухмистерские уже закрыты в это время.
Разозленный и пуще прежнего голодный, Лисицын прямо с крыльца участка позвал
извозчика, поехал в ресторан, заказал ужин.
А пока его не было дома, в его квартире скользили узкие полоски света
из затемненных ручных фонарей и двигались чуть видные человеческие фигуры.
- Фролка! - прошипела одна фигура.- Чтобы никаких следов... Понятно?
- Нешто, Василь Иваныч, без следов управишься?
- Дур-рак! Под матрац смотрел?
- Ничего там нет. Обыкновенно, кровать.
Раздавались и другие голоса. Голос внушительный, барский:
- Никифоров, вы книги перетряхивайте. Бумагами я сам займусь.
- Слушаюсь, господин ротмистр! - отчеканил дребезжащий тенорок.
Переодетый в штатский костюм ротмистр, нагнувшись у стола, просматривал
бумаги и тетради. Переодетый вахмистр Никифоров тут же в кабинете брал с
полок книгу за книгой, читал названия, одним нажимом пальца с ветерком
прокидывал страницы. А косоглазый Фролка, наведя в спальне достаточный на
свой взгляд порядок, перешел в лабораторию.
- Василь Иваныч, вы здеся? Глянь, как в посудной лавке! Ей-богу,
аптека!
- Я те пошатаюсь без дела! В шкафу ищи: письма, может, спрятаны. Или
прокламации какие. Что увидишь - скажешь.
Скрипнули дверцы большого шкафа.
- Мать честная! Василь Иваныч, банки с чем-то. Нехорошо пахнут.
- Банки не тронь. Смотри за банками, под банками.
- Стекляшки, черт их поймет, в вате разложены. Кишка резиновая. Чашечки
махонькие... целый ящик. Железки всякие. Ах, чтоб тебя!
Пустая колба выскользнула из рук Фролки, звонко разбилась на паркете.
- Легче, слон окаянный! - процедил Василь Иваныч сквозь зубы.- Горе с
тобой наживешь! Сказано - не тронь: не твоего ума занятие. Отойди от шкафа!
С фонарем в руке вошел ротмистр. Строго спросил:
- Что разбили?
- Бутылку пустую, ваше благородие.
- Я вам говорил? Предупреждал? А ну, поди сюда, кто виноват. Иди,
говорю!
Фролка с видимой неохотой сделал в сторону ротмистра два шага. И тут
зацепился сапогом о протянутый по полу электрический провод, резко
покачнулся, и из-за его пазухи выпали настольные часы в серебряной оправе.
Ротмистр наотмашь ударил его по лицу:
- М-мерзавец! Положить сейчас же на место!
- Всегда он, ваше благородие,- угодливо сказал Василь Иваныч.- Беда с
ним работать. Либо нашкодит, либо сворует. А замки отмыкать - первый в
Питере мастер!
...Вернувшись домой, Лисицын сразу заметил: в квартире что-то не так.
Дверь из кабинета в лабораторию открыта,- уходя, он ее закрывает непременно.
На полу битое стекло. Вдруг он вздрогнул от тревоги: что случилось?
- Егор Егорыч! Егор Егорыч!
Тишина.
Он пробежал по всем комнатам, на ходу поворачивая выключатели. Везде
зажглись лампы.
"Кто-то был. Конечно, кто-то был. Воры?"
В лаборатории - фильтры на месте. Приготовленные накануне по новому
способу вещества, жидкости в мензурках, навески порошков в бюксах стоят, как
и утром и днем стояли. Воры к ним не прикасались. Но на полу - осколки
разбитой колбы и рассыпанная, растоптанная ногами толченая пемза. На
подоконнике часы из спальни. Они испорчены, погнуты, словно сильным ударом.
Не успели их, значит, унести или забыли в спешке.
Только у письменного стола в кабинете Лисицын глубоко вздохнул, вытер
пот со лба и сел. Самое главное: журналы, тетради, где записаны опыты за
шесть лет работы,- все цело, все лежит в ящиках, как должно лежать.
"Ничего,- подумал он.- Не больше, чем простые воры".
Потом принялся внимательно просматривать каждый из выдвижных ящиков
стола. Хоть они и были заперты на ключ, чужая рука в них явственно
хозяйничала. Бумаги кто-то перекладывал и мял. Шарили, наверно, всюду:
понятно, деньги искали. Догадались, где найти их. Добрались...
Лисицын поднял глянцевую папку, под которой были деньги, и даже замер,
неприятно пораженный. Удивительно: деньги и сейчас тут. По-прежнему две с
половиной тысячи. И обе чековые книжки. Значит, воры не украли денег!
Перевернули только: раньше чековые книжки были внизу - Лисицын это хорошо
запомнил,- а теперь лежат сверху, прикрывая собой пачку ассигнаций.
"Что же украдено в конце концов?.."
Он до утра бродил по комнатам, заглядывал во все углы, распахивал
тумбочки и шкафы. Все кто-то переставил, и все казалось грязным, но из дома
не исчезло ничего.
Насколько было бы спокойнее убедиться, что здесь - обыкновенный случай
воровства! Да нет - какое тут спокойствие!.. Понять бы: что произошло?
Вдобавок, куда делся Егор Егорыч?
Глава VI. Великий князь
1
Пристав в полицейском участке спросил:
- Итак, у вас украли что-нибудь?
Лисицын с раздражением ответил:
- Ни единого предмета!
- Что же вы хотите? - удивился пристав.
- Выяснить хочу, кому понадобилось побывать в моей квартире.
- Смешно рассуждаете, господин хороший. Вам показалось, будто вещи
кто-то трогал. А мне бы, например, не показалось. Слуга ваш был пьяный. Сами
вы, извините... вы сказали мне, тоже после ужина приехали.
- Но вина я, прошу понять, не пью. Ферапонтов мой в то время у вас в
участке сидел. Я законно встревожен.
- Охотно верю. Только при чем здесь полиция?
Лисицын наклонил голову, сердито покосился и потребовал:
- Расследуйте.
- Да расследовать-то нечего! - Посмеиваясь, пристав развел перед собой
руками: стоит ли, ей-богу, говорить о пустяках?
Лисицын вышел, хлопнув дверью.
На своей улице, почти рядом со своим подъездом, он заметил бродячего
торговца. Человек с ненатурально черной бородой, вроде как у разбойников в
театре, стоял, прислонясь к тумбе для афиш, и придерживал лоток с товаром: с
пуговицами, с нитками. Лисицын не обратил бы на него внимания, однако по
случайности их взгляды встретились. Это продолжалось миг. На Лисицына остро
посмотрели наглые светлые глаза, почему-то очень знакомые. Они тотчас
потухли, прикрылись веками. Торговец отвернулся, подобрал лоток повыше. Не
спеша пошел по тротуару, закричал фальцетом:
- Нитки, иголки кому! Булавки модные английские, простые! - И голос
прозвучал неестественно.
Лисицын долго глядел вслед удалявшемуся торговцу. Наконец вспомнил:
более двух лет назад, в позорное для царя воскресенье, во дворе, куда
втиснулось множество людей, где Глебов держал речь, почти повиснув над
толпой на пожарной лестнице, вот эти именно глаза смотрели из толпы.
Жестокие, с холодной наглостью. Ненавистные глаза. Нет, уж слишком,
чересчур знакомы. Где он их видел еще?..
"Где же - разве только во сне? Да, такие, пожалуй, приснятся..."
2
Егора Егорыча мучил стыд. Лисицына обуревали мысли обо всем пугающем и
странном, что произошло недавно. Егор Егорыч принимал хмурое его раздумье
главным образом себе в укор. Он любил Лисицына и поэтому страдал теперь от
угрызений совести. Нет-нет, да опять придет из кухни; остановится, руки - по
швам, но сгорбившийся по-стариковски, будто пришибленный сознанием
собственной вины. Начнет - уже в который раз:
- Ваше благородие, осмелюсь доложить - безобразия больше не допущу.
- Ладно, извинился - и хватит.
- Да ваше благородие...
- Я на тебя не сержусь. Иди, занимайся своим.
С сомнением вздыхая, Егор Егорыч пятился из комнаты.
С каждым часом Лисицын все тверже убеждался, что тайное вторжение к
нему в квартиру было вызвано не иначе, как его работой. И полоумный
оборванец - не такой уж вовсе полоумный. А полиция до отвратительного
равнодушна. Только где не надо проявляет не по разуму усердие. Пристав же -
на редкость небрежный человек. Дельный полицейский офицер хоть из приличия
вмешался бы, назначил бы розыск - по свежим следам.
Лисицын думал: загадочные воры, ничего не взявшие, подосланы, скорей
всего, кем-нибудь вроде Титова. Конечно, их вело стремление украсть секрет
открытия, переписать либо просто унести готовые рецепты. Но архив опытов
обширен, в нем не разберешься сразу. И, вполне возможно, здесь была лишь
первая разведка.
- Егор Егорыч! - раздалось из кабинета.
Егор Егорыч прибежал стремглав.
- Садись, старина...- пригласил Лисицын.- Давай вместе раскинем
мозгами. Знаешь, непременно снова к нам залезут...
Старик положил на колени худые, жилистые кулаки. Смотрел, озабоченно
соображая.
Лисицын объявил, что впредь им надо установить такой порядок: один из
них будет всегда дома.
- Ты не спросясь никуда не уходи. Понял?
- Слушаюсь, понял... Пса надо завесть, ваше благородие.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг