осознал - она боится его намного больше, чем он ее. И чувства Лады - ее
страх, скованность, готовность в любую секунду полностью трансформироваться
в опасного зверька, - они имели под собой почву, которая, как справедливо
подозревал Колвин, лежала вне его понимания.
Все эти мысли, достаточно быстро промелькнувшие в голове отставного
генерала, выразились лишь в одном, достаточно необдуманном шаге - он кряхтя
встал и произнес:
- Пойдем я покажу тебе твою комнату...
***
Вечером того же дня Лада лежала в постели, чувствуя через тонкую ткань
непривычно чистой, красивой, невесомой ночной рубашки, как проминается под
ее весом хрустящая, пахнущая свежестью, накрахмаленная в прачечной
простыня, и не знала, что ей делать - бежать отсюда, прикрываясь
наступившей в квартире зыбкой и обманчивой тишиной, или же просто уснуть...
Нет, она не могла спать.
С ней происходили непонятные, а потому - страшные вещи.
Однако она больше не могла напрягаться, каждую секунду ожидая
какого-то подвоха. Несмотря на напряжение тела, разум Лады внезапно
расслабился, и это позволило ей на мгновение забыть о гулком биении сердца,
ощущениях неминуемой беды и других мыслях.
Что-то сломалось в ее душе под напором БЕЗДЕЙСТВИЯ Колвина.
Он не пытался ее использовать. Он ничего не хотел от нее.
Глаза Лады, широко открытые и глядящие во мрак комнаты, вдруг
подернула горячая, непрошеная влага. Впервые за двадцать с лишним лет своей
беспредельной жизни она задумалась о чуде... просто допустила в мыслях
возможность его существования в злобном и жестоком мире...
Чудо... Это понятие было чуждым и не казалось непреходящим. Это... Это
было то, что может кончиться так же внезапно, необъяснимо, как и началось.
Осторожно откинув одеяло, Лада бесшумно встала, коснувшись босыми
ногами холодного пола. Ей было необъяснимо хорошо. Мир не перевернулся в ее
покалеченной душе, - быть может, чуть-чуть смягчились его краски... Страх
оставался. Он по-прежнему глодал изнутри одинокую избитую душу, но эта боль
уже не казалась тупой и безысходной, как прежде, - в ней появился едва
уловимый сладковатый привкус.
В темном коридоре под дрожащим язычком света от лампы-ночника холодно
блеснули глаза собак. Ни одна из них не произнесла ни звука, хотя обе, не
сговариваясь, проводили Ладу до самых дверей комнаты Колвина.
Она бесшумно вошла.
Антон Петрович не спал. Он лежал с открытыми глазами, вполоборота к
окну, и лунный свет, падавший оттуда, делал его лицо неживым. В первый
момент, увидев его, Лада испугалась - настолько бледными, нереальными
выглядели черты, но он вдруг моргнул, не замечая ее, и от сердца отлегло.
Лада едва дыша повела плечами, и ночная рубашка соскользнула с них,
отдав лунному свету ее обнаженную фигуру.
Да, она знала о своем врожденном уродстве. Но она также понимала, что
Антон Петрович - далеко не юноша. Но самое главное, Лада вдруг ощутила
пробежавшую по телу дрожь - он был первым встреченным ею человеком, и
сейчас ни возраст, ни физические данные - ничего не имело ни веса, ни роли.
Он дал ей то, чего она не испытывала никогда, - несколько часов
человеческой жизни, в течение которых не оправдался ни один страх...
Лада знала, чем можно заплатить мужчине за доброту. Более того,
впервые в жизни она хотела этого...
Именно потому, когда она скользнула под одеяло, а Колвин вздрогнул,
испуганно отпрянув, Лада прильнула к нему, нашла своими губами его губы и
закрыла их, предупреждая любой вопрос.
Глава 5
Москва. Апрель 2028 года
Весна уже повсюду вступила в свои права - снег исчез, и на влажной
земле газонов, курящейся под лучами солнца легким прелым паром, зазеленела
первая трава. Город отряхивался после зимы - "оттаяли" коммунальные службы,
на улицах вдруг появились машины с вращающимися дисковыми щетками под
днищем, которые упорно распихивали по обочинам, к краю тротуаров
скопившийся за зиму мусор, поутру во дворах вдруг стали заметны дворники,
сменившие серую зимнюю одежду на форменные оранжевые безрукавки.
Колвин в шутку, без тени злобы, называл их про себя "люди в оранжевых
бронежилетах".
Теперь он уже больше не сидел на старом пне, глядя мимо случайных
прохожих на выбеленную стену соседнего здания. Его жизнь вместе с приходом
весны приобрела чуть иную, более радостную окраску.
Теперь каждое утро в соседнем парке можно было увидеть крепкого
старика, который гулял по голой пока аллее в сопровождении сильно
прихрамывающей девушки и двух собак, что тоже подросли, но все так же
беззаботно носились, играя друг с другом, задирая попадающихся на пути
кошек и вообще проявляя искреннюю радость по поводу наступившей весны и
неожиданной смены наскучившего им маршрута утренних прогулок.
Отношения Антона Петровича и Лады крепли, хотя складывались далеко не
так просто и безоблачно, как то могло показаться стороннему наблюдателю.
События той первой ночи перевернули души обоих.
Колвин не мог простить самому себе, что принял ее ласку, не смог
воспротивиться, - наутро его жег стыд, смешанный с горькой,
переворачивающей душу нежностью, - ведь Лада годилась ему в дочки... Антон
Петрович вполне осознанно считал, что не имеет права пользоваться ею, но та
вспышка, неистовое, последнее в жизни безумное исступление, когда он не
сумел оттолкнуть, остановить прильнувшее к нему тело, изменили его как
внешне, так и внутренне.
Он понимал - не случись тех безумных ночных событий, и лед между ними
бы креп с каждым днем и часом - слишком далеки оказались мировоззрения,
души отставного военного и девушки-бродяжки... велика между ними пропасть,
которую не могло заполнить ничто, кроме рожденного внезапным безумием
взаимного доверия, интуитивного, подсознательного желания иметь не только
физическую близость...
Впрочем, об этом больше не было и речи. Но в душе Колвин знал - она
придет к нему, только помани. Это знание причиняло ему немало муки.
Они шли по голой, лишенной листвы аллее парка. Лада держала его под
руку. Собаки резвились неподалеку, вокруг было тихо, лишь редкие в этот
утренний час Прохожие, спешащие на работу к девяти часам, кидали мимолетные
взгляды на прогуливающуюся пару.
- ...было все, - говорил Антон Петрович, продолжая разговор. - И
война, и мир, как в романе Толстого... - усмехнулся он. - Знаешь, Ладушка,
я прожил неплохую жизнь...
- Ага... - она улыбнулась укоряюще. - Почему же ты тогда сидел там у
дома совсем один?
В первый момент Антон Петрович не нашелся, что ответить.
- Ты откуда знаешь?.. - наконец спросил он.
- Видела, - призналась Лада. - Я часто ходила по этой улице. Иногда ты
даже смотрел на меня.
Колвин на минуту замолчал. Ему не хотелось ни возвращаться в своей
памяти назад, ни анализировать причины собственного одиночества. В прошлом
таилось много призраков, которых он просто не желал пробуждать к жизни.
- У каждого своя судьба, - вдруг, отвечая скорее собственным мыслям,
нежели своей спутнице, произнес он. - У тебя ведь тоже не все складывалось
гладко, и ты не можешь однозначно мне сказать, кто виноват в этом, верно?
Лада вздрогнула. Он почувствовал, как напряглась ее рука.
- Давай не будем ворошить прошлое, Ладушка. По-моему, главное то, что
происходит сейчас, - ободряюще произнес Антон Петрович.
Она, не сбиваясь с размеренного, прогулочного шага, склонила голову к
плечу Колвина, коснувшись щекой жесткой ткани его пальто, и искоса
взглянула в лицо Антона Петровича.
В глазах Лады угадывался страх. Она, как раненый зверь, получивший
короткую передышку в травле, интуитивно ощущала - что-то должно случиться.
Жизнь, по ее мнению, никогда не давала ничего безвозмездно...
***
За окраиной парка, у старых решетчатых ворот вот уже несколько дней
появлялась одна и та же машина. Она приезжала сюда очень рано, водитель
парковал ее к глухой стене дома на противоположной стороне улицы, так,
чтобы прохожие не смогли заглянуть внутрь через лобовое стекло. Остальные
стекла машины были тонированы до зеркального блеска, и разглядеть, что
творится за ними, не представлялось никакой возможности.
Никто не выходил из нее. Водитель перебирался на заднее сиденье,
доставал из чехла странного вида бинокль и, закрепив его на специальной
подставке, что торчала между двумя подголовниками заднего сиденья машины,
на секунду приникал глазами к бинокулярам, одновременно вращая верньеры
настройки. Закончив отладку, он доставал журнал и некоторое время проводил
за чтением.
Тонкий, писклявый зуммер обычно раздавался в салоне машины в одно и то
же время - где-то около половины девятого.
Отложив журнал, странный наблюдатель смотрел в свой прибор,
одновременно делая какие-то пометки на схеме парка, пока старик, девушка и
две собаки не доходили до самых решетчатых ворот и не поворачивали
обратно...
В это утро привычный ход событий нарушил лишь один незначительный
инцидент. В салоне машины раздался еще один зуммер, и наблюдателю пришлось
оставить свое занятие, чтобы вытащить из кармана трубку сотового телефона.
Выслушав голос с той стороны, он нахмурился, зачем-то опять посмотрел
в свой прибор, а затем ответил:
- Да, это они.
С той стороны что-то сказали.
- Ну если сомневается, пусть едет и смотрит сам. По моим приметам все
совпадает. Девчонка? Откуда мне знать? Ведет себя как дочка или внучка.
Что? Ну это не в моей компетенции... - Наблюдатель брезгливо скривился. -
Если отдадите приказ - буду. Да мне все равно, куда заглядывать. Хорошо.
Понял...
Он свернул трубку, сунул ее в карман, а затем вернулся к своим
наблюдениям, отмечая крестиками места, где останавливалась вполне заурядная
на его взгляд пара. Одновременно он фиксировал время и продолжительность
остановки или движения.
Наблюдатель был не более чем рядовым агентом и понятия не имел, зачем
кому-то понадобился этот старик и какие силы двигают теми или иными
рычагами кулуарных операций такого сорта.
Он просто делал свою работу.
***
Это случилось утром восемнадцатого апреля.
В старом парке решили отремонтировать асфальтовое покрытие аллей и для
этого даже удосужились отворить ржавые, давно вросшие в землю чугунные
ворота.
Работы еще не начались, но вся техника уже стояла на своих местах -
тихо урчал двигателем на холостых оборотах внушительный каток, рабочие
сидели на свежей майской траве и курили, очевидно, ожидая прибытия машины с
горячим асфальтом.
Колвин и Лада появились в парке этим утром как обычно, где-то около
половины девятого.
Небо было безоблачным, солнце уже поднялось над линией горизонта, и
все вокруг свидетельствовало о том, что весна вступила в пору своего
буйного, очаровательного расцвета, когда отовсюду лезет свежая клейкая
зелень и лик природы меняется каждый день...
Дойдя до конца аллеи, они развернулись, как это делали обычно, и в
этот момент в воротах показался долгожданный грузовик с асфальтом.
Первыми неладное почувствовали собаки. Они вдруг остановились как
вкопанные и зарычали. Шерсть на их загривках моментально встала дыбом.
Действительно, грузовик вел себя достаточно странно. Набирая скорость,
он виртуозно вписался в проем распахнутых ворот и, не пытаясь затормозить,
пролетел мимо отдыхающих на траве рабочих в униформе дорожной службы.
В этот момент Лада инстинктивно отпустила руку Колвина и начала
поворачиваться.
Все происходило как в замедленной съемке. Она видела несущийся прямо
на нее грузовик, спокойное, даже уверенное лицо водителя за рулем и
жесткую, нехорошую ухмылку на его плотно сжатых губах...
В действительности все происходило в течение долей секунды, но Ладе
показалось, что это внезапное, парализующее своей жуткой неизбежностью
действо вдруг растянулось до размеров вечности, - ее ноги будто приросли к
асфальту, она хотела, но не могла двигаться, лишь нашла в себе силы
оттолкнуть развернувшегося вполоборота к ней Антона Петровича, прежде чем
заляпанный грязью передний бампер машины ударил ее чуть пониже груди,
поднял в воздух, как тряпичную куклу, проволок несколько метров,
переламывая кости, и отпустил с надрывным визгом тормозов, который
угасающее сознание Лады уже не могло воспринять как реальный звук...
Она ощутила лишь вспышку острой боли и бесконечное отчаяние.
Она ведь знала, чувствовала, что все оборвется так же внезапно, как и
началось.
В этом мире не могло быть ни справедливости, ни счастья, ни
благосклонной судьбы.
***
Почувствовав толчок и одновременно услышав резкий, режущий по нервам
звук тормозов, Колвин в первый момент не сообразил, что произошло, - в
момент удара он стоял спиной к грузовику и поэтому не видел его
стремительного приближения, - просто сбоку от него метнулась громадная
тень, затем он услышал мягкий звук удара, болезненный вскрик и, уже
поворачиваясь, увидел, как тело Лады безвольным кулем катится по
асфальту...
Машина пошла юзом, вылетела на газон, вспахивая сырую землю
заблокированными колесами, и остановилась, врезавшись левой дверью кабины в
ствол дерева.
Наверное, в жизни Антона Петровича не было мига страшнее, чем этот.
Мягкий хлюпающий звук удара сказал ему все. Он рванулся к Ладе, чувствуя,
как левую часть груди мгновенно затопила безумная, перехватывающая дыхание
боль...
Она лежала лицом вверх. На ней не было ни кровоподтеков, ни ссадин,
крови тоже не было, только кожа Лады мгновенно посерела до цвета скверной
оберточной бумаги, а на губах мгновенно проявилась смертельная синева...
Антон Петрович упал на колени, склонился над ней, бестолково, суетливо
приподнимая ее запрокинутую голову.
В эти секунды он просто обезумел, не соображая, что делает, не видя,
что творится вокруг, лишь его трясущиеся руки пытались приподнять ее
голову, а губы шептали одно и то же:
- Ладушка, милая...
Потом боль в груди стала невыносимой - она взорвалась, словно вспышка
напалма, прожигая насквозь область сердца... Колвин уже не видел ни бегущих
к ним дорожников, ни водителя грузовика, что, подозрительно пошатываясь,
вылезал из кабины, ни резких бликов от работающих мигалок влетевших на
территорию парка машин "Скорой помощи", невесть каким образом почему-то
оказавшихся рядом с местом трагедии...
Словно в полусне или в бреду он поднял голову и посмотрел вокруг, на
лазурное, ясное небо, бегущих людей, зеленеющую листву, и в его глазах, на
искаженном мукой лице, дрожащих губах читался лишь один немой вопрос: ЗА
ЧТО?!
Потом взгляд Колвина внезапно потускнел от дикой, разрывающей грудную
клетку боли, и он, пошатнувшись, рухнул на асфальт рядом с Ладой...
***
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг