с плотью и кровью... Эта наверно не станет укорять природу за однообразие
общих всем людям желаний!
И вдова Ефросина сама не уследила за собою, как она увлеклась страстной
красотою Маремы: она коснулась слегка обеими руками ее плеч и потом
улыбнулась и, быстро отодвинув ее от себя, воскликнула:
- Ну что это, право, как ты красива, Марема! Вообрази, что до этой
минуты я тебя будто совсем не видала!
- Вот как! - отозвалась шутливо Марема. - У нас в Финикии, откуда я
родом, есть много красавиц; быть может, и мать моя тоже была из красивых.
- А ты ее не видала?
Марема молча отрицательно покачала головою.
- И вовсе не знаешь ее?
- И вовсе не знаю. Иначе бы я не была продана сюда в рабство.
-Да, да, да! - молвила, точно будто в себе самой, Ефросина. - И знаешь
ли, друг мой Марема, ты уж слишком хороша для рабыни... Мелита, может быть,
и не делала ошибки, что держала тебя, пока она была замужем за Алкеем. К
нему она была равнодушна, и ты не могла возбуждать в ней ревности, но когда
мужем ее станет сын мой Пруденций... Вот уж тогда я ей не посоветую этого...
Ты не безопасна... Под одной крышей с тобою всякой жене должно быть
тревожно... Ты опьяняешь... от тебя чем-то веет... Я боюсь - это, быть
может, одуряющий запах заколдованного корня...
Марема расхохоталась, а Ефросина всерьез продолжала ворчать:
- Нет, право... Бедный Пруденций!.. не гляди на него этими жгучими
глазами, Марема!.. Я постараюсь тебе найти добрую госпожу, которая заплатит
за тебя Мелите хорошую цену и будет с тобой хорошо обращаться.
- А разве у той госпожи нет мужа?
- Есть, но он уже очень стар.
- Это тем лучше: тем он скорее возненавидит свою старую жену и станет
гнуться к коленам красивой невольницы... И тогда эта добрая госпожа, к
которой ты хочешь меня устроить, исцарапает ногтями лицо Маремы и продаст
меня еще худшей мегере. Так-то вот трудно устроить со мною. Но ты, о вдова
Ефросина, не беспокойся: знай, что не невольница больше... Марема свободна.
Мелита подарила мне волю.
- Давно ли? - Сегодня же ночью, когда ей казались так скучны все
повторения в супружеской жизни. Тут она захотела, чтобы и для меня не
повторялись терзанья неволи. Да, я свободна, вдова Ефросина, и считаю земную
любовь разнополых людей высочайшей усладою жизни... Я могла бы... и даже
хотела бы принести мое тело в жертву при храме Изиды или могу дать внучат
матери красивого и сильного юноши, но... ты знаешь... и во мне есть
смущенье...
- Чем же ты смущена?
- А вот тем самым, что происходит с Мелитой...
- Что ж тебе кажется?
Марема двинула своим смуглым плечом и, взявши за обе руки вдову
Ефросину, пригнулась к ее лицу и сказала ей тихо и внятно:
- Мне иногда тоже кажется... что он где-то есть...
- Кто?
- Тот, кто научил ее знать что-то такое, чего мы не знаем.
- Так пусть она это покажет.
- Она еще не нашла... а все хочет искать, чего мы не ищем... Кто он,
который дает ей эту силу терпеть все, что посылается в жизни, и отказываться
от всего, что привязывает к этой жизни... Зачем она налагает на себя узы, а
меня одаряет свободой?.. О Ефросина! Что, если Мелита правей нас!.. Что,
если мы не все целиком здесь на земле начались и не здесь кончимся, что,
если взаправду здесь только школа или гостиница?.. Как тогда стыдно!.. Как
тогда страшно! Я хочу когда-нибудь это проникнуть... хочу это понять... И я
все, что мне нужно, пойму... Не верь, вдова Ефросина, что одни только старцы
под длинными тогами могут понять, в чем настоящий смысл жизни... В то же
самое время, когда я слышу своими ушами, как шумит моя кровь и стучит мое
сердце, я слышу и что-то другое... что-то такое, что, вероятно, еще
явственней слышала моя госпожа и что ее сделало...
- Сумасшедшей на время, ты хочешь сказать?
- Да!.. Я, впрочем, не знаю... я не знаю, что хочу я сказать. Мне
кажется, и я будто брежу.
Ефросина погладила Марему по плечу и сказала:
- И впрямь обе вы очень молоды, и обеим вам что-то представляется, чего
вовсе нет... Вы очень долго жили одни, без супружеских ласк... Все это нам,
старухам, знакомо. Поусердствуйте браку, нарожайте побольше детей да
хорошенько вскормите их молоком вашей груди - вот вам и будет настоящий
смысл жизни. А теперь иди, Марема, к Мелите и скажи ей, что к ней скоро
пряду и принесу ей вкусную рыбу. Мы с ней сегодня же кончим о браке...
Бедный Пруденций и без того ожидал ее ласк слишком долго и слишком тяжко
томится.
В это мгновение до слуха женщин, как нарочно, достиг из-за толстого
занавеса томительный бред Пруденция:
- О, не удаляйся... не удаляйся, Мелита!.. Яви мне милосердие... стань
твоею ногою на этот лист, который растет у тропинки... Коснися его твоею
ногою, чтобы бедный Пруденций мог лобызать его после... Сделай, чтоб я
получил облегчение в моих тягостных муках! Я возьму этот лист и покрою его
лобзаниями... я оботру им мои слезы, которыми плачу о тебе днем и ночью,
скрывая от всех, о чем я действительно плачу, и... затем... я положу этот
лист на мое сердце... чтобы оно перестало биться... перестало жить... потому
что жизнь без тебя для меня исполнена муки, и на свете нет никого, кто бы
для меня что-нибудь значил... Я ухожу... я... исчезаю, Мелита!
- Каково это слышать матери! - воскликнула вдова Ефросина.
- Даже и не матери это слышать ужасно! - ответила вся в волненье
Марема, и обе они разошлись в разные стороны: Ефросина к базару, где
продавали рыбу, а Марема - к дому Мелиты.
XII
Ефросина явилась к Мелите, как обещалась, - скоро и с вкусным блюдом из
рыбы, и как только пришла, так сразу же начала с ней разговоры, клонящиеся к
тому, чтобы получить от Мелиты согласие на брак с Пруденцием. Она хотела
кончить с этим как можно скорее и думала, что Мелита не станет упорствовать;
но Ефросина ошиблась в своих соображениях.
Напрасно вдова Ефросина подводила, что теперь у них в двух домах,
связанных старинною дружбою, остался только один мужчина, молодой и невинный
Пруденций, - что они обе, то есть Ефросина и Мелита, должны его поберечь,
так как он нужен им обеим. И что самое лучшее; им всем соединиться и жить
одним общим хозяйством. Пусть Пруденций возьмет себе кормщика в долю и
уходит в море и снова возвращается, а они будут его ждать и сделают для него
возвращение домой радостным и счастливым.
- А недостатков бояться не надо, - продолжала говорить Ефросина, -
Пруденций уже знает все места, где что покупали и что продавали Гифас и
Алкей, и поведет дело, как оно шло. Я уж стара, и мне не нужны ни запястья,
ни кольца, ни цепи - я все их отдам тебе с радостью, чтобы ты их прибрала
вместе с твоими и надевала, когда что захочешь. А кроме того... Кроме того
(Ефросина понизила голос), правда иль нет, но была молва в людях, будто б
Гифас и Алкей в самом деле иногда разбивали чужие ладьи и овладевали
насильно чужим имуществом. И что они отнимали, то все отвозили на маленький
островок, а островок этот где-то затерт среди скал и никому, кроме их,
неизвестен. До островка этого, говорят, очень трудно добраться среди острых
камней и бурных протоков, но сам по себе острее будто пригоден для жизни -
покрыт зеленью, имеет источник сладкой воды, бегущей сверху из камня, и в
середине одна над другой две пещеры - одна с таким входом, что вровень с
землею, а в другую влезть очень трудно... В верхней пещере у них издавна
устроено уютное жилище, в котором Алкей и Гифас жили и скрывались,
высматривая в море добычу. Отсюда они выплывали, нападали и грабили и потом
вдруг исчезали с награбленным. Пещеры эти не рытые, а они сами образовались,
и та из них, которая была в самом верху, на обрыве высокой скалы, была так
тщательно скрыта, что ее ни за что не откроет ничей посторонний глаз, а
пробраться в нее можно, только приставивши жердь, скрытую в потаеннейшем
месте на дне темного ущелья. Стоит же только принять и убрать эту жердь, и
эта верхняя пещера делается недоступною. Но зато сна невелика в сравнении с
нижней, в которой, за много лет совместных трудов Алкея с Гифасом, собрано
много добра - много запасов пшена, и Фруктов сушеных, и рыбы сушеной, и
бочонков с разными винами и оливковым и ореховым маслом; но, кроме того,
есть и тюки и целые скрыни с одеждой и утварью, есть и кожи, и пурпур, и
все, о чем только можно подумать.
- Да, и все это чужое... и на всем этом слезы и кровь тех, у кого это
отняли, - перебила Мелита.
- Ну да, разумеется, те, у кого это было отнято, - они, может быть... и
плакали... да ведь уж это все было давно...
- А все-таки было.
- Ну, было, конечно.
- А их не жалели и грабили... да и жизни лишили их...
- Может быть.
- Нет - не "быть может", а это наверное так было! А их матери, и жены,
и дети, конечно, их ждали... толпились, рыдали и проклинали злодейство...
наших мужей... Алкея с Гифасом!
- Ну, вот ты опять куда все повернула, Мелита!
- Я не знаю, как можно сюда не сворачивать... Не виновата я, что мой
дух все туда глядит, куда вы не хотите смотреть. Я смотрю, что со смерти
Гифаса прошло уж три года, и в это время Алкей ходил в море с твоим сыном...
Бедный Пруденций! бедный, невинный Пруденций... Он молчит, он скрывает, но,
конечно, и он все это же самое делал, что делал Алкей, -он помогал настигать
людей в море, отнимать у них вино, фрукты, хлеб и другие товары, а самих
людей топить в волнах... и бить их веслом, если они выплывают...
- Ах, Мелита, - ведь и все так и в жизни, как в море, - один бьет и
топит другого!
- Это правда! И вот это у вас называется "жить"!.. Вечно следить друг
за другом, гнаться, отнимать и присваивать все, что только можно перебить из
рук друг у друга, и все это прятать в недоступных местах... Для кого?.. для
чего?.. Нет, я не спорю, что такова вся наша жизнь - на воде и на суше, но я
не годна к ней; я ее не хочу... Я не стану бороться за большую долю чего бы
то ни было в жизни. И теперь я могу все это сделать, потому что кончина
Алкея меня разрешила от всех обещаний.
Тогда вдова Ефросина обняла ее и прямо сказала ей, что она пришла к ней
для того, чтобы просить ее согласиться на новый брак с страстно влюбленным в
нее Пруденцием, но Мелита воскликнула:
- Как! опять брак!.. Опять снова обеты и снова заботы об их исполнении?
О, никогда и ни за что на свете!
- Но чем же противен тебе сын мой Пруденций?
- Твой сын мне ничем не противен, но мне противны обязательства нового
брака.
- Почему же?
- Я не считаю за лучшее в жизни думать всегда об угождениях мужу.
- Что же может быть лучше этого?
- Что лучше этого?.. Жить для общего блага, а особливо тех, кому трудно
живется на свете. В этом есть воля отца нашего бога.
- Боги желают, чтобы люди жили и размножались. Мелита молчала.
- В самом деле, что превзойдет воспитание честных граждан в своих
детях?
- Помощь всем детям чужим вырастать при меньших страданиях.
- Ты говоришь непонятные и неприятные мысли, Мелита!
- Я говорю простые самые мысли.
- Ты хочешь остаться одна?
- Зачем же? Я буду при тех, кому могу сделать услугу или пользу.
- Так вот и начни: сделай услугу; проникнись сожаленьем к тоске и
страданиям страстно влюбленного в тебя моего сына! Тронься стенаниями
невинного Пруденция, который так много терпит, потому что весь женский род
для него воплощается в одной только Мелите...
- Ах, оставь это, вдова Ефросина! Кто жаждет того, чего жаждет сын
твой, тот не иссохнет от жажды.
- Да, - продолжала вдова, - вот как Мелита жестока! Мелита не внемлет
ему и даже не чувствует никакого состраданья к слезам, которые текут по
сморщенным щекам ее тетки и матери Пруденция, бедной вдовы Ефросины.
Мелита взглянула на Ефросину и увидала, что в самом деле все лицо ее
мокро и по щекам быстро бегут потоками слезы.
- Это жестоко со стороны вас обоих, - сказала Мелита.
Но Ефросина закачала головою и сказала:
- И это ты же говоришь о жестокости!
- Да, это я говорю о вашей жестокости и не укоряю вас, но только хочу,
чтобы вы меня поняли. Вот теперь я скажу, в чем вы жестоки: я верю, что
людям дано средство жить веки веков и что от человека зависит войти в эту
вечную жизнь или угаснуть в пределах короткого часа, пока наша свеча горит
здесь на земле. Вот так мне дано, что дух мой проснулся от природного сна,
и, проснувшись, он слышит голос, который его громко зовет, и велит ему
бросать долой с себя всякие путы... Мой дух хочет бежать туда, откуда слышен
ему зов, а вы опять хотите мне спутать ноги страстными привязанностями и
навязывать мне обеты, которых я давать не могу, потому что... я не могу
никому обещаться...
- Неужели же ты чувствуешь себя такою непостоянною?
- Да что ты пристаешь ко мне с постоянством! В чем надо застыть... в
каком постоянстве? Я сегодня такая, как есть, а, быть может, завтра же дух
мой увидит еще что-нибудь шире, и когда подрастут его крылья, он устремится
куда-нибудь выше и дальше... в вечность!..
- Чего же и лучше! - перебила ее Ефросина, - вот и пожертвуй собою -
соверши счастье Пруденция, который так страстно влюблен в тебя и так ужасно
страдает, что теряет различие между тем, что видит в яве и что ему грезится
в мучительных снах. Бедный ребенок! Воображенье его с тобою не расстается ни
на минуту, а уста его постоянно шепчут имя Мелиты. Бедный Пруденций! Сгорая
огнем юных желаний, уста его лобзают воздух, в котором он чувствует тебя
сквозь стены и скалы... О, сжалься! сжалься над ним! Сжалься над обоими
нами, Мелита!
Так окончила свой разговор страстной просьбой вдова Ефросина и,
обливаясь слезами, с простертыми руками бросилась на землю перед ногами
Мелиты.
Положение Мелиты было очень тягостно, но она, однако, не склонилась к
просьбам вдовы Ефросины и хотя старалась показать ей свое сожаление и
участие, но не подавала никаких надежд к согласию на брак.
- Как! - воскликнула тогда Ефросина. - Неужто ты желаешь быть
непреклонна даже в том случае, если Пруденций умрет или утратит рассудок?
- Для чего говорить о том, чего еще не случилось? - отвечала с
подавляемым в себе нетерпеньем. Мелита.
- Разве ты почитаешь за невозможное, чтобы человек утратил рассудок от
мучений любви?.. Ведь это бывает.
- О, бывает, конечно! - отвечала Мелита, - но бывает потому, что люди
сами отдают себя в жертву своим грубым желаниям и не хотят им противиться.
- А ты думаешь, что этим желаниям можно противиться?
- О, еще бы!.. Конечно...
Но в это самое время до слуха обеих женщин достигли громкие крики
Маремы, которая бежала к дому и кричала издали:
- Госпожа Ефросина! Госпожа Ефросина! спеши скорей к дому... у тебя
случилось большое несчастие! Пруденций стал умываться и вдруг ударился об
пол и теперь катается с пеной у рта и рыкает, как львенок... Мы его впятером
насилу держали, а горшечник Агав обложил ему голову мокрою глиной, но спеши,
госпожа, - это все едва ли поможет... Бедный Пруденций! бедный Пруденций! он
едва ли воротится к жизни.
XIII
Услышав о таком жесточайшем страдании сына, вдова Ефросина только молча
бросила взгляд, полный укора, Мелите и, позабыв свои годы, побежала домой,
где терзался Пруденций; а Марема меж тем рассказала Мелите подробнее, как
все это случилось. Она повторила ей все то, что уже знаем, и потом прибавила
тихо:
- Напрасно скрывать, что он все это терпит от томленья жестокого
чувства, которым весь к тебе полон. Ты, как природа, властвуешь над всем его
существом... Шесть человек нас с Агавом, который подоспел к нам, были не в
состоянии сладить с демоном, который напряг мышцы юноши и вспенил в нем
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг