первый период раскрывшейся страницы, как почувствовал досадительное
удивление.
- Вы смущены? - спросила княгиня.
- Да.
- Да; это бывало со многими. Я прошу вас читать.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
"Чтение - занятие слишком серьёзное и слишком важное по своим
последствиям, чтобы при выборе его не руководить вкусами молодых людей. Есть
чтение, которое нравится юности, но оно делает их беспечными и
предрасполагает к ветрености, после чего трудно исправить характер. Всё это
я испытала на опыте". Вот что прочёл я, и остановился.
Княгиня с тихой улыбкой развела руками и, деликатно торжествуя надо
мною свою победу, проговорила:
- По-латыни это, кажется, называется dixi? {я высказался (лат.)}
- Совершенно верно.
С тех пор мы не спорили, но княгиня не могла отказать себе в
удовольствии поговорить иногда при мне о невоспитанности русских писателей,
которых, по её мнению, "никак нельзя читать вслух без предварительного
пересмотра".
О "духе" Genlis я, разумеется, серьёзно не думал. Мало ли что говорится
в этом роде.
Но "дух" действительно жил и был в действии, и вдобавок, представьте,
что он был на нашей стороне, то есть на стороне литературы. Литературная
природа взяла в нём верх над сухим резонёрством и, неуязвимый со стороны
приличия, "дух" г-жи Жанлис, заговорив du fond du coeur {из глубины сердца
(франц.)}, отколол (да, именно отколол) в строгом салоне такую школярскую
штуку, что последствия этого были исполнены глубокой трагикомедии.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
У княгини раз в неделю собирались вечером к чаю "три друга". Это были
достойные люди, с отличным положением. Два из них были сенаторы, а третий -
дипломат. В карты, разумеется, не играли, а беседовали.
Говорили обыкновенно старшие, то есть княгиня и "три друга", а я,
молодой князь и княжна очень редко вставляли свое слово. Мы более поучались,
и, к чести наших старших, надо сказать, что у них было чему поучиться, -
особенно у дипломата, который удивлял нас своими тонкими замечаниями.
Я пользовался его расположением, хотя не знаю за что. В сущности, я
обязан думать, что он считал меня не лучше других, а в его глазах
"литераторы" были все "одного корня". Шутя он говорил: "И лучшая из змей
есть всё-таки змея".
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Будучи стоически верна своим друзьям, княгиня не хотела, чтобы такое
общее определение распространялось и на г-жу Жанлис и на "женскую плеяду",
которую эта писательница держала под своей защитою. И вот, когда мы
собрались у этой почтенной особы встречать тихо Новый год, незадолго до часа
полночи у нас зашёл обычный разговор, в котором опять упомянуто было имя
г-жи Жанлис, а дипломат припомнил свое замечание, что "и лучшая из змей есть
всё-таки змея".
- Правила без исключения не бывает, - сказала княгиня.
Дипломат догадался - кто должен быть исключением, и промолчал.
Княгиня не вытерпела и, взглянув по направлению к портрету Жанлис,
сказала:
- Какая же она змея!
Но искушенный жизнью дипломат стоял на своём: он тихо помавал пальцем и
тихо же улыбался, - он не верил ни плоти, ни духу.
Для решения несогласия, очевидно, нужны были доказательства, и тут-то
способ обращения к духу вышел кстати.
Маленькое общество было прекрасно настроено для подобных опытов, а
хозяйка сначала напомнила о том, что мы знаем насчёт её верований, а потом и
предложила опыт.
- Я отвечаю, - сказала она, - что самый придирчивый человек не найдет у
Жанлис ничего такого, чего бы не могла прочесть вслух самая невинная
девушка, и мы это сейчас попробуем.
Она опять, как в первый раз, закинула руку к помещавшейся так же над её
этаблисманом этажерке, взяла без выбора волюм - и обратилась к дочери:
- Мое дитя! раскрой и прочти нам страницу.
Княжна повиновалась.
Мы все изображали собою серьёзное ожидание.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Если писатель начинает обрисовывать внешность выведенных им лиц в конце
своего рассказа, то он достоин порицания; но я писал эту безделку так, чтобы
в ней никто не был узнан. Поэтому я не ставил никаких имен и не давал
никаких портретов. Портрет же княжны и превышал бы мои силы, так как она
была вполне, что называется, "ангел во плоти". Что же касается
всесовершенной её чистоты и невинности, - она была такова, что ей можно было
даже доверить решить неодолимой трудности богословский вопрос, который вели
у Гейне "Bernardiner und Rabiner" {Бернардинец и раввин (нем.)}. За эту не
причастную ни к какому греху душу, конечно, должно было говорить нечто,
стоящее превыше мира и страстей. И княжна, с этою именно невинностью,
прелестно грассируя, прочитала интересные воспоминания Genlis о старости
madame Dudeffand, когда она "слаба глазами стала". Запись говорила о толстом
Джиббоне, которого французской писательнице рекомендовали как знаменитого
автора. Жанлис, как известно, скоро его разгадала и едко осмеяла французов,
увлечённых дутой репутацией этого иностранца.
Далее я привожу по известному переводу с французского подлинника,
который читала княжна, способная решить спор между "Bernardiner und
Rabiner".
"Джиббон мал ростом, чрезвычайно толст и у него преудивительное лицо.
На этом лице невозможно различить ни одной черты. Ни носа, ни глаз, ни рта
совсем не видно; две жирные, толстые щёки, похожие чёрт знает на что,
поглощают всё... Они так надулись, что совсем отошли от всякой
соразмерности, которая была бы мало-мальски прилична для самых больших щёк;
каждый, увидав их, должен был бы удивляться: зачем это место помещено не на
своём месте. Я бы характеризовала лицо Джиббона одним словом, если бы только
возможно было сказать такое слово. Лозен, который был очень короток с
Джиббоном, привёл его однажды к Dudeffand. M-me Dudeffand тогда уже была
слепа и имела обыкновение ощупывать руками лица вновь представляемых ей
замечательных людей. Таким образом она усвояла себе довольно верное понятие
о чертах нового знакомца. К Джиббону она приложила тот же осязательный
способ, и это было ужасно. Англичанин подошёл к креслу и особенно добродушно
подставил ей своё удивительное лицо. M-me Dudeffand приблизила к нему свои
руки и повела пальцами по этому шаровидному лицу. Она старательно искала, на
чём бы остановиться, но это было невозможно. Тогда лицо слепой дамы сначала
выразило изумление, потом гнев и, наконец, она, быстро отдёрнув с
гадливостью свои руки, вскричала: "Какая гадкая шутка!"
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Здесь был конец и чтению, и беседе друзей, и ожидаемой встрече
наступающего года, потому что, когда молодая княжна, закрыв книгу, спросила:
"Что такое показалось m-me Dudeffand?", то лицо княгини было столь страшно,
что девушка вскрикнула, закрыла руками глаза и опрометью бросилась в другую
комнату, откуда сейчас же послышался её плач, похожий на истерику.
Брат побежал к сестре, и в ту же минуту широким шагом поспешила туда
княгиня.
Присутствие посторонних людей было теперь некстати, и потому все "три
друга" и я сию же минуту потихоньку убрались, а приготовленная для встречи
Нового года бутылка вдовы Клико осталась завернутою в салфетку, но не
раскупоренною.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Чувства, с которыми мы расходились, были томительны, но не делали чести
нашим сердцам, ибо, содержа на лицах усиленную серьёзность, мы едва могли
хранить разрывавший нас смех и не в меру старательно наклонялись, отыскивая
свои галоши, что было необходимо, так как прислуга тоже разбежалась, по
случаю тревоги, поднятой внезапной болезнью барышни.
Сенаторы сели в свои экипажи, а дипломат прошёлся со мною пешком. Он
хотел освежиться и, кажется, интересовался узнать моё незначащее мнение о
том, что могло представиться мысленным очам молодой княжны после прочтения
известного нам места из сочинений m-me Жанлис?
Но я решительно не смел делать об этом никаких предположений.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
С несчастного дня, когда случилось это происшествие, я не видал более
ни княгини, ни её дочери. Я не мог решиться идти поздравить её с Новым
годом, а только послал узнать о здоровье молодой княжны, но и то с большою
нерешительностью, чтоб не приняли этого в другую сторону. Визиты же
"кондолеансы" мне казались совершенно неуместными. Положение было преглупое:
вдруг перестать посещать знакомый дом выходило грубостью, а явиться туда -
тоже казалось некстати.
Может быть, я был и неправ в своих заключениях, но мне они казались
верными; и я не ошибся: удар, который перенесла княгиня под Новый год от
"духа" г-жи Жанлис, был очень тяжёл и имел серьёзные последствия.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Около месяца спустя я встретился на Невском с дипломатом: он был очень
приветлив, и мы разговорились.
- Давно не видал вас, - сказал он.
- Негде встречаться, - отвечал я.
- Да, мы потеряли милый дом почтенной княгини: она, бедняжка, должна
была уехать.
- Как, - говорю, - уехать... Куда?
- Будто вы не знаете?
- Ничего не знаю.
- Они все уехали за границу, и я очень счастлив, что мог устроить там
её сына. Этого нельзя было не сделать после того, что тогда случилось...
Какой ужас! Несчастная, вы знаете, она в ту же ночь сожгла все свои волюмы и
разбила вдребезги терракотовую ручку, от которой, впрочем, кажется, уцелел
на память один пальчик, или, лучше сказать, шиш. Вообще пренеприятное
происшествие, но зато оно служит прекрасным доказательством одной великой
истины.
- По-моему, даже двух и трёх.
Дипломат улыбнулся и, смотря мне в упор, спросил
- Каких-с?
- Во-первых, это доказывает, что книги, о которых мы решаемся говорить,
нужно прежде прочесть.
- А во-вторых?
- А во-вторых, - что неблагоразумно держать девушку в таком детском
неведении, в каком была до этого случая молодая княжна; иначе она, конечно,
гораздо раньше бы остановилась читать о Джиббоне.
- И в-третьих?
- В-третьих, что на духов так же нельзя полагаться, как и на живых
людей.
- И всё не то: дух подтверждает одно моё мнение, что "и лучшая из змей
есть всё-таки змея" и притом, чем змея лучше, тем она опаснее, потому что
держит свой яд в хвосте.
Если бы у нас была сатира, то это для неё превосходный сюжет.
К сожалению, не обладая никакими сатирическими способностями, я могу
передать это только в простой форме рассказа.
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые, с подзаголовком "Характерный случай (Из литературных
воспоминаний)", - журнал "Осколки", 1881, ЛЛ 49 и 50. С незначительными
изменениями, придающими рассказу "святочный" характер, вошло в сборник
"Святочные рассказы" (1886).
Заглавие рассказа взято из книги "Дух госпожи Жанлис, или Изображения,
характеры, правила и мысли, выбранные из всех её сочинений, доныне изданных
в свет", перевод с французского, в двух частях, М, 1808.
Стр. 149. Жанлис, Стефани-Фелисите, графиня (1746 - 1830) - французская
писательница, автор огромного количества романов и повестей
сентиментально-нравоучительного направления.
Калмет, Августин (1672 - 1757) - французский богослов,
монах-бенедиктинец. Его книга "О явлениях духов" издана на русском языке в
1867 году.
...письма г-жи Савиньи, Лафает и Ментенон, а также Коклюс и Данго
Куланж. - Почти все имена здесь названы неправильно, так как Лесков
заимствовал их из воспоминаний Жанлис в русском переводе, искажённом
множеством опечаток ("Воспоминания Фелиции Л***, состоящие из отборнейших
мыслей и изящнейших анекдотов, в недавнем времени изданные госпожою де
Жанлис", ч. 1 - 2, М., 1809). Все эти имена (de Sevigne, de la Fayette, de
Maintenon, de Caylus, de Dangeau, de Coulange) принадлежат французским
писательницам XVII в., близким ко двору Людовика XIV, авторам писем и
мемуаров, отразивших образ мыслей и картины нравов придворного круга.
Стр. 150. ...из terracota. - Терракота - обожжённая глина.
...в своем Фернее. - Ферней - местечко около Женевы, в котором Вольтер
прожил последние двадцать лет жизни.
...уронит на него первую каплю тонкой, но едкой критики. - В своих
мемуарах Жанлис стремится создать впечатление о Вольтере, как о человеке
безвкусном, невоспитанном, любящем грубую лесть.
...с этими волюмами... - Волюм - том.
Стр. 151. ...вошло в ее "абитюды". - Habitude (франц.) - привычка.
Я уже знал теорию Кардека о "шаловливых духах"... - Аллан Кардек -
псевдоним маркиза Ипполита-Леона Ривайля (1803 - 1869), известного
французского спирита, основателя спиритического общества и журнала, автора
ряда книг о спиритизме. В "Книге духов" Кардек выделяет "духов
легкомысленных", которые "любят причинять мелкие неприятности, вводить людей
в заблуждение и обманывать".
Маркиза Сюльери, графиня Брюсляр - титулы Жанлис.
Стр. 152. ..."Запечатленный ангел", незадолго перед тем напечатанный в
"Русском вестнике"... - в Л 1 этого журнала за 1873 год.
Гагарин, Иван Сергеевич, князь (1814 - 1882), оставив дипломатическую
службу, поселился в Париже, перешёл в католичество, стал монахом ордена
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг