машину. Вернусь со спутника, уж тогда непременно... - Но тут он вспомнил,
что и прежде не раз думал так же и зарекался, а вот - ничего не сделал. -
Подлое создание! Это же твой сын, единственный твой наследник на земле.
Оставь хоть в нем частицу себя - в нем твое бессмертие! Каким делом, какой
общественной пользой оправдаешься ты перед мальчишкой? Перед его честными
глазами? Только оглядываясь на детей, мы примечаем, с какой сумасшедшей
скоростью несет нас по жизни. И нужно найти силы и остановиться, чтобы
подумать о своем бессмертии - худеньком, со слезами на глазах, в куцем
пиджачке... Ан нет, некогда человеку, спешит, гонит в хвост и в гриву. А
куда спешить? Зачем? Чего ради?"
Кочин остановил нашествие мыслей. Оттолкнувшись ногой, закрутил кресло.
Один оборот... два... три.
Действительно, с каких это пор он стал таким? Давно ли еще говорила
Катя: "Кочин, чтобы свернуть горы, тебе не хватает только тщеславия", И вот
он чувствует себя в состоянии свернуть горы, а тщеславия не прибавилось.
Шумная слава Вольфа Мессинга, например, его нисколько не прельщает, хотя со
стариком Вольфом Григорьевичем встречался не раз, так себе телепат, скорее -
артист.
Жил человек, спокойный, тихий, по природе домосед, больше всего на
свете не любил командировок. Всегда довольствовался малым, во всем был
вторым: и в учебе, и в гимнастике, и потом в науке и умом и остроумием, и
характером, - а кто-то другой был первым. И никогда никому не завидовал, не
рвался в первые, и так было хорошо.
И вдруг - словно подменили человека: поездка за поездкой, опыт за
опытом, и конца им не видно. Магнитная камера, подводная лодка, центрифуга,
батут, сверхзвуковые истребители, спутник... И кто знает, что дальше. Да и
что дальше только звезды! А ему все мало, все мало, подавай еще, сам
придумывает эксперимент за экспериментом. Что это - стремление быть первым?
Куда там, в своем деле он уже давно Зевс-олимпиец, и нет ему равных.
"Уж не со встречи ли с Вадимом Петровичем это началось, когда ты
впервые почувствовал свое могущество? Вспомни, как это завлекало - открывать
в себе, а следовательно, и вообще в человеке, все новые и новые возможности.
Тебя трясло от нетерпения перед каждым новым опытом, как мальчишку, идущего
на первое свидание. Ты обрел полноту жизни, почувствовал себя необходимым, и
уже не жизнь стала распоряжаться тобой, а ты ею. "Азарт работы", "нашел
себя" - разве не в этом дело? Нет, не в этом, хотя это тоже повлияло. Так
что же тогда?" Нет, он еще не знал наверняка, что сделало его совсем другим
Кочиным. И то ли этот невыясненный вопрос, почему-то ставший вдруг таким
важным, то ли непривычная возможность много и вольготно думать "на общие
темы", то ли вынужденное безделье раздражали его. Он расстраивался,
нервничал, замечал, что становится рассеянным, и еще больше нервничал.
Пришлось крепко взять себя в руки: в самые ответственные минуты он не
имел права быть ни отцом, ни даже просто человеком, потому что он - зрение и
слух Земля.
Утром того долгожданного дня появился Вадим Петрович, как всегда,
чуть-чуть апатичный, какой-то отрешенный, но одетый по-праздничному и чисто
выбритый. Теперь-то Кочин знал, в ожидании какого праздника живет этот
непостижимый человек.
- Вас не тревожит невесомость? Не давит на психику? спросил он,
смущенно улыбаясь. - Как пища? Не надоела?
- Меня мало волнует пища, - ответил Кочин в микрофон. Хотя, признаться,
не отказался бы от горячей картошки с селедочкой. И с зеленым лучком...
Вадим Петрович находился совсем рядом. Психологически к этому трудно
было привыкнуть, и это постоянно беспокоило Кочина. Ему казалось, это не
обман чувств, а реальность, необъяснимая реальность, с которой он уже
полностью освоился, осталось только понять. Еще во время монтажа аппаратуры,
когда что-то не ладилось в одном из блоков, они консультировали Кочина:
Шокальский рисовал чертежик, а Вадим Петрович передавал. И там была одна
линия... одна жирная карандашная линия, которую Шокальский вписал совсем не
туда, а в ней-то и состояла вся загвоздка. И тогда в нетерпении Кочин провел
ногтем по бумаге... то есть он опять протянул руку в сторону чертежа и
наткнулся на обшивку кабины. Но старик Шокальский почему-то сразу понял.
Пожалуй, эта странная иллюзия больше всего тревожила Кочина в последние
перед экспериментом дни.
Он попробовал объяснить это Вадиму Петровичу, Шокальскому, Локтеву, там
посовещались, но не нашли ничего странного.
- А вас не смущает, что мы в Москве видим крупным планом диктора
Нью-Йоркского телевидения? - спросил Шокальский. - Вероятно, крупность
изображения - величина изначальная.
- Меня тревожит не крупность, а мнимое отсутствие расстояния. Но это
так смутно, я ничего не могу объяснить толком...
- Вы не чувствуете пространства? - не глядя в глаза, спросил Вадим
Петрович. Кочину показалось, он хочет сказать еще что-то, но перебил
Шокальский:
- Обычная иллюзия! - Это предназначалось не для Кочина, но Вадим
Петрович незаметно для себя, механически передавал. - Думать, что
пространство исчезает лишь потому, что ты его не воспринимаешь - чистейший
идеализм. Наш дорогой Володя хромает в философии.
Что они могли объяснить, если сами не чувствовали этого!
Последний сеанс состоялся за два часа до начала решающего эксперимента.
На прощанье Вадим Петрович мысленно обнял Кочина, и Кочин увидел это скупое
мужское объятие как бы со стороны, и у него сдавило горло, и он тоже
мысленно обнял Вадима Петровича, хотя Вадим Петрович видеть этого,
разумеется, не мог, и жену, и сына, и всех, всех...
И сразу сел в кресло и начал поудобнее прилаживать свой мотоциклетный
шлем, связанный гибким кабелем с усилительной аппаратурой. Потом выверил
показания приборов. Потом принял "допинг", подождал и подал команду в
микрофон:
- Включение.
И на всякий случай тронул повлажневшей рукой талисман.
Он ждал два часа, сосредоточившись, сжавшись, готовый к любым
неожиданностям. Перед ним был микрофон, тетрадь, карандаш. Остроумная
аппаратура ограждала его от помех - от мыслей всех людей Земли. Два часа он
напряженно всматривался внутренним зрением в бездну Вселенной - Вселенная
была пуста.
- Одно из двух, - сказал он после сеанса Вадиму Петровичу, - или мы в
нашей Галактике одни-одинешеньки, или я слишком слаб, чтобы увидеть их.
Там, на Земле, старик Шокальский даже вскочил со стула.
- Скажи ему, Вадим Петрович, скажи, передай: или ты слишком нетерпелив!
Именно, именно! Ишь ты, захотел за час узреть все тайны мира! А если
придется год просидеть на спутнике, у тебя терпения хватит?
- Хватит! - крикнул Кочин в микрофон.
"Неужели это? - вдруг ожгло его. - Неужели я готов просидеть здесь и
год, и пять лет, без Кати, без Костьки, чтобы только доказать всемогущество
мысли? Чтобы открыть себе себя и человечеству - человека? - Ха, да ты,
кажется, тоже чокнулся, Кочин! Недаром врачи считают, что телепатия - удел
психически больных. - Но врачей ни разу не трясло от азарта, как трясло
меня, когда я ловил чужую мысль, недоступную никому. А может, наоборот,
только телепаты здоровы, а все прочие больны, и я излечу человечество от
недуга? Верну утраченную способность видеть... слышать... чувствовать на
расстоянии? - Аи да Кочин, ну и пижон! Да ты и в самом деле возомнил себя
богом!? - Каким там к черту богом! Бог, прикованный к спутнику. Бог,
мечтающий о селедке. Я всего лишь старший научный сотрудник с окладом 150
рублей. Но какие перспективы! И неужели это может сделать только один
человек на свете - я? Тогда, разрази меня гром, сделаю!" И снова шлем, снова
"допинг", снова сухая команда "включение" - и собранность, внимание, азарт,
не человек - телепатический приемник. Неужели и впрямь сидеть здесь год? А
если действительно нет во Вселенной ни одного дурака, который стал бы
передавать свои мысли неведомо кому? А если вообще нет ни умных, ни дураков
нигде больше, кроме как на Земле? Тогда, дорогой товарищ Кочин, ты - первый
дурак Вселенной. Ничего, ничего, это даже почетно - хоть здесь быть
первым!..
Во время восьмого сеанса, когда раздалась команда "включение", все, как
обычно, сидели на пункте управления, уже привыкшие к тщетному ожиданию
чего-нибудь "новенького". Настроение было кислое, особенно у Вадима
Петровича. И вдруг а динамике, молчавшем в течение сем" сеансов, раздался
голос Кочина, искаженный волнением,
- Вижу... Я вижу его!
Все вскочили, все бросились к динамику, хотя и без того было отлично
слышно.
- Он ни на кого не похож. Глаза умные... умные... Может быть, на
осьминога... Да, это под водой. Город под водой? Он видит меня... видит
меня. Он хочет поздороваться со мной... Что это? Дышать нечем...
Динамик подозрительно щелкнул и смолк. Все недоумевающе переглянулись.
Шокальский хлопнул в ладоши:
- Ничего, черт возьми, начало есть!
Кто-то спросил:
- Почему же он замолчал?
Кто-то довольно засмеялся.
Все это заняло минуту, не больше. Потом все увидели, что Вадим Петрович
лежит на полу, неуклюже подвернув седую голову.
- Врача! - крикнул Локтев.
Врач от пульта метнулась было к нему, но Локтев грозно замахал на нее:
следите, дескать, за Кочиным.
Когда первое смятение улеглось, дежурный инженер сказал:
- Все датчики на нуле.
- Что?!! - заорал Шокальский.
- У меня тоже, - пожала плечами врач. - До этого подскочил пульс,
участилось дыхание. Он же сказал: дышать нечем.
- Похоже на то, будто в кабине перегрев, - заметил Локтев. - Но это
нелепость - откуда!?
- Включите аварийку! - приказал Шокальский.
Ни по основной линии связи, ни по аварийной "Радуга-3" не отвечала.
Вадим Петрович пришел в себя после уколов, спросил:
- Ну, как... Володя?
Ему не ответили. Он попытался что-то сказать, но снова потерял
сознание. Врач сказал - инфаркт.
Из протокола
заседания специальной комиссии АН СССР
26 января 197... г.
Председатель. Спокойно, спокойно, товарищи, не все сразу. Итак, что нам
удалось установить? Во время сеанса произошел взрыв спутника "Радуга-3".
Найденные австралийцами осколки обшивки не оставляют сомнения. Но каковы
причины взрыва? И случайно ли, что авария произошла в тот самый момент,
когда началась связь? Пожалуйста, прошу высказываться. Нет желающих? Давайте
думать, товарищи! Сегодня мы должны докладывать в правительстве.
Шокальский. Он постоянно твердил, помните, что не чувствует
пространства. Я все пытаюсь уцепиться за это. Тот... осьминог... хотел с ним
поздороваться. Может быть, они протянули друг другу руки?.. Это было бы
логично. Теперь - осколки. Странный характер оплавленности, тут уже
говорили. Ну, поверхностный слой - это ясно, часть осколков при взрыве
получили направленность к Земле, на большой скорости вошли в атмосферу, это
понятно. Но под этим слоем... Вам не кажется, что анализ бессмыслен?
Создается впечатление, будто этот второй слой, а по времени, очевидно,
первый, оплавился не в кислородной атмосфере Земли, а в аммиачной...
Реплика с места. Похоже, но ведь это нелепица!
Шокальский. Думаю, они пожали друг другу руки. И это дорого обошлось
Кочину.
Председатель. Что вы хотите этим сказать?
Шокальский. Я хочу сказать, что они пожали яруг другу руки. То есть не
в переносном смысле, а в самом прямом. Я понимаю всю нелепость такого
допущения, но что поделаешь: взрыв спутника в аммиачной атмосфере чужой
планеты - еще большая нелепость. Ему всегда казалось, что во время сеансов
пространство исчезает...
Реплика. Идея "нуль-пространства"!? Да это же абсурд!
Реплика. В свое время теорию относительности тоже называли абсурдом.
Реплика. А генетику!? А кибернетику!?
Шокальский. Я выразился недостаточно ясно, я понимаю. Но сама идея
такова... слишком уж безумна. Однако я не вижу другого...
Председатель. Товарищи, здесь женщина с мальчиком. Говорит, очень
важные сведения, просит немедленно принять. Да вот и она. Пожалуйста,
входите!
Локтев. Екатерина Петровна!
Шокальский. Катя! Костик!
Кочина. Товарищи, вот мальчик уверяет, будто видел отца... Не знаю,
верить, не верить...
Председатель. Садитесь, пожалуйста, товарищ Кочина.
Кочина. Спасибо. Пусть он скажет. Я уж измучилась с ним. Он и так-то
нервный, а тут еще уверил себя, что видел...
Костя. Я не уверил. Я на самом деле.
Председатель. Сколько тебе лет, Костя?
Костя. Скоро уже одиннадцать.
Председатель. Расскажи, пожалуйста, что же ты видел.
Костя. Я играл дома, один... регулировал настройку робота. И вдруг
вижу - папа. В колпаке каком-то. Он говорит: "Дышать нечем" - а сам уже
задыхается. Потом протянул куда-то руку... Я все точно видел, вот как вас
вижу. Потом ему стало совсем жарко, уж совсем... И он подумал: "Что же -
такой бездарный конец!?" И вдруг из последних сил как крикнет: "Костя,
Косгя, сынок! Скажи им, что для мысли не существует..." И тут все кончилось.
Больше я ничего не видел.
Шокальский. Костенька, а осьминога ты не видел?
Костя. Осьминога не видел. Никого больше не видел.
Шокальский. А когда он протянул руку, ты не заметил, он ни с кем не
поздоровался?
Локтев. Ну, это же ясно. Он хотел включить охлаждение.
Костя. Нет, он протянул ладонь.
Кочина. Так ничего и не выяснили, да? О, хоть бы что-то знать! У меня
уж сил нет...
Председатель. Крепитесь, Екатерина Петровна. У вас еще сын. Судя по
всему, в отца пойдет... и добьется успеха. Так что все волнения, можно
сказать, впереди.
Костя. Да, я вспомнил! Он протянул руку и взялся за какую-то... как
толстая веревка. И потряс ее. И вы знаете, папа был совсем-совсем рядом. Я
даже хотел потрогать у него этот колпак. Но папа всегда ругал меня, когда я
трогал его вещи.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 16.09.2014 00:57
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг