чтобы составить доклад о беззакониях, допущенных в ходе судебного
разбирательства судьей Тэком Урсусом и обвинителем Даном Паппула и
хлопотать о пересмотре дела. Снова - в который уже раз! - было отложено
на неопределенный срок его решение бросить практику...
Как ни был далек от политической жизни Томазо Магараф, он все же
понял, что раз за это дело взялся Корнелий Эдуф, значит доктор Попф и
другой осужденный ни в чем не виноваты и будет сделано все для того, чтобы
их спасти.
Эти свои соображения Магараф, к величайшему восторгу Циммарона, тут же
и изложил перед собравшимися в этот необычайный час в ресторане "Два
чемпиона".
Так начался очередной митинг только что организованного Пелепского
общественного комитета спасения Попфа и Анейро. Председатель комитета,
самый известный гражданин города Пелеп - Эуген Циммарон огласил текст
обращения к председателю верховного суда:
"Мы, граждане города Пелеп, собравшись на митинг, посвященный невинно
приговоренным к смертной казни гражданам Аржантейи доктору Стифену Попфу и
Санхо Анейро, обращаемся к вашему высокопревосходительству с настоятельной
просьбой вмешаться в это трагическое дело. Священная конституция нашей
великой и могучей Аржантейи торжественно гарантирует..."
Это было одно из многих сотен и тысяч обращений и протестов, принятых
в те дни стихийно организовавшимися во всех уголках страны комитетами
защиты, и нет нужды излагать полностью его содержание.
Первым под ним поставил спою подпись Эуген Циммарон - дважды чемпион
страны по боксу, вторым предложили подписаться Томазо Магарафу -
знаменитому универсальному артисту эстрады, третьим подписался
вице-председатель комитета и председатель местного общества ветеранов
войны. Дальше шли подписи председателя и секретаря отделения профсоюза
механиков и ремонтных рабочих хлопкоочистительных предприятий, секретаря
профсоюза торговых служащих, представительницы женского общества
распространения полезных знаний, двух из пяти местных врачей.
Затем решено было послать письма с выражением сочувствия женам
осужденных. Тут же был составлен текст этих писем, перепечатан на машинке и
подписан всеми присутствующими. Магараф попросил отдать ему эти письма: он
решил завтра утром поехать в Бакбук.
Слова Магарафа были покрыты аплодисментами. Снова все бросились
пожимать ему руку. Его избрали вторым вице-председателем комитета зашиты и
выдали соответствующий документ, чтобы он мог и в Бакбуке и в любых других
городах представлять Пелепский комитет защиты.
Утром следующего дня несколько сот человек пришло на вокзал проводить
Магарафа. Состоялся митинг, отъезжавшему пожелали счастливого пути, и он
под дружные крики "Ура!" отбыл в Бакбук.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ,
из которой явствует, что даже господин Примо Падреле
не в состоянии всего предвидеть
Одновременно с рассылкой копий своего доклада всем влиятельным органам
печати, учреждениям и организациям Корнелий Эдуф двадцать седьмого февраля
подал судье Тэку Урсусу ходатайство об отмене вердикта присяжных ввиду
несоответствия его данным дела. Он сопроводил свое ходатайство подробным и
всесторонним разбором этих данных и всей обстановки предвзятости, в которой
протекал процесс. К этому документу было приложено данное под присягой и
надлежащим образом засвидетельствованное заявление одного из ближайших
приятелей старшины присяжных Иеремии Прифа о том, что и без того было
отлично известно судье: Иеремия Приф при открытии судебного заседания, еще
до того как были представлены какие бы то ни было доказательства вины
подсудимых, заявил в присутствии остальных присяжных: "Этих красных
молодчиков мы с божией помощью отправим к их праотцам!"
Третьего марта судья Тэк Урсус объявил, что он оставляет ходатайство
без последствий, "как ничем не обоснованное".
- Если при оценке того или иного вывода, в силу которой был отвергнут
пересмотр дела, я ошибся в своих суждениях, - кротко заявил он Корнелию
Эдуфу, вручая ему официальный текст отказа, - а я вполне сознаю, что я
только человек! - то позвольте мне выразить уверенность, что верховный суд
республики исправит в надлежащий срок эти ошибки.
Так заявил судья Тэк Урсус, потому что был уверен в обратном.
Верховный суд, куда Эдуф направил жалобу, не спешил с решением.
Тем временем успели пройти выборы в муниципальные советы, принесшие
немало разочарований господину Примо Падреле и его политическим
единомышленникам. Впрочем, уже на третий день после окончания бакбукского
процесса господин Падреле понял, что его планы таили в себе какой-то
серьезный просчет. Его поразила страстность, с которой миллионы простых
людей во всех уголках страны отнеслись к участи обоих осужденных. Всю жизнь
считал господин Падреле народ Аржантейи унылым и серым человеческим стадом,
живущим только интересами своего маленького, убогого благополучия. Откуда
же вдруг взялась у этого стада такая дерзость?
Господин Примо Падреле, очень умный, очень опытный и сведущий делец и
политик, так глубоко презирал свой народ, что и теперь, когда волна
народного возмущения грозила опрокинуть все его расчеты, он все же склонен
был искать причину этого огорчительного явления только в злонамеренных
агитаторах, смутьянах, которым ни с того, ни с сего привалила удача.
Корнелий Эдуф - вот кто, по мнению господина Падреле, в первую очередь
испортил все дело! Мысль о том, что народным массам свойственно чувство
социальной справедливости, казалась господину Падреле такой же нелепой, как
и мысль о том, что не вечен капиталистический строй.
Не было в эти дни в стране ни одного человека, хоть сколько-нибудь
интересующегося политикой, который не был бы заинтересован в деле Попфа и
Анейро. Коммунисты, левые социалисты, огромное большинство членов
профсоюзов были убеждены, что оба осужденных невиновны. Умеренные
социалисты и либералы стыдливо высказывались за пересмотр дела, для того
чтобы "рассеять основательные сомнения", реакционеры с пеной у рта
требовали казни "бакбукских убийц".
Восемнадцать членов парламента и семь сенаторов выступили в своих
палатах с запросами по поводу беззаконного приговора над Попфом и Анейро.
Несмотря на отчаянное сопротивление реакционной части парламента и сената,
была, в результате бурных и продолжительных прений, создана объединенная
комиссия для срочного и подробного ознакомления с делом по существу. Но
реакционные члены комиссии занялись обструкцией. По каждому, самому
ничтожному поводу они произносили многочасовые речи, собираясь не мытьем,
так катаньем сорвать работу комиссии. Только по вопросу о том, кому в ней
быть председателем, высказались все восемь реакционных ее членов, причем
каждый в среднем занял внимание комиссии на шесть часов. А один из них
умудрился проговорить девятнадцать с половиной часов. Он болтал все, что
ему приходило в голову, рассказывал анекдоты, декламировал стихи, подробно
вспоминал нелепейшие эпизоды из своего детства, даже пел романсы. А когда
все другие источники обструкционного вдохновения были исчерпаны, он извлек
из кармана потрепанную книжку детективного романа и не остановился, пока не
огласил ее всю, с начала до конца. После шести дней непрерывной работы
комиссия еще не кончила обсуждения порядка своей работы, и уже тогда всем
стало ясно, что реакционеры не дадут ей выполнить возложенную на нее
задачу. Так оно на деле и получилось.
"Вся Аржантейя раскололась на три лагеря, - писала "Столичная трибуна"
в номере от четырнадцатого марта. - Одни считают Попфа и Анейро невиновными
и пострадавшими за свои радикальные убеждения. Другие верят, что они
виновны и должны понести наказание. И наконец, третьи находят, что все
пропагандисты коммунизма и прочих радикальных идей в какой бы то ни было
форме, подлежат сожжению на костре, независимо от их деяний, как сжигались
ведьмы в эпоху средневековья. И вот этими последними воззрениями отнюдь не
следует пренебрегать, ибо они являются действенным фактором в настоящем
положении".
Между тем вся Аржантейя из края в край была охвачена митингами и
демонстрациями протеста. Комитеты защиты Попфа и Анейро насчитывались уже
не сотнями, а многими тысячами. Волны общественного протеста перевалили
через границу страны и захлестнули весь мир. Один из крупнейших писателей
современности телеграфировал газете "Прогрессивная Аржантейя": "Спасите
Попфа и Анейро! Спасите их ради своей чести, ради чести ваших детей и не
рожденных еще поколений!"
Парижский корреспондент реакционной "Деловой трибуны" в телеграмме от
восемнадцатого марта сообщал:
"Здесь крепнет убеждение, что для международного престижа Аржантейи
было бы весьма полезно согласованное выступление соответствующих учреждений
для предотвращения казни доктора Стифена Попфа и Санхо Анейро. Необычайный
взрыв общественного мнения в Европе выдвигает вопрос, не лучше ли не
казнить их, даже если они виновны. Сегодня, например, двенадцать
руководящих парижских газет посвящают делу Попфа и Анейро в четыре раза
больше места, чем провалу международной морской конференции".
Утром двадцать шестого марта верховный суд решил, что приговор над
Попфом и Анейро вынесен согласно закону и поэтому должен остаться в силе.
Вечером того же дня в номер бакбукской гостиницы "Астория", занимаемый
Корнелием Эдуфом, пришли в крайне смятенном состоянии духа три работника
местной больницы: доктор Астроляб, его ассистент и старшая хирургическая
сестра.
- Чем могу служить? - спросил их Эдуф.
- Я только что от священника, - сказала хирургическая сестра.
Эдуф посмотрел на нее с недоумением.
- Я только что была у настоятеля кафедрального собора отца
Франциска, - продолжала, запинаясь, хирургическая сестра. - Я спросила его,
как поступить человеку, который клятвенно обещался преступнику сохранить в
секрете его тайну, даже если от раскрытия этой тайны зависит спасение
честного человека. Отец Франциск сказал, что клятва, ведущая к сохранению
тайны преступления, не может быть признана законной и соблюдение ее
противоречит установлениям церкви. Ну, вот мы и пришли к вам...
Двадцать седьмого утром, во время обычного обхода, доктор Астроляб в
присутствии своего ассистента и старшей хирургической сестры спросил у
выздоравливающего Буко Суса, знает ли он, что верховный суд утвердил
приговор над Попфом и Анейро.
Буко Сус утвердительно кивнул головой:
- Да, я еще вчера прочитал об этом в газете.
Тогда Астроляб спросил его, считает ли он правильным, что два невинных
человека пойдут на казнь за преступление, которого они не совершали.
У Суса глазки забегали по сторонам, и он прошептал:
- Тише, тише! Нас могут услышать!..
- Почему вы не отвечаете мне по существу? - спросил его Астроляб.
- Вы мне поклялись!.. Вы ведь все трое мне поклялись! - плачущим
голоском воззвал к нему и остальным присутствующим Буко Сус. - Если бы я
умер, тогда другое дело! Но ведь я не умер!
- Ну, так как же? - повторил свой вопрос доктор Астроляб.
- Вы должны мне вернуть мою бумагу, вот что... А если вы не вернете,
я скажу, что вы ее подделали и что я ничего такого не говорил...
- Но вы сами просили записать ваше заявление о том, что не Попф и
Анейро, а именно вы совершили покушение на Манхема Бероиме, - повысил голос
доктор Астроляб, и Буко Сус, опасливо поглядывая на чуть приоткрытую дверь,
прошептал:
- Ну, тише же!.. Ну и что, что просил!.. Думал, что умираю... А раз не умер, какой дурак будет сознаваться!..
На этом разговор доктора Астроляба с Буко Сусом закончился.
Находившийся за приоткрытой дверью присяжный стенограф, приведенный
Корнелием Эдуфом, в присутствии двух свидетелей застенографировал эту
беседу от слова до слова.
Через час заявление Буко Суса, сделанное им в первый день его
пребывания в больнице, и стенограмма последнего разговора были вместе с
новым ходатайством вручены Корнелием Эдуфом судье Тэку Урсусу. Копии этих
важнейших документов были переданы представителям печати, и через два-три
часа в Аржантейе и всех крупнейших городах мира вышли экстренные номера
газет с текстом заявления и стенограммы, не оставлявшими никакого сомнения
в полной невиновности Попфа и Анейро. Теперь все становилось на свое место.
Становилось понятным, как это Буко Сусу удалось так вовремя наткнуться на
раненого Манхема Бероиме, почему вдруг ни с того, ни с сего сгорел дом, в
котором проживал доктор Попф, почему была разгромлена его лаборатория.
Конец марта и первые несколько дней апреля прошли в нетерпеливом
ожидании нового решения судьи Урсуса. Вызывало удивление, что Буко Сус не
арестован. Его только два раза посетил все тот же улыбающийся игривый Дан
Паппула, прибывший из Баттога уже в качестве прокурора провинции. Кое-кто
склонен был объяснять такое мягкое отношение к Сусу тем, что он формально
все же находится на излечении, а гуманные законы Аржантейи не разрешают
ареста лежачего больного. Однако четвертого апреля к больнице святого
Бенедикта подкатил тюремный автофургон, и несколькими минутами спустя два
полицейских агента вывели омертвевшего от ужаса Суса под руки, впихнули его
в фургон и укатили.
Шестого апреля телеграфные агентства разослали газетам сообщений
прокурора провинции Баттога Дана Паппула об аресте жителя города Бакбук,
некоего Буко Суса, по обвинению в ограблении пьяного купца четыре с лишним
года тому назад в городе Жужар.
За Сусом действительно числился этот грешок. В свое время его судили,
но оправдали за недостатком улик. Совсем на днях улики, убедительные и
бесспорные, вдруг появились неизвестно откуда в распоряжении господина
Паппула. Новоиспеченному прокурору провинции не стоило особого труда
убедить Буко Суса, что ему выгодней пойти под суд за ограбление пьяного,
нежели за убийство. Но это было выгодно и еще кое-кому, потому что восьмого
апреля судья Тэк Урсус вторично отказал в пересмотре приговора.
Судья Урсус не счел возможным принять во внимание документы,
предъявленные его высокоуважаемым коллегой господином Корнелием Эдуфом, так
как показания уголовных преступников - а таким является находящийся под
ускоренным следствием налетчик Буко Сус - не могут опровергнуть показания
многочисленных свидетелей, никогда и ничем не опороченных. Тем более, что
заявление, якобы подписанное Буко Сусом левой рукой, им было своевременно и
надлежащим законным образом заверено. К тому же, опрошенный прокурором
провинции Буко Сус категорически, под присягой отрицает свою причастность к
убийству Манхема Бероиме и происхождения приписываемого ему заявления не
знает.
Вечером восьмого апреля весь мир с ужасом и отвращением узнал о новом
решении судьи Урсуса. Колонны демонстрантов двинулись к зданиям
аржантейских посольств и консульств, требуя прекратить беспримерное
юридическое преступление, совершаемое бакбукским судом.
А с полудня девятого апреля по призыву Аржантейской федерации
профсоюзов началась всеобщая забастовка.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ,
о том, почему вдова Гарго и Томазо Магараф поехали
в Город Больших Жаб и что они там видели
во время всеобщей забастовки
Седьмого марта Томазо Магараф в состоянии крайнего возбуждения прибыл
в Бакбук. Дело в том, что, просматривая захваченные им с собой в дорогу
газеты, он наткнулся на стенограмму последнего слова доктора Попфа и прочел
в ней фамилию директора Усовершенствованного приюта. Альфред Вандерхунт
всегда вызывал в Магарафе, как и во всех, кто с ним соприкасался,
тревожное, неопределенно-неприятное чувство. То, что доктор Попф обвиняет
некоего Альфреда Вандерхунта в присвоении секрета "эликсира Береники",
поразило Магарафа и усугубило его чувство неприязни к его недавнему
начальнику. Но и сейчас Магарафу не могло прийти в голову, что он, в
сущности, два месяца помогал Вандерхунту в преступном, фантастически
извращенном применении изобретения доктора Попфа.
Заняв недорогой номер в гостинице, Магараф разыскал комитет защиты
Попфа и Анейро, получил там адреса жен обоих заключенных и отправился
вручать им письма от пелепского комитета защиты. Береника, узнав, кто
принес ей это трогательное письмо, одно из многих тысяч, полученных ею и
женой Анейро, расплакалась. Она спросила, надолго ли он в Бакбуке. Магараф
сказал, что не уедет, пока ее муж не будет выпущен на волю. Затем он
замялся, покраснел и спросил, не нуждается ли она в деньгах. У него их
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг