первым своим заместителем я назначаю Гамилькара! Он будет тем выброшенным за
борт бараном Дендено, который увлек за собой все стадо. Вам это непонятно?
Жаль, что вы не читали "Пантагрюэля". Тогда вы убедились бы, что "толстый
Фридрих" - вылитый купец Дендено, владелец стада. Жадный, тупой,
самодовольный и безжалостный Дендено! - зло, клокочуще рассмеялся Батьянов.
До Араканцева донеслось сердитое сопенье Пфейфера, затем его жирный,
высокомерный голос:
- С этого дня, полковник, вы должны запомнить разницу между нами.
Твердо уясните себе, кто вы и кто я! С этого дня кричать на вас буду я, а вы
будете молчать. Ясно или повторить?
Послышался тонкий звон хрусталя. Араканцев догадался, что Батьянов,
взявший в руку бокал, резко поставил его на стол. Затем было долгое недоброе
молчанье, нарушаемое только сердитым сопеньем Пфейфера. И Араканцев
удивился, когда услышал спокойный, немного грустный голос полковника:
- Ах, Пфейфер, Пфейфер! Вы хотите еще и поиздеваться надо мной, унизить
меня. Сколько зла причинили вы мне! Вы отняли у меня все: честь, свободу,
мою Кубань. Вы испакостили работу всей моей жизни! Я мечтал принести
человечеству пользу, облегчить труд людей, а куда вы направили мою работу? Я
боюсь даже... боюсь, что моя девочка уйдет от меня, узнав всю правду.
Батьянов помолчал, затем послышались его твердые, четкие шаги. Видимо,
он подошел вплотную к Пфейферу.
- Но горе вам, жадный, тупой "толстый Фридрих", если вы перетянете
струну! Помните, сегодня днем я говорил вам, что в обезьян может снова
вселиться жестокий, опасный зверь, но при условии, если... Так вот, это
"если" в моих руках. Чего-то Пьер Ло не смог достигнуть, чего-то
находящегося в самом центре звериных эмоций. А я и не пытался определить, в
чем тут дело. Это выше моих знаний. Вдруг неожиданно в послушном панурговом
стаде прорываются, пусть на минуту, инстинкты, желания, зовы зверей и
затопляют все их существо злобой, ненавистью или паническим страхом.
Наймите-ка десяток-другой ловких сильных парней. Степень умственного
развития безразлична. Вооружите их бичами и крупнокалиберными револьверами.
Они будут надсмотрщиками обезьян. На всякий случай! А случай этот я могу
вызвать искусственно. Видите эту музыкальную игрушку? В ней семь свистков
разных тонов. И если я начну в присутствии обезьян извлекать из нее звуки в
известном сочетании, тогда... Не дай бог, чтобы это произошло! Этот кошмар
трудно вообразить. Как вам это нравится?
Пфейфер ничего не ответил. Слышно было лишь его громкое недовольное
сопение да поскрипывание под ним стула.
- Чего это вы вдруг заелозили? - с откровенной издевкой спросил
Батьянов. - Не нравится? Но довольно запугивать друг друга! Ну-с, господин
Мефистофель двадцатого века, душу свою я вам продал, а теперь мне очень
хочется спать.
- Завтра жду вас для подписания договора, - сухо сказал Пфейфер. -
Отель "Провиданс", апартамент "Д".
Батьянов вдруг вспылил: заговорила кровь кубанца, потомка древних
запорожцев и лихих черноморских пластунов:
- Нет уж, извините, милостивый государь, не приду я в ваш апартамент
"Д"! Ни по чьим передним я еще не таскался и впредь не намерен! Если вас
интересует это дело, привозите договор сюда, ко мне!..
Переждав, пока не затихли где-то в дальних комнатах шаги и голоса
Пфейфера и Батьянова, Араканцев вылез из-за несгораемого шкафа, за которым
он прятался. То, что он услышал, наполнило его сердце злобой к Пфейферу и
брезгливой жалостью к Батьянову. Пора было подумать и об отступлении, но в
голове был дикий сумбур. Дотащился до кресла и безжизненным кулем опустился
в него. Не мог бы сказать, сколько времени просидел он так, в состоянии
мрачной прострации. К действительности его вернули тяжелые медленные шаги,
раздавшиеся в соседней комнате. Араканцев прислушался. Шаги определенно
приближались к кабинету. А через минуту (Батьянов, уходя, не погасил
настольной лампы) Араканцев увидел, как завертелась дверная ручка.
Вскочил, ищуще оглядываясь. Решил быстро, что как нельзя лучше подойдут
тяжелые портьеры, прикрывавшие окна. На цыпочках скользнул к окну и закрылся
тяжелым бархатом. Скрипнула дверь. В кабинет кто-то вошел.
Из своего укрытия Араканцев видел только одну почти голую стену
кабинета. По ней проползла тень.
Араканцев насторожился: ведь по тени можно будет узнать, кто в
кабинете. Вот тень снова легла на стену. Араканцев вгляделся. И сердце его
заколотилось мелкими судорожными толчками. Он увидел на стене лишь силуэт
широких вислых плеч да головы, огромной, но короткой и как бы сплюснутой
спереди назад. Никто из людей, никакой самый жуткий дегенерат, идиот и
кретин не мог иметь такого черепа.
Это была голова обезьяны.
Араканцев подался глубже за портьеру, как будто это могло спасти его.
Впервые в жизни он растерялся, не зная, что ему предпринять - приготовиться
ли к отчаянной защите, или же попробовать уладить дело мирным путем.
В этот момент ему послышался тихий как будто человеческий голос:
- Гик, гик! Вук, вук! - удивленно верещал кто-то в кабинете. Араканцев
инстинктивно понял, что обезьяна почувствовала его присутствие. А вслед за
этим тяжелые шаги начали приближаться и кто-то с силой потянул портьеру.
Араканцев с диким отчаянием тоже вцепился в бархатные складки. Но тот, еще
невидимый, оказался вдесятеро сильнее. Араканцев уступил, закрыв глаза.
- Гик, гик! Вук, вук! - снова, но уже с иными, тревожными интонациями
прозвучало над самым его ухом. Араканцев же, как ребенок, даже и в темной
комнате закрывающий глаза перед неведомыми страхами, еще крепче сжал веки.
- Гик, гик! Вук, вук!.. - И холодные пальцы коснулись его лица.
Араканцев вскрикнул, подался назад, чуть не выдавив стекла окна, и открыл
глаза.
Орангутанг стоял так близко, что Араканцев мог разглядеть до мельчайших
подробностей его широкое плоское лицо, закругленные, почти человеческие уши,
бегающие, но не мигающие глаза и отвисшее брюхо.
Странное ощущение вызывает у нас вид обезьяны, особенно
человекообразной. В этом весьма сложном чувстве переплетаются и
брезгливость, и легкий страх, и больное любопытство (какое мы испытываем
иногда к трупу), и жалость, и безотчетная тоска.
Нас отталкивает эта жуткая карикатура на человека и в то же время
притягивает, странно, необъяснимо притягивает. Не говорит ли это
действительно чувство родства, уходящего корнями в темную бездну
тысячелетий? Не перекликаются ли молчаливо, когда обезьяна и человек смотрят
друг на друга, древние голоса, приглушенные веками, но при первой
возможности вновь и вновь находящие отклики в этих двух до жути схожих
существах?..
Именно такое чувство испытал сначала Араканцев, увидев Гамилькара.
Страха не было, его заглушило любопытство. Страх пришел потом уже, налетел
темным, душным шквалом; и, повинуясь ему, Араканцев рванулся вперед. Но
орангутанг едва заметным движением локтя отбросил его снова к окну.
Араканцев попытался взять себя в руки. Сначала надо было уяснить,
каковы намерения обезьяны.
Кто знает, какие жуткие желания затаились в темном сознании
орангутанга, но по внешнему виду он был совершенно спокоен. С холодным
безразличием глядел он поверх головы Араканцева; руки его, длинные, с
буграми мускулов, были опущены, касаясь пальцами лодыжек ног. Лишь
вздрагивания верхней морщинистой губы, обнажавшей желтые собачьи клыки,
доказывали, что он все слышит, все видит и каждый его нерв начеку.
Араканцев осмотрел внимательно поле предстоящего боя. Позиция его была
отвратительна. Он очутился в тесном углу, ограниченном стеною с одной
стороны и большим книжным шкафом с другой. Расстояние между ними было не
более двух с половиной метров.
Стараясь обмануть бдительность врага, Араканцев попробовал бочком, по
стенке шкафа, выскользнуть на простор кабинета. Но тотчас же послышалось
угрожающее: "Гик, гик!" Орангутанг вытянул руки и без труда покрыл два с
половиной метра, коснувшись кончиками пальцев и шкафа и стены.
Все это он проделывал совершенно спокойно, даже без гримас и обычных
обезьяньих ужимок. А когда обезьяна не гримасничает, когда движения ее
размеренны, спокойны и точны, как у человека, она особенно страшна.
Теперь орангутанг буквально запер человека в ловушку. Выход был только
один, и Араканцев решился на него. Медленно завел он руку за спину и начал
шарить пуговицу револьверного кармана.
И тотчас же орангутанг преобразился. На морде его появилось выражение
свирепой ярости, он затопал ногами, а на нижней, сильно выступающей челюсти
маленькими кинжалами сверкнули клыки. Видимо, он уже хорошо знал, что
следует за этим якобы безобидным движением руки за спину.
Араканцев поспешно опустил руку. Моментально успокоились кривые ноги,
исчезли клыки, и на морде обезьяны появилось выражение полного безразличия.
"Сколько же времени будет продолжаться эта гнусная, позорная
комедия?" - подумал со злобой и отвращением Араканцев. И решительно просунул
руку за спину. Орангутанг на этот раз не показал клыков, а мячом отлетел в
глубь кабинета и в бешенстве забарабанил кулаками по письменному столу.
Араканцев тоже выскочил из угла. И тут орангутанг закричал, раздувая
горловые мешки. Это было что-то среднее между воем пароходной сирены и
басовыми вздохами огромного органа. Могучая грудная клетка обезьяны дрожала
от натуги, как потревоженный колокол, проталкивая через горло буквально бурю
звуков. Но Араканцев решил покончить с этой историей. Рука его нырнула в
карман и тотчас же появилась снова... пустая. Этого надо было ожидать. Кто
же, отправляясь в казино, берет с собой револьвер?
Потерявший волю, мужество и надежду, Араканцев прислонился к стене. А
обезьяна медленно обходила стол, готовясь к нападению. Ноги ее чуть дрожали
перед прыжком. Араканцев понял, что это его конец. И с новой силой вспыхнула
в нем жажда жизни, а вместе с ней и жажда борьбы. Он огляделся и увидел
висевшую над диваном коллекцию старинного оружия.
Дальнейшие события развивались почти с неуловимой для глаза быстротой.
Это был буквально каскад нападений, парирований и новых стремительных атак.
Араканцев, соперничая с обезьяной в быстроте и ловкости движений,
прыгнул на диван, сорвал со стены старинную рыцарскую секиру и сам бросился
на орангутанга. Но он не успел обрушить на череп врага тяжелый удар. Секиру
с необычайной силой вырвали из его рук, а сам он взлетел на воздух и упал на
пол в дальнем углу кабинета. Ему показалось, что его зацепил маховик
громадной машины и перебросил через всю комнату.
Араканцев снова вскочил на ноги. Орангутанг, переваливаясь, шел на него
с занесенной секирой.
Обезьяна держала топор над головой, как человек, в обеих руках.
"Расколет надвое, как полено", - мелькнула мысль в голове Араканцева, и
он вдруг вспомнил слова Долли, сказанные на пляже: "Гами умеет колоть
дрова".
Орангутанг подошел почти вплотную. Надо было чем-нибудь парировать
удар. Араканцев сдернул с крюка попавшийся на глаза красный конус
огнетушителя. Но неудачно. Огнетушитель вырвался из рук, с металлическим
дребезгом грохнулся на пол и... взорвался. Клубы едкого удушливого дыма
наполнили комнату. Орангутанг взвыл испуганно и отбежал к дальней стене.
Воспользовавшись этим, Араканцев прыгнул на подоконник и рванул шпингалет.
Окно распахнулось.
Отрываясь от подоконника, он ясно услышал испуганный голос Долли.
Упал Араканцев на вершину пальмы-причардия.
По бочкообразному чешуйчатому и окутанному войлоком стволу ее он легко
спустился на землю и побежал. А вслед ему несся оглушительный рев
орангутанга.
7. ПО ГАЗЕТНЫМ ПОЛОСАМ
Орган тяжелой индустрии "Индустри унд Гандельсцейтунг" в спокойной,
деловой статье обсуждал возможность использования обезьяньего труда на
фабриках и заводах: "...Опыт Фридриха Пфейфера - это первая ласточка в
области замены человеческого труда трудом обезьян крупных пород,
преимущественно орангутангов, шимпанзе и горилл. Конечно, потребовалось и
перевооружение цехов особенными, сверхусовершенствованными машинами".
Научная комиссия, состоящая из видных зоологов и биологов, на
рассмотрение которой поступил пфейферовский так называемый "обезьяний
проект", отнеслась к нему вполне положительно, нашла его, безусловно
приемлемым, практически осуществимым и даже полезным.
Группа же инженеров указывает, что как бы ни была совершенна машина, но
для управления ею все же необходима рука, направляемая человеческим разумом.
Но и инженеры согласились, что применение обезьяньего труда возможно в
некоторых простейших отраслях фабрично-заводского труда.
По сведениям, полученным из первоисточника, оборудование "обезьяньих
цехов" на заводе Ф. Пфейфера уже закончено. Производилось несколько пробных
работ, давших блестящие результаты.
Официальное открытие и пуск "обезьяньих цехов" состоится завтра в
присутствии правительственной экспертной комиссии...
Бульварная вечерка "Ахт Ур Абендблат" в большом фельетоне воспевала не
без лирики "этих славных, умных зверей, работавших каждый за четверых.
Мы не могли без умиления смотреть на добрые, располагающие к себе
физиономии кротких экзотических гостей, вливающих свежую живую струю в нашу
отечественную промышленность...".
Берлинский орган фашистов "Гевиссен" поместил интервью с Фридрихом
Пфейфером, начинавшееся так: "С господином Пфейфером мы встретились на
острове Нейверн, на его обезьяньей ферме-питомнике.
Патрон был в смокинге цвета сенегальских негров, золотистой панаме и
коричневых ботинках. Беседа наша то и дело прерывалась могучим ревом
питомцев фермы, будущих немецких рабочих. Присев в тени старого,
средневекового нейвернского маяка, господин Пфейфер сказал нам: "Я уверен,
что вскоре вся моя фабрика будет обслуживаться только обезьянами. Я на всю
жизнь избавлен от горькой необходимости связываться с этими головорезами! Вы
понимаете, конечно, что я говорю о так называемых "сознательных
пролетариях". И они и главари их - коммунисты - еще молоды, неопытны,
зелены, чтобы бороться со мной, Фридрихом Пфейфером... Вы спрашиваете, чья
идея поставить обезьяну у станка, кто ее разработал, кто воспитывает моих
четвероруких рабочих? Это не важно! Считайте, что все это делаю я, так как
монополия принадлежит только мне.
В будущем месяце ферма дает мне для моих фабрик еще пятьсот самых
лучших, уже дрессированных экземпляров. А потом мы принимаемся за выполнение
крупного заказа для комбината Стиннеса.
Как видите, дело на полном ходу!
Наши рабочие? А мне до них какое дело? О, я еще проучу этих бунтарей!
Отныне стачки нет! Стачка умерла!.." "Да здравствует стачка!" Так "Роте
Фане" начала статью под заглавием "Обезьяны-стачколомы".
"До какой дикости доходят наши капиталисты и прочие господа с
Рейхенштрассе в своем понимании роли рабочих на производстве - видно из
факта организации так называемых "обезьяньих цехов" Ф.Пфейфера. На запрос
нашего стачечного комитета, каковы его условия, Пфейфер ответил лаконично:
"Продолжительность рабочего дня та же, но заработная плата уменьшается на
двадцать процентов за счет механизации производства. Иных условий не приму!
Эксплуатация обезьяньего труда рентабельнее. Ясно?" Вполне ясно, г-н
Пфейфер! Но мы люди, а не обезьяны, и потому имеем законное право требовать
нормальной оплаты труда. Условия Пфейфера не приняты! Мы объявили стачку. Да
здравствует стачка!
А в заключение спешим поздравить фельдмаршала Пауля Гинденбурга.
Наконец-то он нашел себе достойных союзников - обезьян..." Один лишь
"Берлинер Берзен Курьер", орган биржевиков и банкиров, без всяких
комментариев и тем паче лирики в отделе хроники сообщил: "Акц. о-во
"Панургово стадо". Цель общества - эксплуатация обезьяньего труда на
фабриках и в сельском хозяйстве. Состоялось уже первое заседание правления.
Единогласно постановлено контрольный пакет передать г-ну Фридриху Пфейферу,
члену-учредителю и председателю правления о-ва.
Учредительные акции распределены полностью. По проверенным сведениям,
на столичных, гамбургской, кельнской и прочих крупных биржах акции
"Панургова стада" ежедневно повышаются. Последний паритет - 480".
8. ЧЕТЫРЕ КАРТЫ
Араканцев сгреб в кучу все эти газетные листы и устало положил на них,
как на подушку, голову.
- Что с тобой, Андреи? Ты за последнее время на себя не похож!
- Ничего особенного. Просто мне противно, и я устал круглые сутки
драться с орангутангами. С таким трудом благодаря тебе получил я должность
обезьяньего надсмотрщика на фабрике Пфейфера, а теперь я вижу, что все это
напрасно. Один я не могу взбунтовать обезьянье стадо. А проникнуть на остров
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг