ВАЛЕНТИНА ЖУРАВЛЕВА
Придет такой день
Не читайте этот рассказ днем, потому что вас будут отвлекать тысячи
назойливых мелочей. Лучше всего читать ночью, когда на столе лежит теплый
круг света от лампы и сквозь полуоткрытое окно слышно, как шуршит дождь.
Не читайте этот рассказ, если вас раздражают исторические и научные
неточности. Действительность здесь основательно перемешана с вымыслом.
Сведения, которыми я располагала, были так противоречивы, что пришлось
выбирать почти наугад. Кое-что я присочинила сама.
Не читайте этот рассказ, если вы рассчитываете спросить в конце, почему
в век кибернетики и космических ракет я вспомнила историю, случившуюся в
конце прошлого столетия. Я не смогу ответить. Бывает же так: вы идете по
берегу моря - и вдруг замечаете камешек, который надо поднять. Почему надо?
Почему именно этот? Пустые вопросы. Вы подбираете камешек, кладете его
на ладонь, и вас охватывает непонятное волнение. И вы надолго запоминаете
этот день, море и камешек.
Весна 1887 года в Париже была на редкость холодной, и сирень расцвела
только шестого мая. Студенты-медики Жерар Десень и Поль Миар пришли к
знакомой художнице с ветками только что распустившейся сирени. Возможно, при
других обстоятельствах художница и не обратила бы особого внимания на
подарок. Но ей, как и всем, надоели холодные ветры и томительные серые
дожди.
В этот яркий солнечный день она восприняла сирень как символ победившей
весны. Она долго любовалась цветами, а потом сказала, что не существует
красок, которые позволили бы правильно передать тончайшую цветовую гамму
сирени.
- Смотрите, - сказала она, - я могу взять китайский вермильон,
смальтовую синюю и фиолетовый марс. И вот красное в соединении с
сине-фиолетовым дает чистый малиновый цвет. Но никаким смешением красок
нельзя воспроизвести живую сиреневую гамму. Наверное, нужна какая-то особая
краска...
- Очень хорошо! - воскликнул Поль Миар. - Я получу ее в лаборатории.
Дайте мне два года.
- Два года? - переспросил Жёрар Десень и рассмеялся. - Ты не справишься
с этим и за двадцать лет: искусственные краски тусклы и грубы. Они годятся
только для того, чтобы малевать вывески. Но за два года я найду растение, из
которого можно получить настоящую сиреневую краску.
- Ты нелогичен, Жерар, - возразил Поль. - Вот перед тобой сама сирень,
разве ты можешь извлечь из нее сиреневую краску?..
Художница прервала спор. Она объявила, что будет ждать два года.
Посмотрим, кто окажется прав, сказала она. А пока, в такой сверкающий
весенний день, не лучше ли пойти к набережной?
Я не знаю имени художницы.
Может быть, это и не так важно, ибо через полтора месяца она уехала к
себе на родину, в Сербию. К этому времени студентов уже не было в Париже.
Миар работал лаборантом в Берлине, у Штольца. Десень вместе с экспедицией
Жана Декавеля поднимался от Конакри к верховьям Нигера. Перед отъездом из
Парижа художница написала друзьям письма. Одно письмо, отправленное в
Конакри, так и не попало адресату, потому что экспедиция вернулась окружным
путем, через Дакар. Другое письмо пришло в Берлин в то утро, когда новому
лаборанту впервые поручили самостоятельную работу: он машинально положил
нераспечатанный конверт в книгу и вспомнил о нем только осенью, возвращаясь
в Париж.
Итак, художница исчезает из нашего рассказа, оставляя, впрочем, повод
поразмыслить о роли женщин в истории науки. Кто знает, как сложились бы
судьбы Поля Миара и Жерара Десеня, если бы в ту весну они оба не были
немножко влюблены в художницу.
Правда, они так и не нашли сиреневую краску. Но жизненный путь их был
уже определен. После окончания медицинского факультета Десень путешествовал
и собирал лекарственные растения, а Миар получал новые лекарства в
химической лаборатории.
Это вполне соответствовало их склонностям. Десень был прирожденным
путешественником. Он вырос в Марселе, в семье состоятельного судовладельца,
и еще в детстве с поразительной легкостью овладел шестью языками.
В конторе своего отца он видел самых различных людей, это приучило его
свободно держаться в любых обстоятельствах и быстро приспосабливаться к
чужим обычаям. Невысокий, худощавый, он был, однако, очень вынослив и, что
особенно важно для путешественника, невосприимчив к резким сменам климата и
пищи. Есть масса свидетельств о необыкновенной удаче, сопутствовавшей
Десеню. Я думаю, дело не только в удаче. Когда человек из множества дорог
неизменно выбирает единственно верную, это говорит об интуиции или, если
хотите, о таланте.
Поль Миар был человеком иного склада. Его отец считался одним из
крупнейших профессоров богословия, а дед был известным атеистом и
антиклерикалом. Люди такого типа дали Франции Монтескье, Вольтера, Дидро. В
доме Миаров часто гостили политические деятели, писатели, адвокаты.
Прислушиваясь к их спорам, Поль довольно скоро сообразил, что взрослые
заняты интересной игрой, в которой не так важен результат, как сам процесс
игры, подчиняющийся тонким и сложным правилам. Эмиль Золя, обедавший однажды
у Миаров, обратил внимание на четырнадцатилетнего мальчика: казалось, юному
Полю доставляло удовольствие незаметно подталкивать и направлять спор. Золя
предсказал, что мальчик станет депутатом парламента, - и ошибся. Поль
унаследовал от своей матери, женщины доброй и рассудительной, склонность к
работе, дающей полезные результаты. Он принес в химию острый, скептический
метод мышления, хотя в его стиле сохранился и некий привкус игры: иногда
Поля забавляли неожиданные превращения веществ.
После окончания университета Миар четыре года работал в лабораториях
Штольца, Гофмана и Вендерота. Утверждают, что именно Поль Миар подсказал
Гофману способ получения ацетилсалициловой кислоты. Возможно, это легенда.
Зато не подлежит сомнению выдающаяся роль, которую Миар сыграл в открытии
амидопирина: об этом неоднократно упоминал Штольц. В Париж Миар вернулся
зрелым ученым и вскоре стал руководителем лаборатории при госпитале св.
Валентина.
К этому времени дружба Миара и Десеня превратилась в открытое
соперничество. Несколько французских врачей сообщили о случаях отравления
ацетилсалициловой кислотой. Миар выступил в защиту Гофмана. Неделю спустя
Десень прочитал в Сорбонне лекцию о лекарственных растениях Западной Африки
и резко осудил увлечение "химическими снадобьями". Так Миар и Десень
оказались в центре борьбы, отголоски которой чувствуются и в наши дни.
Строго говоря, Миар и Десень оба были не правы: они занимали слишком
категоричные позиции.
Но именно эта излишняя категоричность заставляла их искать
непроторенные пути и с поразительной энергией идти от открытия к открытию.
Путешествия Десеня похожи на военные экспедиции: им присущи тщательная
подготовка, стремительный бросок к точно выбранной цели и возвращение с
трофеями. Говорили, что Десень пользуется списками испанского араба
Ибн-Байтара и какими-то малоизвестными рукописными травниками. Это чистейший
вздор, хотя Десень, конечно, был большим знатоком старинной фармацевтической
литературы. Жерар Десень чувствовал душу растений, или, если говорить
точнее, интуитивно угадывал жизненные закономерности растительного мира.
Там, где его коллеги видели только хаос и господство случая, Десень
улавливал строгую целесообразность. Он понимал, в какое время года должны
накапливаться в растениях активные вещества, понимал, зачем это нужно
растению, - и никогда не искал наугад.
Сохранилась фотография Десеня, сделанная в Лос-Анджелесе после трудной
Мексиканской экспедиции. Сменив пятерых проводников, Десень проделал путь в
три тысячи километров от Тампико сначала на север, к Рио-Гранде, затем на
запад, к границам пустыни Хила. На фотографии он выглядит так, словно
совершил непродолжительную прогулку по Елисейским полям. Экспедиция дала
науке полтораста новых лекарственных растений, в том числе мексиканский ямс,
без которого не было бы кортизона.
В это время Поль Миар закладывал основы ультрамикрохимии.
Наступили душные летние месяцы, над Парижем медленно двигались волны
невыносимого зноя.
Обмелела Сена. Засохли листья большого орешника во дворе госпиталя.
Миар отпустил своих сотрудников, его раздражала их вялость. Он работал до
глубокой ночи, не замечая жары, усталости, голода. Еще в студенческие годы
он обратил внимание на оборудование, одинаково несовершенное и грубое во
всех лабораториях. Теперь Миар создавал аппаратуру, пригодную для
исследования микроскопических доз вещества. Он вдруг понял (нет, правильнее
сказать - почувствовал, всей душой почувствовал), что увеличение точности
приборов ведет к открытиям, даже если работаешь с давно известными
веществами.
Когда от резкого газового освещения начинали болеть глаза, Поль Миар
выходил во двор, садился на каменные ступени, не остывшие еще от дневного
зноя, и смотрел в черное небо. Где-то под этими же звездами у костра спал
Жерар Десень. Поль отчетливо видел костер. Можно было даже закрыть глаза:
пламя не исчезало. Это был отблеск огня газовых горелок. Поль терпеливо
ждал, пока погаснет пляшущее в глазах желтое пламя, и возвращался в
лабораторию...
За борьбой Десеня и Миара следили не только их коллеги-медики.
В лабораторию при госпитале св.
Валентина дважды приезжал Жюль Ренар. Сохранилась обширная переписка
Миара с Рентгеном и Шоу. Анри Беккерель, лечившийся в госпитале св.
Валентина, рассказывает, как однажды во дворе внезапно появился высокий
человек в прожженном, перепачканном халате. Сразу же, говорит Беккерель,
меня охватило ощущение беспокойства и тревоги. Казалось, этот человек только
что покинул поле битвы, самое пекло.
Сжав кулаки, наклонившись вперед, он стремительно шагал по узким
дорожкам, и на его лице ясно была видна мучительная, напряженная работа
мысли. Беккерель говорит, что незнакомец был поразительно похож на Бодлера,
каким он изображен на знаменитом портрете кисти Курбе: запавшие глаза под
массивным лбом, резкие морщины у рта; упрямо выдвинутый подбородок.
Внезапно этот человек останот вился и простоял несколько минут
совершенно неподвижно. Потом поднял руки; пальцы начали быстро двигаться,
словно собирая в воздухе какой-то прибор. Закончив работу, человек
машинально обошел невидимый, несуществующий барьер, словно опасаясь задеть
его и повредить.
Немало друзей было и у Десеня: писатели, поэты, художники.
Когда Десеня просили рассказать о дальних странах, он отбирал самое
красочное и ни слова не говорил о пережитых трудностях, не жаловался на
опасности и лишения. Вот почему "Путешественники", которых Эмиль Верхарн
посвятил Десеню, наполнены такой торжественной созерцательностью:
Пустыни рыжие и степи - без границ,
Подвластные громам и ураганам бурным,
И солнца, саваном одетые пурпурным,
Туманным золотом вечерних плащаниц
И храмы медные, где щит и меч тяжелый
У паперти, и крест над ними в вышине,
И старых кесарей, в оцепенелом сне
Навеки замерших, чугунные престолы.
Устои островов над мутно-голубой -
То бирюзовой, то опаловoй - пучиной,
И дрожь, и тайный страх бескрайности пустынной -
И вдруг, как молоты гремящие, прибой!..
Многим казалось, что Миар и Десень идут совершенно разными путями.
Между тем все было значительно сложнее. Десень объявил о своем намерении
исследовать подводную растительность; это навело Миара на мысль ввести в
практику фармацевтической химии высокие давления.
Полгода "Рыбка", шхуна Десеня, провела у островов Эгейского моря.
Рослый англичанин-инструктор помогал Десеню надевать громоздкое водолазное
снаряжение и, глядя в пространство, говорил: "Вам, конечно, наплевать на
правила, но я обязан их повторить".
И он их повторял. Матросы налегали на рукоятки помпы, начинался спуск.
Десень подолгу бродил на небольшой глубине, присматриваясь к загадочному
миру водорослей. Он забывал отвечать на сигналы.
Поздней осенью, когда "Рыбка" возвращалась в Марсель, англичанин,
флегматично сплюнув за борт, сказал Десеню: - Я спорил сам с собой - на
хорошую выпивку против двух пенсов, - что это плохо кончится.
Там, внизу, не место для прогулок. Надо работать - и пробкой наверх. Но
вы живы, а в трюме у нас полно вонючей травы. Все это трудно объяснить.
- Возможно, - согласился Десень. - Нечто подобное говорил мне и
господин Франс: дьявол всегда на стороне ученых.
"Этюды о водорослях" Десеня хорошо известны, их перевели на многие
языки. По чистой случайности в "Этюдах" нет ни слова о морском экстракте:
книга была уже на прилавках, когда Десень впервые получил фиолетовый,
отсвечивающий металлом порошок, обладающий удивительной силой. Ничтожной
дозы экстракта хватало, чтобы оживить срезанную в разгар зимы ветку розы. В
течение одного-двух часов появлялись зеленые ростки, ветка покрывалась
листьями, набухали почки, и, наконец, распускались цветы.
Было что-то колдовское в этих возникших среди зимы тонких листьях и
неестественно ярких цветах. Через сутки жизненный цикл завершался: цветы
опадали, листья желтели, сморщивались, ветка становилась сухой, ломкой - и
все обращалось в серую пыль.
В январе 1899 года Десень прочитал публичную лекцию и показал эффектные
опыты с левкоями, ирисами и гиацинтами.
Однако он наотрез отказался продать садоводам свой экстракт.
Кто-то пустил слух, что никакого экстракта вообще нет, а все
объясняется гипнозом. Сенсация быстро забылась. Но в ту зиму посыльный часто
относил белые розы в небольшой дом на Басе дю Рампар, где ждали Десеня,
когда он отправлялся в свои путешествия, и молились о его благополучном
возвращении.
К соперничеству Миара и Десеня привыкли, оно стало своего рода научной
достопримечательностью. И многих удивило сообщение "Фигаро" о готовящейся
Миаром и Десенем совместной экспедиции в Индию. Было высказано немало
противоречивых догадок, одинаково далеких от истины, за одним, впрочем,
исключением: все понимали, что цель экспедиции должна быть совершенно
необычной, если уж Миару и Десеню потребовалось объединить усилия.
Цель экспедиции и в самом деле была необычной.
Старинная индийская книга "Яджур-веда", перечисляя лекарственные
растения, особо выделяет пальму Будды. О ней упоминают и древнеегипетские
надписи: она названа в них трехгранной пальмой. Ствол у нее действительно не
круглый, а трехгранный, хотя и с округленными гранями.
Все источники, в том числе греческие и арабские, более поздние,
согласно и точно описывают пальму и способ приготовления бальзама из сока,
содержащегося в наростах на стволе. "Яджур-веда" не скупится на мельчайшие
детали, описывая эти похожие на человеческие лица наросты. Зато о самом
бальзаме сказано коротко: действие его непостижимо.
Столь же неопределенны в этой части и сведения из других источников.
Видимо, никому не удавалось получить бальзам: все повторяют то, что сказано
в "Яджурведе".
Наросты встречаются только у самых крупных пальм, причем активное
вещество скапливается в наростах лишь в период цветения. Трехгранные пальмы
растут небольшими группами в глубине тропического леса; нет никакой
возможности уловить момент их цветения. Он наступает раз в восемьдесят лет и
продолжается три или четыре дня, после чего дерево быстро погибает.
План Десеня состоял в том, чтобы отыскать достаточно взрослую пальму,
искусственно вызвать - с помощью морского экстракта - цветение, а затем
собрать сок, который появится в наростах.
С самого начала Десень рассчитывал на участие Миара. В болотистой почве
джунглей невозможно добраться до корней пальмы. Существовал только один
способ ввести экстракт - через кору дерева. Для этого нужно было получить в
лаборатории очень сильный растворитель: кто справился бы с такой задачей
лучше Миара?
И еще: "Яджур-веда" предупреждала, что сок пальмы сохраняется не более
двух суток. Миару предстояло за это время установить природу содержащегося в
соке активного вещества.
Не следует удивляться согласию Миара участвовать в экспедиции.
Укажите нечто такое, на чем написано "постичь нельзя", - и люди,
подобные Миару и Десеню, пойдут хоть На край света, стремясь найти это нечто
и постичь. Иногда они терпят поражение в пути, на полдороге. Но что бы ни
случилось, я знаю: таких людей постепенно становится больше.
В августе 1899 года Десень выехал в Марсель, где стояла готовая к
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг