Чувствовалось, как он переламывает свое настроение. - Вы хотели поговорить
об истории нашей планеты, не так ли? Так вот. С переселением все ясно?
Значит, стали жить. Кто как мог. Точнее, как кому сказали. Сто три семьи,
их слуги в довольстве и роскоши, а прочие, вот именно, прочие - в
неустанном труде, дабы не лишить ста трех их привычной роскоши и привычного
довольства. И вот тогда прочих стали развлекать, как - вам прекрасно
известно.
Я не сводил глаз с бледного лица Оуна. За неторопливым течением его
речи угадывалась горечь.
- И когда среди веселья и адского труда была создана техническая
основа нашего существования, началось на первый взгляд непонятное. Как
бегун, разорвавший финишную ленточку, переходит на шаг, так и промышленные
мощности Беаны стали вдруг работать вполсилы. Рабочие руки вдруг стали
никому не нужны.
- Что же случилось? - невольно вырвалось у меня. Кажется, я правильно
"прочел" главу о прогрессе и регрессе. Плановый регресс - вот в чем дело.
- Ничего не случилось, - спокойно ответил Оун, - уровень производства
обеспечивает лишь удовлетворение потребностей элиты. Остальные получают на
поддержание жизни. Таким образом наши правители ни в чем себя не
ограничивают, расходуют природные и людские ресурсы исключительно для себя.
Они твердо решили, что одного глобального экологического кризиса и
космического переселения с них достаточно.
- Но есть же выход из положения, - возразил я, - есть возможность
овладения новыми видами энергии, помимо электрической. Взять самое простое:
энергию вашего светила. Не говоря уже о термоядерной.
- А зачем тратиться на исследования, разработки, когда и так хорошо?
Зачем это пятидесяти семи? А что касается научного и технического застоя...
Он влияет только на тех, кто трудится, это их жизнь становится все
невыносимей. Конечно, люди не хотят мириться с существующей ситуацией. На
Производственном континенте не раз, протестуя, полностью останавливали
производственный цикл. Ну и что? Пятьдесят семь спокойно жили на запасах,
ожидая, когда гонимые голодом люди снова придут к конвейерам. Более того,
они допустили к ним дополнительные рабочие руки из числа не имеющих работу
и за короткий срок наверстали упущенное, чтобы потом снова сбавить темпы -
и все текло по-старому.
- Живя на Главном континенте, и не подумаешь, что все так скверно.
- Теперь, я надеюсь, Алексей, вы понимаете, зачем планете-государству,
не имеющей внешних врагов, такая большая армия и столь разветвленный
государственный и полицейский аппарат? А вот зачем понадобилась еще и
комиссия семнадцати, этого я не понимаю... И без нее прессинг достаточно
тяжел.
Заскрипела дверь - ее осторожно приоткрыл наш радист. Оун вздрогнул. Я
невольно подумал, что Миккас Пру подслушивает нас. В руках радист держал
коробку. Заговорил Оун, будто очнувшись или вспомнив что-то:
- Простите, Алексей, Миккас хотел бы обратиться к вам с просьбой. Но
застеснялся, наверное. Раз вы едете в город, передайте эту коробку сестре
Миккаса. Она одинокая женщина, хотелось бы ей помочь.
... Сестра Миккаса Пру жила в зоне отдыха. На лестнице ее дома,
видимо, забыли включить освещение, и, поднимаясь, я всякий раз щелкал
зажигалкой, чтобы высмотреть номер квартиры. Поднявшись на пятый этаж, я
невольно посторонился: в полумраке маячила какая-то фигура. Вспыхнул огонек
сигареты - передо мной стояла Бэкки! Я изумился.
- Стой! - шепотом окликнула она меня. - Ты куда? Как ты здесь
оказался?
- Я могу спросить тебя о том же... Я в триста восьмидесятую.
- Ничего себе! - Тон Бэкки изменился. - Там живет одинокая женщина.
Я не хотел, чтобы Бэкки думала обо мне плохо:
- Здесь живет сестра радиста нашей базы. Он просил передать ей
посылку.
В это время наверху отворилась дверь, мы услышали женский голос и в
ответ на него - голос Крауфа:
- В Верховном ведомстве уже есть определенное мнение на этот счет.
И тут грохнул выстрел.
Я все понял и почувствовал, как к горлу подступает тошнота.
Когда мы сели в машину, долго ехали молча. Но все же я не выдержал:
- За что ты ее?
- Злобная, агрессивная клеветница. Словом, захотела в нынешней
ситуации стать тем палачом, который получает шапку казненного.
- Неплохо... Вот, кстати, реакция на вашу деятельность, Крауф. Но что
же она хотела, эта женщина?
- Грубо говоря, деньги, - резко бросила Бэкки.
- Да... - со вздохом произнес Крауф, - деньги - это сила.
Помолчал и, вдруг обернувшись ко мне, заговорил:
- Когда в Верховное ведомство пришло анонимное письмо с проектом
нового закона, его показали юристам, и те сначала посмеялись, а потом
заявили, что об анонимке стоит подумать.
- Чтобы установить кровавую диктатуру? - в упор спросил я.
- Да о чем вы говорите, Алексей? - укоризненно ответил Крауф. -
Кровавая диктатура... Да, выборной системы Беана не знала никогда, но наша
демократия достаточно развита.
- Я, конечно, не философ, не космический провидец, я просто женщина.
Но позвольте мне сказать, - Бэкки смотрела на нас, как на демагогов. -
Человека нужно воспитывать, чтобы он стал человеком. Много есть к тому
способов, педагогических и прочих, но они малоэффективны, иначе откуда
грязь и нечисть? А вот при воспитании под страхом смерти во втором, третьем
поколениях мерзость выведется как чума.
Когда мы подъехали к ее дому и Крауф начал прощаться, к нам подошел
молодой человек.
- Я, собственно, к вам, - он протянул Крауфу руку, - но я не знал, где
вы живете, выяснил только, что здесь вы бываете. Поэтому пришел сюда.
- Вы что, следили за нами? - удивленно спросила Бэкки.
Тот не удостоил ее ответом.
- Меня зовут Рэв Дрибл, - представился он, - я решил войти в комиссию
семнадцати. Мне слишком многое пришлось пережить, чтобы отказать себе в
этом. Я надеюсь на вас. Я знаю, что личные обиды плохие советчики в деле
справедливости, но у меня есть моральное право судить подлецов и негодяев.
- Кто же мог вас так обидеть? - усмехнулся Крауф.
- Это не уличный разговор, - сказала Бэкки, - к тому же я страшно
голодна. Идемте...
Дрибл смутился и пошел за нами.
- Это серьезный разговор, вполне серьезный, - повторял он, снимая в
прихожей пальто, - я расскажу вам все, и вы меня поймете. Но сначала
ответьте, как вы стали членом комиссии? Вы что, умнее, справедливее других?
Вы что, бессребреник? - допытывался он у Крауфа.
Мы прошли в комнату. Неожиданный гость заинтересовал меня.
- Может быть, бессребреник, - задумчиво ответил ему Крауф, -
разглядывая висящий над тахтой фотографический портрет Бэкки. - Может
быть... За работу в комиссии нам не полагается дотации. Я живу на средства,
заработанные преподаванием философии в университете.
- Ага, значит, у вас общий взгляд на мир, поступки людей, и
поэтому?... - не унимался Дрибл.
- Мировоззрение здесь ни при чем, и вообще, я боюсь, что не смогу
ответить на ваш вопрос. Меня вызвали, и я согласился.
- Неужели вы никогда не задумывались, почему вызвали именно вас, а не
вашего коллегу, недруга, приятеля? И вы просто так согласились? Вы что,
безжалостны по натуре?
- Нет, - ответил Крауф, - некоторые даже считают, что я человек
мягкий. Врагов у меня нет. Я думал, прежде чем согласиться. И видите ли, я
уверовал...
- Вот! - Дрибл с облегчением вздохнул. - Этого мне от вас и надо. Я
тоже уверовал в то, что единственный способ поставить людей на место
наконец найден.
Я уверовал и ощутил в себе право быть орудием возмездия ради
справедливости.
Глядя еще на одного поборника справедливости, я думал, что присутствую
при шутовском спектакле.
- Справедливость! Вы-то тут при чем?! У вас что, суда нет? - спросил
я.
- Правосудие имеет дело с готовыми преступниками, - обернулся ко мне
Крауф. - Но ведь не в природе разумного существа страсть к грабежу, обману,
ко всему, что четко квалифицируется в своде законов. Важно другое. Чтобы
стать насильником, нужно испробовать свою силу над слабым, затем над более
сильным и так далее к вершинам подлости, к преступлению. Все логично,
закономерно. Но комиссия карает тех, кто является потенциальным
преступником. Лучше убрать язву сразу, чем ждать ее прободения.
Бэкки принесла ужин.
- Так кто же вас так обидел? - серьезно спросила она Дрибла,
усаживаясь к столу и приглашая нас.
Дрибл поведал нам свою историю. Он был одним из способнейших
сотрудников химического института. И работал под руководством личности
заурядной. Его руководитель понимал, что только благодаря таланту Дрибла,
его знаниям лаборатория делает значительные успехи. Его грызла зависть.
Когда-то Дрибл был женат, но с женой прожил недолго. Расставшись, они
не имели друг к другу никаких претензий. И вдруг в научный центр по
координации исследований пришло письмо от некоего врача, оказавшегося
приятелем начальника Дрибла. В нем утверждалось, что Дрибл много лет
отравлял свою жену неизвестными химическими веществами, о чем врач,
наблюдавший женщину, считал своим долгом уведомить руководство центра.
Все кругом были уверены, что Дрибл не злоумышленник, даже знали, что
письмо врача инспирировано заведующим лабораторией, находились к тому и
прямые доказательства. Однако бывшая жена Дрибла подтвердила обоснованность
обвинения.
Директор, к которому Дрибл обратился за помощью в восстановлении
справедливости и своей репутации, замялся и сокрушенно сказал, выразительно
подняв глаза к потолку: "Я не в силах изменить то мнение..."
- Теперь мне ничего не остается, как торговать газетами, более
почтенного занятия недостоин, - закончил Дрибл свой рассказ.
Крауф удивился:
- Я знаком с вашим директором. Серт Смелл, не так ли? Он всегда
производил впечатление человека добродушного, преданно служащего науке. Как
же он не смог отличить клевету от правды?
- А как вы отличаете клевету от правды? - не удержался я.
- А вообще, вам, Рэв, - обратилась Бэкки к Дриблу, - крупно повезло,
что вы вляпались в эту историю до принятия нового закона.
Дрибл в конце концов признался, как нашел нас. Он видел, как на мосту
Крауф стрелял, по его выражению, в "гогочущие пасти".
Крауф посмотрел на часы и поднялся. Дрибл пошел за ним. Я тоже встал.
На улице светили редкие фонари.
- Ну, что? - спросил Крауф. - Куда вас подвезти?
Дрибл назвал адрес, а я - ближайшую вертолетную станцию.
Крауф обошел машину, открыл переднюю дверцу - она-то и спасла его. Из
темной подворотни соседнего дома раздались выстрелы. Крауф удивленно дернул
головой и схватился за левое плечо. Мы с Дриблом бросились к раненому. Но
все же я успел посмотреть вслед убегавшим. При свете уличного фонаря я ясно
разглядел фигуру Дзея Оуна, моего тихого инженера.
***
Бэкки казалось, что более страшной ночи она не переживала. Выстрелы,
рана Крауфа, мысль, что под эту пулю мог попасть Алексей. Она же любила
его.
Алексей... Нередко ей казалось, что он держится с ней так, словно она
маленькая девочка, несмышленыш. Конечно, он хочет, чтобы она стала его
женой, она сама хотела бы этого, только как объяснить ему, что здесь, на
Беане, она тоже будет ему верной подругой, как и там, на его прекрасной
родине. Он говорит, что на Земле не знают, что такое деньги. Там не нужно
думать о заработке, а нужно просто работать в собственное удовольствие. И
ты будешь счастлив. Но если это правда, то жить там ей будет страшно. Ведь
она воспитана в совсем иных правилах, может незаметно для себя сделать
промашку, ее осудят наверняка...
Бэкки передернула плечами. Нет, нечего ей делать на Земле, хотя бы до
тех пор, пока она не узнает... Пока она не узнает сама и не расскажет о
своих знаниях беанцам. В этом она поклялась своей матери перед ее смертью.
Как это было давно! Пятнадцать лет бесплодных поисков и невероятно
напряженного ожидания... Архивы молчат, газеты молчат. Но Бэкки верит все
равно, истина откроется. Теперь она думала, что новый закон сметет ту ложь,
что опутала всю планету, сделает явное тайным. Надежда вряд ли сбыточная,
но вдруг... Нужно использовать все средства - истина, которую она ищет,
слишком дорога. Не для нее одной. Правда, порой ей уже казалось, что все
это красивая сказка, порожденная надеждой на лучшую долю, возникшая среди
таких же одиноких женщин, как ее мать. Бэкки смутно помнила подруг матери,
льющих горькие слезы... О чем только? Этого она уже не помнила, а спросить
было не у кого. И если она не дочь национального героя, как твердила мать и
повторяли ее подруги, то... То все в ее жизни было верно: и ограничения,
барьеры. Или, может быть, все, что сделал отец, не имело такого значения,
которое дало бы его дочери свободу и достаток? Мог он оказаться никому не
нужным энтузиастом-одиночкой?
Рассказать Алексею - он скажет, что цивилизация, достигшая космоса, не
смогла сделать подобного шага назад. Это верно, Беане не под силу освоение
даже близкого околопланетного пространства. Но ведь Алексей наверняка
знает, что Беана - дочерняя планета далекой родины аркоссцев, это знают
все.
Когда Бэкки вошла в гостиную, Крауф и Гончаров сидели и тихо
разговаривали.
- Вот они и "работают" под вас, Элдар... - убеждал Гончаров.
- Это исключено. Мы стреляем мечеными пулями. Преступники попадут за
решетку, если, разумеется, поблизости не будет одного из нас.
Опять спорят о законе! Дался же он Гончарову! Бэкки в сердцах резко
подвинула кресло к тахте и сказала:
- Алексей, приготовь завтрак, а я поработаю сестрой милосердия.
Гончаров отправился на кухню. Бэкки вдруг с облегчением подумала, что
вот наведет комиссия порядок, все вернется к прежнему, Алексей будет
прилетать и улетать, она снова будет писать на темы морали и быта, Крауф
снова займется университетской деятельностью, а Дрибл... Дрибл, может быть,
вернется в лабораторию.
Дрибл пришел после завтрака. Он порадовался, что рана Крауфа оказалась
неопасной, и предложил заняться святой местью - он знал, где живет его
недруг, директор института.
Крауф пожал плечами - почему Дрибл решил направить свою месть против
него, а скажем, не против заведующего лабораторией?
- Логично, - поддержала Дрибла Бэкки, - ведь это при попустительстве
Смелла откровенный дурак стал руководителем, равнодушие Смелла поощрило
подлость женщины. Представьте себе, что Смелл повел бы себя порядочно,
защитил бы Дрибла и подлость выявилась бы сразу, виновные были бы наказаны.
В том-то и дело, что часто подлость бывает скрытой.
Потом она помогла Крауфу надеть пальто, проводила его и Дрибла до
двери. Когда вернулась в комнату, Алексей сидел на прибранной тахте, и по
его лицу она поняла, что сейчас он начнет с ней тот разговор, который они
оба не то откладывали, не то избегали... Она принялась за уборку квартиры,
думая, как бы объяснить ему, что убегать с Беаны она не имеет права...
Объяснить так, чтобы он поверил ей, понял ее. И, на что Бэкки совсем не
надеялась, помог ей. Но позвонили с Космобазы. Гончаров заторопился.
А Бэкки пошла в редакцию. Зашла в секретариат узнать, стоит ли в
номере ее вчерашний репортаж. Но ответственный секретарь редакции сказал,
что материал из номера сняли. У ведущего редактора какие-то замечания...
Ведущий редактор встретил Бэкки хмуро: "Вы торопитесь на полосу газеты
прямо-таки на "крыльях вдохновения". Это, кажется, из вашего же последнего
шедевра..."
Бэкки вспыхнула. Тот взял со стола гранки: "На вашу тему идет в номер
статья чиновника из Верховного ведомства, - он помолчал, усмехнулся. - А
потом снова будем печатать вас, и только вас... Пока все это не
закончится..."
Бэкки в гневе вернулась в свой отдел. Как всегда, по утрам там сидела
секретарь, Дея. Она тихо разговаривала со своей старшей сестрой Ингит.
- Сволочи, - сказала Бэкки, Дея и Ингит повернулись к ней, - мой
вчерашний репортаж сняли. Чин из Верховного есть чин из Верховного, это я
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг