суслики-евражки, расхрабрившись, вывезли из норок и тревожно свистели, глядя
на нас.
Безымянный приток Белой, начинающийся где-то на склонах Анадырского
хребта, был не очень глубокий, но зато широкий. Над водой выступали гладкие
темные спины многочисленных валунов. Поварня стояла на левом берегу реки, а
небольшая тополиная рощица ютилась на правом.
Неподалеку от поварни мы и увидели четыре креста: три высоких и один
небольшой, похожий на обычный могильный крест. Два крайних, стоявших
особняком, сразу же показались нам очень старыми; еще издали заметили мы,
что черное потрескавшееся дерево иссечено ветрами, а внизу поземка
"подгрызла" кресты, и они вот-вот могли упасть. Никаких надписей на этих
крестах не сохранилось, а может быть, их никогда и не было. Они возвышались
посреди арктической тундры, как безмолвные памятники всем, кто жил, боролся
и погиб на Севере. Наверное, их водрузили здесь еще во времена
землепроходчества над могилами павших товарищи по скитаниям, водрузили и
ушли дальше и затерялись где-то в просторах Арктики, канули в небытие, а
кресты над безымянными могилами все стояли, широко раскинув черные
перекладины... Потом рядом с ними появились два новых креста: маленький, с
именем астронома Мазурина, и высокий, с еще хорошо сохранившейся надписью:
ЖИЛЬЦОВ АНДРЕЙ ПАВЛОВИЧ
РУССКАЯ ПОЛЯРНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
1914-1916
Мы расследовали историю экспедиции, исчезнувший сорок лет назад, и,
конечно, никого из ее участников не надеялись застать в живых... И все-таки
всех нас вдруг охватила глубокая тоска, и руки сами потянулись к шапкам...
Низенькая старая поварня казалась глубоко вросшей в землю. Прежде чем
войти в нее, нам пришлось срыть грунт перед порогом; видимо, поварня уже
очень давно ни-кем не посещалась...
Мне трудно передать сейчас свое первое впечатление от всего, что мы
увидели внутри поварни, а увидели мы странную картину: пол был завален
порванными и порезанными листами из тетрадей и путевых журналов, а посреди
этого хаоса лежали останки человека... Мы радостно вздохнули, когда снова
вышли наружу, почувствовали прикосновение холодного ветерка и услышали шум
реки и шелест листвы в леваде; мир показался нам особенно чистым, сквозным,
просторным, и уже с совершенно иным чувством смотрели мы на неяркие цветы
куропаточьей травы, на чешуйчатые стебельки шикши, на ватные головки пушицы,
качавшиеся над болотцем,
Долго молчавший Березкин сказал:
- Отсюда Зальцман начал отсчитывать шаги, - и махнул рукой в сторону
левады.
Это замечание вернуло всех нас к действительности. Мы возвратились в
поварню, обходя скелет с остатками одежды, тщательно собрали все бумаги, а
пилот нашел у стены сильно поржавевший охотничий нож и тоже захватил его с
собой. Со всем этим багажом мы отправились к вертолету, чтобы привести в
порядок найденные бумаги и вообще разобраться в своих впечатлениях.
Глава восьмая
в которой высказывается первое суждение о найденных бумагах, а
хроноскоп вновь позволяет нам воочию увидеть некоторые события, происшедшие
сорок лет тому назад
Пилот признался нам, что посадил вертолет так далеко от поварни, боясь
повредить какие-нибудь "вещественные доказательства", как он выразился.
Теперь же, после первого обследования, мы решили перебазироваться и разбить
лагерь у тополевой рощи. Поставив палатку и наскоро перекусив, мы, при
живейшем участии пилота и штурмана, занялись раэбором бумаг. Все они были
перепутаны, многие выцвели, стали ломкими, но все-таки успех нашего
предприятия теперь зависел от этих листочков, исписанных неразборчивыми
незнакомыми почерками. Как и все современные люди, с раннего детства
приученные читать и писать, мы подсознательно больше всего и охотнее всего
верили письменным документам, слову. И даже сейчас, обладая первым в мире
хроноскопом, прибором, способным объективнее и точнее воспроизводить картины
прошлого, чем любое письменное свидетельство, неизбежно отражающее симпатии
и антипатии автора, - мы все же засели за бумаги, и не подумав прибегнуть к
помощи своего чудесного аппарата. Очевидно, недооценка возможностей
хроноскопа и заставила нас потратить некоторое количество времени на
совершенно нелепые домыслы.
Пилот и штурман, довольные, что им тоже позволили разбирать бумаги, и
чувствовавшие себя по меньшей мере Шерлок Холмсами, на чем свет стоит
бранили "негодяя" (выражение принадлежит штурману), изрезавшего и
расшвырявшего в непонятном приступе ярости дневники участников экспедиции.
- Занесло лешего! - сказал пилот. - Надо же такому случиться! Уж,
кажется, в такой глуши стоит поварня! Даже оленей чукчи не пасут поблизости.
- А по-моему, его не занесло, - возразил Березкин. - По-моему, все
произошло в шестнадцатом году, и именно об этой трагической истории хотел
сообщить умирающий Зальцман. Видимо, один из участников экспедиции сошел с
ума и его пришлось...
Березкин не договорил, но мы поняли его. Хаос, царивший в поварне, не
оставлял сомнений, что там побывал буйный помешанный.
- После всего пережитого, - сказал штурман, - всякое, конечно, могло
случиться...
Больше он не бранил "негодяя".
А мне не хотелось соглашаться с Березкиным-именно не хотелось. Я ничего
не мог возразить против его предположения, но самая мысль, что в экспедиции
могло произойти убийство - пусть психически больного, - была мне крайне
неприятна, и я откровенно высказал свою точку зрения.
- Буду рад, если ты окажешься прав, - ответил Березкин.
Разбор старых, выцветших, ломающихся в руках бумаг все-таки требует
определенных навыков, В таких делах я обладал несравнимо большим опытом, чем
Березкин и наши помощники-пилот и штурман. Поэтому постепенно я их оттеснил
на второй план, им пришлось почти все время сидеть сложа руки, а сидеть
сложа руки, как известно, занятие очень скучное. Вероятно, поэтому мысли
пилота и штурмана возвратились к вертолету и находящемуся там хроноскопу;
нам вежливо напомнили, что мы обещали в первый же день показать, как
работает хроноскоп.
- Вот, - сказал штурман, осторожно приподнимая с земли заржавленный
нож, принесенный из поварни пилотом. - Провентилировали б вы эту штучку.
Симпатии Березкина, при всем его уважении к письменным документам, тоже
принадлежали хроноскопу; от дела я его отстранил, и он решил, очевидно не
без тайного умысла поразить пилота и штурмана совершенством хроноскопа,
уступить их просьбе.
- Дай какой-нибудь документик, - попросил он у меня. - Познакомлю ребят
с хроноскопией.
Просьба мне не понравилась: пока бумаги не разобраны и не
систематизированы, лучше их не трогать. Я замялся и пробормотал, что сейчас
мне может понадобиться любая из этих страничек.
Штурман, выручая меня и испугавшись, что им не покажут хроноскоп в
работе, снова помахал перед нами ножом.
- Можно же эту штучку...
Теперь загорелся Березкин. До сих пор мы ограничивались хроноскопией
письменных документов, а тут представлялась возможность испытать хроноскоп
на совершенно ином материале.
- Пошли, - сказал он штурману и пилоту. - Пусть Вербинин тут один
командует.
Меня больше всего интересовали дневники начальника экспедиции Жильцова.
Сопоставив разные тексты и почерки, я наконец обнаружил записи самого
Жильцова. Они пострадали сильно, в душе я тоже проклинал безумца,
порезавшего и порвавшего дневники, но все-таки работа успешно продвигалась
вперед, и я надеялся дня за два закончить предварительную разборку
материалов.
По времени давно уже наступила ночь, и я трудился, радуясь, что на
Чукотке сейчас стоит полярный день и короткие сумерки сгущаются лишь в
полночь. Я был настолько поглощен своими делами, что, услышав крик
Березкина, не обратил на него внимания, - он просто не дошел до моего
сознания.
Березкин, а следом за ним и пилот ворвались в палатку.
- Ты что, заснул? - нетерпеливо спросил Березкин. - Кричим тебе,
кричим! Быстрее, быстрее! Мое предположение подтвердилось!
Он потащил меня за собой, но я сначала тщательно прикрыл документы и
лишь потом вышел из палатки.
- Ну, рассказывайте.
Березкин и пилот, не отвечая, волокли меня к вертолету, но более
непосредственный штурман, выскочивший из вертолета нам навстречу, крикнул:
- Нож заржавел от крови! - Он глотнул воздух и тихо добавил. -
Убийство...
Потом, уже совершенно другим, малоподходящим для данного случая тоном
штурман сказал, не скрывая восхищения:
- Ну и хроноскоп! Чудо, я вам доложу!
- Серьезно-убийство? - останавливаясь, спросил я.
- Сейчас ты сам просмотришь кадры, - ответил Березкин. - Они достаточно
красноречивы. Нож действительно заржавел от крови, а удар наносил человек
неопытный и попал в кость... Останки в поварне тоже кое о чем
свидетельствуют. Короче говоря, я, видимо, прав... История экспедиции
омрачена и таким эпизодом.
- Фигура человека - условна?
- Я бы тоже хотел сразу узнать, кто погиб в поварне, - усмехнулся
Березкин. - Но разве можно получить портретную характеристику по следам на
ноже?.. Ответ скорее всего в дневниках.
- Кажется, у Зальцмана действительно были основания мучиться и
спрашивать: "правы или нет?" - тихо сказал я. - Если, конечно, не случилось
другого: буйнопомешанный мог убить в припадке кого-нибудь из участников
экспедиции, а потом убежать в тундру и там погибнуть... История не так уж
проста, к сожалению.
- Ты будешь просматривать кадры? - ничего не возразив мне, спросил
Березкин.
Эпизоды, уже запечатленные в "памяти" хроноскопа, произвели на меня
такое неприятное впечатление, что мне даже не хочется описывать, как все
выглядело на экране... Под общим нажимом я согласился подвергнуть
хроноскопии особенно сильно пострадавшие страницы дневников, и хроноскоп как
будто подтвердил наше предположение о безумстве: мы увидели на экране
ослепленного яростью человека, бессмысленно режущего, рвущего и
разбрасывающего дневники. Человек орудовал охотничьим ножом - таким же, как
тот, что мы нашли в поварне.
Таковы внешние черты происшествия. Но, конечно, хроноскоп не мог
провести границу между сумасшествием и приступом ярости у здорового
человека, а для решения неожиданно возникшей загадки это имело бы немалое
значение... Наблюдая за мечущейся по экрану фигурой мужчины, останки
которого лежали в зимовье, я думал, что если это ярость-то странная ярость,
что она не от бешенства сильного, идущего напролом человека, а скорее от
отчаяния и безысходности. Впрочем, все это могло мне просто показаться.
По просьбе пилота и штурмана мы продемонстрировали им все, что
хранилось в "памяти" хроноскопа и имело отношение к экспедиции, а потом
подвели итоги, расположив все известные нам факты по порядку.
Итак, вот что мы знали:
Первое. В Якутске к экспедиции Жильцова присоединились политические
ссыльные Розанов и Зальцман.
Второе. Экспедиция вышла в океан, и через два года некоторые из ее
участников оказались в поварне, в Долине Четырех Крестов, где двое из них,
Жильцов и Мазурин, погибли.
Третье. В Долине Четырех Крестов, в поварне, полярные исследователи
почему-то оставили документы и ушли, причем какой-то человек, скорее всего
один из участников экспедиции, попытался уничтожить документы, а потом погиб
при загадочных обстоятельствах.
Четвертое. Зальцман добрался до Краснодара и умер там; перед смертью
его жестоко мучили угрызения совести, он пытался ответить самому себе,
правильно они поступили или неправильно, а в записях явно противопоставлял
политссыльного Розанова командиру шхуны Черкешину.
Пятое. Розанов погиб в боях с Колчаком, борясь за Советскую власть в
Восточной Сибири, и прах его покоится в братской могиле на берегу Байкала.
Сначала я подумал, что в поварне лежат останки Черкешина, хотя сейчас
не берусь объяснить, почему именно так подумал. Но Березкин стал доказывать
мне, что, судя по запискам Зальцмана, Черкешин-сильный человек, безусловно
мужественный, и предположение, что он так глупо погиб, просто абсурдно.
- Если хочешь знать, - говорил Березкин, - помешательство могло
случиться у человека с характером Зальцмана, но никак не с характером
Черкешина.
- Но Зальцман... - начал я.
- Да, Зальцман выдержал испытание, и я склонен думать, что это был
кто-то другой.
Мы решили оставить вопрос открытым и Зря не ломать себе голову: ведь
документы должны были многое прояснить нам.
Глава девятая
в которой по восстановленным дневникам Жильцова дается описание первого
этапа работы экспедиции, а также содержатся некоторые рассуждения о том, что
история повторяется
Все сохранившиеся страницы дневника Жильцова мы прочли без особого
труда, лишь изредка прибегая к помощи хроноскопа. Жильцов писал
обстоятельно, четко, очень доброжелательно по отношению ко всем участникам
экспедиции, почти не упоминая самого себя, - то есть так, как писали
большинство отечественных путешественников. Этим он сразу расположил нас к
себе, и мы, читая его дневники, верили каждому его слову.
Записки других участников экспедиции, прочитанные позднее, позволили
нам составить полное представление о Жильцове. Он принадлежал к прекрасной
школе русских военных моряков-высокообразованных, гуманных, преданных науке,
к числу людей с широким кругозором, ясным умом и твердой волей. Такими были
Крузенштерн и Лисянский, Лазарев и Беллинсгаузен, Коцебу и Нахимов, Литке и
Седов. В дневнике Жильцова почти отсутствовали отвлеченные рассуждения, но
весь строй его мыслей, проскальзывающие в записках симпатии и антипатии
позволили нам заключить, что он был хоть и не революционно мыслящим
человеком, но безусловно прогрессивно настроенным ученым. В этом убеждали
нас и факты, в частности отношение Жильцова к Розанову и Черкешину. Судьбы
этих трех людей с разными убеждениями и разными характерами завязались в
сложный узелок сразу же, как только экспедиция покинула Якутск,
В дневнике Жильцова содержалась подробная, заметно выделяющаяся по
стилю запись. Мы назвали ее "оправдательной", хотя в прямом смысле слова
Жильцов не оправдывался. Просто вскоре после выхода из Якутска, когда
"Заря-2" уже шла вниз по Лене, он написал в своем дневнике, что экипаж шхуны
недоукомплектован и что где-нибудь по пути придется нанять еще одного
матроса. Жильцов подробно аргументировал это, а через страничку мы
обнаружили короткую, из двух строчек, справку о том, что на борт шхуны взят
в качестве матроса С. С. Розанов. Нам показалось странным, что Жильцов сам
нанял матроса-экипаж обычно комплектует капитан или командир корабля. И
Жильцов далее добросовестно отметил, что лейтенант Черкешин решительно
протестовал против взятия на борт еще одного политического ссыльного. Однако
Жильцов настоял на своем.
Эпизод этот сразу прояснил многое. Во-первых, мы помнили, что Розанов
работал вместе с Зальцманом на верфи в Якутске и, следовательно, мог
наняться в экспедицию там, Видимо, что-то помешало этому. Мы все склонялись
к мысли, что за Розановым, в отличие от Зальцмана, был более строгий надзор
и местные власти отказали ему в разрешении уехать с экспедицией: как-никак
экспедиция намеревалась выйти к берегам Америки. Но Розанов стремился
попасть в экспедицию, и Жильцов, который не мог не знать о мнении властей,
сочувствовал ему и помог: Розанов присоединился к экспедиции уже в пути,
несмотря на протест лейтенанта Черкешина.
Выйдя из устья Лены в море Лаптевых, "Заря-2" взяла курс прямо на
Новосибирские острова. Море уже очистилось от льда, и шхуне попадались лишь
редкие, изъеденные морем льдины, которые легко крошились под форштевнем.
Через несколько дней "Заря-2" подошла к острову Васильевскому, что
расположен на пути к Новосибирским островам. Этот остров открыл еще в 1815
году якут Максим Ляхов, который шел по льду из устья Лены на остров
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг