Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино...
Не помню... Всю жизнь под землей. Всю жизнь мертвецом прожить, господи.
Помню в Петербурге только Аничков мост. Помню, Троицкий через Неву строили...
Ограду Летнего. Миша, ты здесь санитар, да?
- Ну, вроде того.
- Если я умру здесь, отрежь у меня клок волос - на груди еще
сохранились - или ноготь отрежь, или палец, пока меня не унесут на съедение...
- На какое съедение? .
- Молчи. Потом. И если выберешься на поверхность земли, езжай в
Петербург, коли он еще существует, или как его там переименовали?
- Всё существует. Петербург теперь снова Петербургом называется.
- Поезжай в Петербург и похорони частичку меня на Волковом кладбище в
могиле Марии Львовны Захарьиной или Алексея Львовича Захарьина. Хоть
кого-нибудь из нашего рода. Должна там чья-то могила быть. Хочу, как человек.
Сделаешь?
- Да. Обещаю.
- Спасибо. Тем людям, которые Крота задушили, я помог бежать, - он
тяжело вздохнул и погрустнел, точно сожалея. - Костя Линицкий был правой рукою
этого подонка Дудко, хоть и интеллигентный человек.
Хорошо бы они добрались. Я скажу тебе всё, что знаю, Миша, только...
- Что?
- Ты знаешь какие-нибудь стихи, которых я не cльпцал? Стихи - это всё,
что мне осталось прожить. Мoжет, сам писал...
- Ну, я не знаю серьезных, Петр Иванович. И забыл уже все тут.
- Вспомни, - приказал старик.
Миша напряг нейронные связи. Бесконечные одинаковые мрачные своды,
царица-темнота и царица-тишина делали все, чтобы жалкий живой человечек позабыл
тут даже, как его самого зовут. Но мудрый Петр Иванович заставил его вспомнить.
Память была единственной движущей силой сопротивления сумасшествию и вредной
водичке подземной реки. Когда-то он учил эти стихи наизусть, чтобы позабавить
девушек и произвести на них впечатление. И вдруг все строчки встали перед
глазами, словно написанные на этой неровной зеленовато-серой стене.
- Ну это такой стёб, то есть ирония. Вот такие...
Пролетали комарабли, как стальные дирижабли, во все стороны как сабли
ноги вострые торчабли. Их суставы скрежетабли, их моторы бормотабли, и крыла их
слюдяные от полета не ослабли.
Комарабли пролетали в третьем-пятом океане, в атлантическом просторе, в
ледовитом уркагане, бороздили параллели под созвездьем козерака, очи светлые
горели из тропического мрака.
Их торчали шевелились, их махали развевались, их вонзилов турбобуры
угрожающе вращались. Но от внутренних печали пели как виолончели, а наружными
печали освещали всю окрестность.
Пролетали комарабли, тяжкий ветер подымали, насекомыми телами все
пространство занимали,
птицы гнева и печали волны черные вздымали. Пролетали комарабли,
комарабли проплывали!'
Старик перхающе засмеялся. Коснулся ледяными пальцами Мишиной руки.
- Молодежь. Все бы вам поерничать. Кто это написал? Хотя его имя мне
все равно ничего не скажет. На том свете узнаю. Если и после смерти не попаду
сюда... Хм, комарабли. Это же комары образно, да? Такие маленькие, назойливые,
кусачие? Господи, никогда больше не услышу их прелестного жужжания. Еще
что-нибудь помнишь?
Это был абсурд высшей пробы. Стотридцатилетний и девятнадцатилетний
сидели, навеки замкнутые в подземной системе в условиях военного времени
вневременной, бесконечной и никому не нужной войны, и за долгие мгновения до
смерти старика читали наизусть стихи. Или это была их маленькая победа над
безумием.
- Вот еще, - сказал Миша. - Совсем не ернические.
... погонщик возник неизвестно откуда.
В пустыне, подобранной небом для чуда по принципу сходства, случившись
ночлегом, они жгли костер. В заметаемой снегом пещере, своей не предчувствуя
роли, младенец дремал в золотом ореоле волос, обретавших стремительный навык
свеченья - не только в державе чернявых, сейчас, - но и вправду подобно звезде,
покуда земля существует везде .
Старый, очень старый Петр Иванович выслушал это и тяжело вздохнул.
Потом что-то в нем угрожающе эахрипело. Долгожданная смерть напомнила о себе.
Миша это почувствовал. Растерявшись, сделал попытки встать, чтобы позвать
кого-нибудь, ввести больному ненужное лекарство. Но больному не хотелось
нарушать такого приятного одиночества вдвоем, такого последнего диалога.
Он схватил собеседника за теплую руку мертвыми пальцами и, переборов
внутреннюю боль, хрипло прошептал:
- Сиди.
Несколько минут он одолевал своего беспощадного, грызущего рака, потом
заговорил:
- Постарайся не задерживаться тут, парень. Это страшное место. Ну, да
ты сам уже понял, полагаю, коли сохранил разум и память. Это страшный мир. И ты
видишь перед собой одного из его создателей. Меня арестовали в тридцать седьмом
в Питере, в... как его там тогда, в Ленинграде. Тогда многих хватали. А я
дворянского происхождения - чего ж не забрать. Через два года из Печорлага
перевели сюда. В Тульской области зэки расширяли каменоломни, где брали камень
для строительства метро в Москве. Сталин, конечно, хотел, чтобы поближе к
столице. Сталин хотел весь мир прижать к ногтю - война ведь должна была
начаться. А немцы уже работали. Американцы тоже. Оппенгеймер и Эйнштейн в
Америку перебрались. Слухи, все больше слухи, но опасные слухи были. Вот меня
сюда и перевели, в шарашку. Я же физик, профессором был в Петербургском
университете. Ты в физике что-нибудь понимаешь?
- Нет. Почти ничего, - покачал головой Шмидт. - В школе у меня трояк
был с минусом, почти "неудовлетворительно".
- Тогда детали я опущу...
В маленьком измученном теле все заклокотало внутри еще сильнее, чем
прежде. Старик широко открыл рот, задрожал, застонал. Но его холодная рука
держала парня железной хваткой. Через некоторое время он снова смог говорить.
- Мы должны были лишь начать, всё подготовить. Потом, я думаю, взяли бы
Курчатова, Капицу, еще кого-нибудь. Но не вышло. Нас завалило. Я знаю, атомную
бомбу все-таки создали. Другие. Досюда сведения иногда доходят. У нас вышло
другое страшное оружие. Володька Коломенский не имел никакой ученой степени,
молодой. Но он был гений. Я знаю, ему сам дьявол помогал. Мы все-таки построили
атомный реактор. А Коломенский открыл необычные свойства радиоактивной соли в
Соленой пещере. Реактор работал на ее ионах, брал прямо из воздуха. Когда
главный выход завалило и стало ясно, что началось нечто странное, Володька все
равно продолжал работать. Эта машина сгущала само время. На разных уровнях оно
текло по-разному. Где почти нормально, где медленно, где быстро. В одном
кольцевом пограничном коридоре оно вообще остановилось! Теперь уже ничего
нельзя понять. Потому что сам реактор вместе с Коломенским засыпало новым
обвалом. В Соленой пещере осталось немного людей. И они, те, что были возле
самого реактора, превратились в монстров. К сожалению, до войны кое-где бабы
сидели вместе с мужиками. И здесь, и в Соленой пещере остались женщины. Люди
начали размножаться. Там монстры, а тут психи. Лета ведь проходит через
какой-то участок, где действует еще одна непонятная волна от реактора. Господи,
убей меня поскорее, ведь я тоже создавал этот ад...
Старик ненадолго замолчал, и Миша осмелился перебить его:
- Но вы же, как я слышал, были в Соленой пещере, лечились. И что за
монстры...
- Есть там один гротик, где они не трогают. Если их хорошо
подкармливать человечинкой, с ними можно договориться. Когда подземный завод
завалило, несколько урок и один комиссар захватили тут власть. уяс они-то воды
из Леты не пили. Комиссар Голдов, сволочь, знал античную литературу. Это он так
назвал здешние реки. Убили его, слава богу. А меня они при себе за консультанта
держали. Крот и еще некоторые нашли тайные ходы на поверхность. Без них жратва
и патроны давно бы уже кончились. Устроили тут адские игрища...
Петр Иванович все чаще стал задыхаться, останавливаться. Похоже, ему
уже начинал отказывать разум. Миша чувствовал, что старик забыл о его
присутствии. Человек, с тридцать девятого года не видевший солнца, как будто
просто выговаривался напоследок, как будто диктовал мемуары, чтобы не унести в
могилу тайну тульского подземелья.
- Сюда пытались пробиться с поверхности. Не думаю, чтобы в НКВД смогли
так просто смириться с потерей сверхсекретного завода. Последний раз два года
назад. Уж не соображу, какой у вас тогда был год. Но ничего не вышло. Всех, кто
пытался, уничтожили. От них случайно осталось несколько газеток, чего-то в них
было завернуто. Самые свежие, которые я видел, за тысяча девятьсот
шестидесятый.
Эта история была, конечно, интересной, но Шмидта сейчас волновало
другое. Расположенный к нему умирающий старик, похоже, знал, как отсюда
выбраться. Мише было не до писательства, не до мемуаров, не до обнародования
сенсационных тайн. Ему жаждалось просто выбраться отсюда в нормальный
человеческий мир.
- Петр Иванович! - напомнил он о себе. И тут старик прозрел. Рак, точно
им управляли эти неизвестные жестокие властители-урки, чтобы не выдать главной
тайны, вцепился в бедного профессора уже смертельной хваткой. Захарьин с жутким
клокотанием внутри изогнулся в позвоночнике так, что даже столкнул Шмидта с
края кровати. Глаза старика выпучились и налились кровью. Изо рта пошла
какая-то зловонная желтая пена. Миша склонился над ним, пытаясь уловить
последние слова.
- Иди, - пробулькало горло,- иди... отсюда... кольцо... по часовой...
Тело, лишенное жизни, рухнуло на кровать. Ржавые пружины жалобно
пропели. Миша несколько минут с тупой внимательностью разглядывал мертвеца.
Потом вспомнил предсмертную просьбу ученого, чуть дрожащей рукой расстегнул
провонявшую одежду у него на груди, захватил клок седых волос на густо заросшей
груди и с силой дернул. В пальцах осталось несколько мертвых волосков. Михаил
оторвал кусочек ветхого одеяла, завернул в него волосы и сунул в карман.
Вызвали часовых, и они унесли мертвеца на носилках. Шмидт уже примерно
догадывался куда.
Ни час, ни сутки спустя никаких репрессий по случаю смерти Петра
Ивановича не последовало. А когда Мише и Кате удалось в очередной раз
уединиться в бельевой, он едва дождался окончания сеанса сладострастия, чтобы
открыть подруге то, что ему удалось узнать.
. - Господи, какой ужас, - резюмировала девушка. - Но главное-то...
- Да вот то-то и оно, - согласился Миша, перебирая кудри любимой,
лежащей головой у него на плече. - Слишком много потратили времени на поэзию, а
про дорогу он сказать не успел. Начитались стихов - тащимся, тащимся... Но,
может, он и сам не знал. Вон те старички вырвались отсюда, но дошли ли - бог
весть.
-- А что он сказал последнее?
-- Кольцо. По часовой. - Что это значит?
- Скорее всего - тот первый освещенный коридор, куда нас Крот вывел.
- Значит, там надо идти по часовой стрелке, - обрадовалась Катя и,
приподнявшись на локте, горячо поцеловала, как и всегда, с трудом выбритую щеку
Друга.
Миша задумался, не особенно разделяя ее энтузиазм.
- А как ты это себе представляешь - по часовой?
- Ну-у, вышел и направо.
- Представь себе, что ты вышла на МКАД.
- На что?
- Помнишь Кольцевую автодорогу вокруг Москвы?
-Да.
- Ты разве увидишь, куда она загибается, такая здоровая? На здешней
кольцевой тоже не очень заметно.
- Если я вышла на эту МКАД из Москвы, я пойду по часовой направо.
- А если ты попала на нее из-под земли, стоит ночь, и ты понятия не
имеешь, с какой стороны находится Москва?
- Тогда не знаю. Но мне все-таки кажется, что мы должны находиться
внутри того кольца.
- Дай бог.
Спасительное воображение, которое не давало угаснуть разуму и
перескочить, как остальным копошащимся тут людям, на эволюционную ветвь
термитов, которое сохраняло в памяти образы того дива дивного -обычной и совсем
небесконечной жизни на поверхности земной коры, теперь рисовало невидимые
каменные линии устройства чудовищного изобретения Коломенского и прочих
коммунистических узников. Человеческий замкнутый термитник, выход из которого
был доподлинно известен одному сумрачному существу Кроту, к сожалению, уже
покойному.
Хотя вряд ли ему одному. Сначала Мише и Кате представилось, что это
гигантская воронка из сужающихся концентрических кругов - чем уже круг, тем
быстрее там идет время. Но нет. В отсутствие лестниц, при порой совсем
незаметном ощущении, куда ты идешь - вверх или вниз, трудно было разобраться.
Если в родильном гроте или там, где быстро исцелялись раны, время шло быстрее,
это вовсе не значило, что в гроте, находящемся ниже, оно текло еще быстрее.
Скорее всего, более-менее нормально.
Нет. Самый подходящий образ, нарисованный воображением, представлял
собой будильник, попавший под кувалду, так же, как этот, вдруг заработавший без
обогащенного урана атомный реактор, попавший под многотонный обвал. Пружины,
колесики в полном беспорядке, торчат во все стороны и движутся как попало. И
никто уже в этом не разберется - ни черт, ни сам Коломенский.
Боевой экипаж после завтрака пребывал в недоумении. Оно выражалось в
том, что построенное и длительное время стоящее без дела воинское подразделение
из человекообразных существ стало колыхаться с небольшой амплитудой,
пошатываться от почти нечувствительных воздухотоков. Капитан Волков ушел за
получением инструкций и как сквозь землю провалился, хотя в данной обстановке
более подошло бы - как на поверхность поднялся. Буревестник Чайковский
ходил-ходил вдоль строя, но потом и ему это наДоело, и он отдал команду
перекурить. Весь экипаж Дружно повалился на землю и заснул. Солдатам снились
остановившиеся работы по строительству оборонительных укреплений, заржавевшие
без штыковых Упражнений штыки, застрявшие в известняке расплющенные пули и
далекие древние боевые действия, о вторых им рассказывать будет некому, да и
незачем.
Но Волков все-таки появился. Экипаж был разбужен и вновь построен.
- Впередсмотрящие Орешко и Самсонов! - весело гаркнул начальник. -
Трудовой поступью пятилеток к построению социализма и коммунизма на десять
шагов из строя вперед шагом марш!
Бодрой, слегка шатающейся походкой вышел один Самсонов.
- Ну как боевой дух, товарищ впередсмотрящий? Высок?
- Так точно!
- Покажем нашим боевым товарищам казакам высокие морально-волевые
качества, воинскую смекалку и народные таланты зотовофлотцев?
- Так точно! Покажем!
Некоторым стоящим в строю, наиболее проснувшимся, послышалось в словах
капитана нечто необычное. Что за боевые товарищи казаки? Показать-то мы им,
разумеется, все, что надо, покажем. Но кто это?
Тут только Волков сообразил, что он вызывал из строя двоих, а вышло
вполовину меньше.
- Ты Самсонов, да? А где впередсмотрящий Орешко? Орешко!
Впередсмотрящий Орешко, твою мать!
Буревестник, где Орешко?
- Товарищ капитан, разрешите доложить? - пролепетал Самсонов, и его
покрытая младенческим пушком нижняя губа немного задрожала.
- А? Где Орешко?
- Товарищ капитан, впередсмотрящий Орешко пал смертью храбрых в боях за
освобождение нашей социалистической родины от злобных происков дуДковских
агрессоров.
- Да? - удивился капитан и задумался. Он прошелся вдоль строя, шаркая
по мелким камешкам блестящими хромовыми сапогами. Время от времени он поднимал
голову .и тревожно вглядывался а одинаковые головы своих подчиненных - а эти не
дали еще? Потом опять опускал взгляд на свои сапоги ц невнятно бормотал про
мобилизацию всех сил наперекор всем трудностям и преградам. И вдруг его
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг