дешевка. Я, кажется... беременна... от Сашки. Когда ты нас охранял возле
бельевой, вот тогда...
- Я же сказал, Кать. Я тебя люблю.
- Ты не оттолкнешь меня?
- Нет.
- Здесь невозможно сделать аборт. Когда начальству станет ясно, что у
меня будет ребенок, меня пошлют сюда, чтобы побыстрей родить.
Он повернулся, насколько ему позволяло ранение, и обнял несчастную,
разрыдавшуюся уже в голос девушку.
- Кать, нам просто ничего не остается, как поскорее спасаться. Со всеми
грехами, детьми и убитыми друзьями.
- Мы должны спастись. - Да, я обещаю.
Поспав минут пять, к собственному удивлению, Миша снова был готов к
любви. Теперь у него была женщина. На нем лежала ответственность не только за
свою неудавшуюся жизнь, но и за жизнь Катерины и того незнакомого существа,
которое зрело в ней. Но только прибавляло сил. Окажись он сейчас с перочинным
ножиком перед той бетонной пробкой, загнувшей выход, он бы не отчаивался, а
начал ковырять многометровый, непробиваемый бетон.
Шмидт пролежал в госпитале довольно долго. Никто из родного экипажа о
нем не беспокоился. Боец стал с удовольствием забывать о стрельбе, штыковых
упражнениях и строительстве оборонительных укреплений. Катя держала его при
себе и делала это все откровеннее. Сначала они занимались любовью украдкой - в
бельевом гроте или в полуодетом виде где-нибудь в неосвещенном коридоре. Потом
рулевая Зотова стала наглеть.
Все врачи госпиталя жили в одном сравнительно удобном гроте. Имели
отдельные солдатские кровати. Она приводила туда Мишу и, если там кто-нибудь
находился, просто велела тому выметаться и не появляться в течение часа, то
есть трижды стократного медленного произнесения ритуальной формулы зотов-ского
подземелья.
Однажды Михаил возвращался в свою палату после очередного свидания, и
его остановил незнакомый капитан, переведенный на долечивание из грота быстрого
времени и возвращавшийся в тот момент из грота для отправления естественных
социалистических мирных над обностей.
- Товарищ впередсмотрящий Шмидт!
Миша не стал принимать стойки "смирно", отдавать какую-нибудь честь и
выкрикивать приветствие. Ему передавались Катины вседозволенность и
дисциплинарное наплевательство. Он обернулся, подбоченился и проронил:
-Ну?
Намного более старший по званию заискивающе улыбнулся бывшему
дудковскому шпиону и доверительно, точно предлагая раскумариться незаконной
дурью, прошептал:
- Дело Зотова живет и побеждает.
-Ну?
- Товарищ впередсмотрящий; в условиях победоносного завершения
решающего этапа освободительной войны и навстречу историческим решениям
восемнадцатого съезда зотовской партии, можно мне попросить?
- Чего?
- Я боевой офицер. Воюю, проливая свою горячую кровь, не щадя сил за
дело...
- Что вам надо, товарищ капитан?
- Можно вас попросить? Вторую звездочку и звание "Дважды Зотовский
герой Советского Союза".
- Но я здесь при чем? - Шмидт изумился и даже начинал злиться.
- Всегда готов к борьбе за дело Зотова, - сорокалетний и не сумасшедший
по виду мужчина щелкнул камешками под ногами, приложил руку к больной
перевязанной голове и ушел.
Миша пожал плечами и похромал себе дальше. В тот же день, снова
увидевшись с Катей, он сообщил ей об этом странном разговоре с офицером и
сделал логическое предположение:
- Катюш, я думаю, что этот орденоносный псих подошел ко мне из-за тебя.
Все, наверное, уже знают о наших отношениях. Тебя тут боятся из-за фамилии.
- Я знаю, Миш, но я... я сама боюсь этого своего блатного положения.
Мне тут все оказывают почтение, я это принимаю и боюсь, что будет дальше. За
кого они меня принимают? За живое воплощение Зотова?
- А ты не пробовала выйти на этого Зотова непосредственно? Если,
конечно, он вообще существует. Эти портреты. Я уже насчитал три портрета Ленина
- У чекистов, в конференц-гроте и у вас. Видел два портрета Сталина. И под
каждым подписано, что это Зотов.
-- Я пробовала заговорить об этом. Как пообщаться с Зотовым. А на меня
смотрят так - ага, будто сама не знаешь, проверяешь нас.
- Но он существует, как ты думаешь?
- Думаю, да. Здесь самые разумные Рувка Рабинович и бабка Раванелли.
Они много раз видели его. Он появляется перед народом во время их идиотских
съездов партии.
- А когда следующий? .
- Черт его знает. Может, завтра, может, через год. Непредсказуемо.
- Попробуй, Кать, пообщаться с ним. Ведь все г эти продукты, вещи,
патроны, наконец, не могут до бесконечности черпаться с пятьдесят какого-то
года с неких подземных складов. Должна же быть связь с поверхностью. А
электричество?
- И как я буду о чем-то просить его? Дяденька, выведите нас отсюда,
пожалуйста.
- Ну это же шанс. Пусть такой. А может, он родственник?
- Да Зотовых по стране - миллион.
- А вдруг?
Насчет патронов Шмидт был прав. На фронте никто не стрелял. Офицеры не
объясняли рядовым, отчего это. Но патроны кончились даже у них. Непримиримые
враги иногда сходились в стратегически важных гротах, коридорах и на берегах
подземных рек Лета и Ахеронт, молча смотрели друг на друга. Иногда обменивались
проклятиями.
Саша Савельев обладал хорошим громким голосом. И проклятия дудковским
империалистам у него получались отменные. Он вообще служил все лучше, и однажды
буревестник Чайковский в приватной беседе намекнул ему:
- Вы, впередсмотрящий, на хорошем счету. Вот убьют кого-нибудь из
буревестников, хотя бы меня, иди на повышение кто-нибудь пойдет - сами станете
буревестником.
- Кзотова всегда готов! - искренне воскликнул бывший московский
студент.
О существовании своих давних знакомых. Кати и Миши, он вспоминал все
реже и реже. Может быть, в детстве они вместе играли в детском саду? Точнее - в
родильном подразделении военно-полевого госпиталя для оказания медицинской
помощи?
О существовании таких гудящих, с настоящими мягкими сиденьями
самодвижущихся троллейбусов, о маме, зовущей по утрам завтракать, об
удивительном ящике, показывающем цветные говорящие и пляшущие картинки, о
солнце - гигантском комке щедрой дармовой энергии, с потрясающей регулярностью
встающем на востоке и садящемся на западе, он вообще забыл.
ГЛАВА 10
Вскоре Миша уже мог считать себя самым настоящим старожилом среди
временных постояльцев подземной лечебницы. Время от времени приходили
начальники и забирали своих выздоровевших. А новые - что было особенно
удивительно - перестали поступать. Только однажды принесли впередсмотрящего, до
полусмерти избитого своим буревестником в борьбе, разумеется, за повышение
социалистической дисциплины и бдительности в условиях военного времени.
Появился и капитан Волков. Миша, увидев его, yсиленно захромал. Рулевая
Зотова прикрикнула на капитана Волкова, и Шмидта пока оставили при госпитале
санитаром. Катя поговорила с адмиралом Двугим, чтобы ее друга закрепили на этой
должности oФициально. Начальник долго мялся, неопределенно пожимал плечами и
переступал худыми длинными конечностями, потом попросил девушку подождать
определенного решения неопределенное время, поскольку скоро, мол, произойдут
какие-то изменения. Что именно произойдет, он не сказал, сославшись на
секретность, исходящую из каких-то высших сфер. По очевидной иерархии выше
Двуногого мог быть только мифический Зотов. Ну, может быть, еще те самые
загадочные электромонтеры.
Однажды двое чистенько одетых часовых с автоматами принесли в госпиталь
на носилках старика. Здесь, в этом странном мире, трудно было встретить
человека, выглядящего старше, чем лет на пятьдесят пять. Исключением была
только добрая и молчаливая сумасшедшая бабка Раванелли, адмирал в отставке.
Хоть и изможденные, бледные люди исчезали из обжитых гротов практически
здоровыми, как писали когда-то , на поверхности земли в медицинских
заключениях. Некоторых убивали на войне, некоторых куда-то уводили, и больше
они не встречались.
Как-то раз Миша совершал обычную ежедневную работу санитара - нес в
госпиталь в двух тяжелых ведрах воду с ближайшего открытого участка реки Коцит.
В огромном электрическом автоклаве она закипала часа за три. По дороге он
увидел автоматчиков, конвоировавших капитана Галактионова. Тот шел очень бодро,
даже слегка подпрыгивал при ходьбе. Руки его были связаны за спиной веревкой.
Старик, доставленный в госпиталь, выглядел лет на девяносто. Он был
совершенно лыс. Его пергаментная, желтая, в пятнах кожа на лице, подбородке,
покрытом прозрачной щетиной, и шее была собрана в мелкие частые складки, а на
небольшой шишковатой черепной коробке, казалось, вот-вот лопнет. Его глубоко
запавшие глаза были закрыты, сухие губы постоянно шевелились.
Часовые о чем-то вполголоса поговорили с подошедшим врачом. Миша,
собиравший грязные тряпки постелей с освободившихся мест, прислушался, но
уловил только "высшее руководство", "Соленая пещера" и "рак".
В тот же день в операционной старику было сделано переливание крови. Уж
как тут, с какой точностью в постоянной грязи и полумраке при помощи двух
пробирок и школьного микроскопа определялась группа крови, было непонятно, но
тем не менее это делалось.
Катя мало чего могла сообщить Мише про этого невиданно старого
человека.
- Понятия не имею, кто он такой. Но его жизнь потребовали сохранить
любой ценой. А у него рак, по всей видимости, печени и желчного пузыря. Уже в
серьезной стадии. Здесь все говорят о какой-то Соленой пещере на самой глубине.
Там вроде такой микроклимат, что все болезни излечивает. Старик там был. Не
помогло. Не знаю, что мы можем сделать. Рабиновичу сказали, что его
расстреляют, если старый хрен умрет.
Вряд ли, конечно, расстреляют. Где они возьмут настоящих, врачей?
Загадочный старик лежал на спине, откинув голову на низкой подушке.
Выпирали лишь острый кадык и ненормально большой живот под одеялом. Остальное
худенькое тело лишь едва угадывалось. Больше никого в этом госпитальном гроте
не было.
Шмидта тянуло к этому человеку. Любой, кто хоть чем-то выделялся из
ровной массы подземных коммунистических зомби, казалось ему, знает хоть что-то
о Дороге из этого безвыходного плена. Он встал на пороге и прислушался. В
абсолютной тишине ему почудился еле уловимый шепот, подобный шелесту
воображаемой травы. Он подошел к старику, склонился над ним. Тот лежал, закрыв
глаза. Его губы складывались в человеческую артикуляцию, язык во рту шевелился.
Он шептал стихи:
Друзья! досужий час настал.
Все тихо, все в покое;
Скорее скатерть и бокал;
Сюда вино златое!
Шипи, шампанское, в стекле.
Друзья, почто же с Кантом -
Сенека, Тацит на столе,
Фольянт за фолиантом?
Под стол ученых дураков -
Мы полем овладеем...
Неожиданно старик открыл глаза. Михаил вздрогнул и выпрямился.
-Ты кто? - спросил больной слабым хриплым голосом, растягивая слова.
- Миша.
- Отступи на шаг. Плохо тебя вижу.
Шмидт отступил. Старик, кряхтя, приподнялся на локте, поправил под
собой подушку.
- Оружие есть? Пристрели меня. Сколько можно...
- Нет, - Миша покачал головой, - нет у меня оружия.
- Миша, почему не докладываешь, как положено? - резко спросил лежащий.
Голос его окреп, слова выскакивали ясные и быстрые. - Впередсмотрящий? Казак?
- Простите, звание, что ли? В принципе, впередсмотрящий.
Старик откинулся на подушку, сложил морщинки вокруг глаз, поперхал,
что, видимо, означало смех.
- "Простите", "в принципе"... Где наблатыкался?
- Что? - не понял Шмидт и решил не отдавать больному инициативу в
разговоре. - Вы читали стихи.
- Да. Стихи, - старик снова закрыл глаза. - Чтобы не сойти с ума. Это
Пушкин. Знаешь такого?
- Конечно.
- Конечно, - повторяя слова, он смаковал их, точно конфеты. - Значит,
ты не отсюда?
- Нет. Я из Москвы.
- Москва. Она еще существует?
- Еще как!
- Давно ты здесь?
- Я думаю, месяца четыре или пять. Часов-то нет.
- Сколько ни думай, наверняка ошибешься. По одним моим расчетам я тут
десять лет, а по другим - пятьдесят. Сталин умер?
- Давно.
- Как давно? - Вопрошающий даже немного затрясся - так важен для него
был ответ.
Миша принялся натужно соображать и наконец сообразил:
- Сорок четыре года назад.
Старик глубоко вздохнул и вдруг, назидательно подняв кривой и тонкий
указательный палец, произнес загадочную фразу:
- Запомни, Миша. Коломенский, хоть и был зэ-ком, тоже дьявол. Как ты
сюда попал?
- Да мы впятером залезли в пещеру возле поселка Метростроевский, чтобы,
честно говоря, от армии, тамошней, российской, закосить. Потом вход завалило,
точнее, его замуровали. Встретили туриста Крота, который все входы-выходы
знает, он нас сюда и привел.
- Крот. Старая скотина. Он многих привел. И не стареет, гад.
- Он уже никогда не постареет. Он мертв. Старик, казалось, ничуть не
удивился этой новости, точно давно ее ждал, так же, как смерти Сталина.
- Садись сюда.
Миша сел на край его кровати.
- Послушайте, - горячо, взволнованно зашептал Миша. Он чувствовал в
этом старом больном человеке живой разум и компетентность, - здесь все какие-то
психи, зомби запрограммированные. Никто не верит, что отсюда имеется дорога
наружу и что там есть жизнь и Цивилизация. Крота убили, понимаете, убили. Его
душили шарфиком, как Дездемону, какие-то люди, вторые бежали отсюда. Там был
один такой, болтливый, по фамилии Фадеев, еще один, с чеховской бородкой,
Константин, кажется, Владимирович. Сволочи. Они, я уверен, искали выход,
поскольку сперли у нас примус. И могли найти. Простите, я говорю бессвязно. Но
раз мы сюда вошли через этот странный коридор, где очень густой воздух, значит,
можно через него и выйти. Вы говорите, что Крот многих привел. Значит, он
регулярно бывал наверху. Скажите... Как вас зовут?.. Понимаете...
- Замолчи.
Старик выставил перед собой полупрозрачную тонкую ладонь, защищаясь от
словесного потока. Он улыбался мудрою улыбкой, которая, точно кисея на гробу,
скрывала жестокую раковую муку.
Шмидт уже свыкся с той мыслью, что здесь, на глубине, или существовал
изначально, или был искусственно создан способ изменения течения
времени-Старик, выглядящий на девяносто в здешнем пятьдесят восьмом примерно
году. По нормальному летоисчислению, выпасть из которого Шмидту не позволял
инстинкт самосохранения, этому старику было лет сто тридцать. Солидный возраст,
чтобы одним движением ладони, одним взглядом мудро и покровительственно
остановить словесный понос девятнадцатилетнего растерянного истерика.
- Я все понял, Миша. Подожди. Я умру не сегодня и не завтра. А
послезавтра. Меня зовут Петр Иванович. У нас еще есть время. Послушай стихи. Я
не помню начала и конца, но стихи все равно прекрасные.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг