Никита поднял глаза.
- Запомни! Если ничего не изменится в твоей жизни и через много, много
лет ты снова захочешь пригласить меня послушать, как шумит вода в реке,
приходи к старой вышке. Может, я буду ждать.
- Может?..
- То, что происходит, слишком невероятно для нас обоих. Для тебя и для
меня. Может, для тебя все это станет полузабытым сном, а для меня... Тебе
всего тринадцать лет, но ты должен понять...
А потом пришли зимы, долгие и пасмурные, хмурые дни сменяли друг друга,
и Никите было очень одиноко. Но он взрослел, кончил школу, начал бриться,
уехал учиться в Москву и постепенно привык к безысходности.
- Такой уж возраст. Они все теперь замкнутые, - говорили родственники.
- У тебя неприятности? - спрашивала мама.
- Ты не заболел? - волновалась бабушка.
- Он просто много о себе думает, - считали приятели.
- Почему он все время такой скучный? - удивлялись знакомые девушки.
- В тихом омуте... - многозначительно замечала соседка.
- Какой застенчивый! - вздыхала бывшая одноклассница.
Очнулся Никита неожиданно: или суетящаяся, кричащая, слепящая
бесконечная жизнь вокруг наконец взяла свое, или просто пришло время для
новых испытаний. Хотя почему испытаний? Просто он выдумал для себя, что все,
что с ним происходит, - это своего рода барьер, который надо взять, чтобы
прийти в тот бесконечно счастливый день к старой вышке возле дальнего ручья.
Ему так и представлялась жизнь - прямая, как стрела, со множеством
препятствий. Но не свернуть в сторону - иначе собьешься с дороги. И хотя он
сам видел наивность этого образа, придумыв-ать другой он не хотел. Ведь не
столь важно, наивно или рассудочно ты веришь, важнее - во что.
Однажды он словно очнулся на автобусной остановке посреди большого
города. Рядом с ним стояла вихрастая, коротко остриженная девушка с неумело
намазанными губами и размытой тушью возле глаз. От этого глаза ее казались
еще больше и темнее.
Никита почувствовал какое-то неудобство, стеснение, что-то постороннее
вдруг проникло в его мир, нарушило строй мысли, словно сфальшивила струна в
тщательно налаженном инструменте или в комнате больного включили лампочку
без абажура.
Никита поморщился и повернул голову. Тут только до него дошло, что
девушка плакала. Плакала тихо, не всхлипывая, не вытирая слезы со щек. Так
плачут дети, когда их очень обидели.
И была во всем этом какая-то беззащитность жеребенка, бегущего
навстречу паровозу.
Никите стало страшно. Страшно оттого, что он стесняется предложить свою
помощь, участие, оттого, что еще мгновение - и он сделает шаг в сторону,
отвернется и, нерешительно потоптавшись на месте, пойдет пешком до следующей
остановки.
Но тут он увидел свою Дорогу, прямую и светлую... Разве остаться в
стороне, если ты в силах кому-то помочь - это не свернуть в сторону? Но
нужна ли твоя помощь? А бывает ли помощь ненужной?
- Не смотрите на меня так, - вдруг тихо попросила девушка, - не надо.
Ведь все это вас не касается.
Но Никита не смог отвести взгляд. На языке вертелись нелепые напыщенные
фразы вроде: "Чужая беда касается всех", "Я просто подумал, не нужна ли моя
помощь". А настоящих слов не было...
И тогда он начал говорить без всякого вступления, не подыскивая нужные
слова, не глядя на девушку, а просто рассказывая ночи, городу, самому себе о
старой вышке и дальнем ручье, о небе и Луне над тихой улочкой, он выбалтывал
с мучительной легкостью свои самые потаенные мечты, сначала запинаясь после
каждого слова, потом все быстрее, безудержнее.
Никита почувствовал, что перешел на скороговорку и его уже трудно
понимать. Да и слушает ли она?
Он замолчал и посмотрел в ее сторону. Она подошла поближе и, как Никите
показалось, удивленно разглядывала его. Потом спросила неожиданно и просто:
- Это правда?
- Что правда? - не понял Никита.
- Что ты хочешь, - она замялась, - просто утешить меня... И потому
рассказываешь... так хорошо... Словно все это со мной происходило...
Никита не знал, что ответить, а она, внимательно вглядываясь в него,
продолжала:
- Наверное, правда. Ты просто добрый. У тебя глаза бездомные...
- Бездомные? - не понял Никита.
- Ну да. Как у дворовой собаки. Я люблю бездомных собак.
- Почему?
- Потому что они без-дом-ны-е. Понимаешь?
- Понимаю.
- Ничего ты не понимаешь. Домашние собаки знают только своих хозяев, и,
какие бы эти хозяева ни были, они свои. А остальные - чужие. И на них надо
лаять, а если представится случай, и укусить. Бездомные же воспринимают
любого таким, какой он есть на самом деле. Теперь понимаешь? И если в стадо
этих домашних вдруг захочет затесаться чужак, они поначалу могут поиграть с
ним, обнюхать... но только до тех пор, пока не надо поделиться своей миской
или ковриком... Да нет, не то, не то я говорю... Ну скажи, - спросила она,
подняв лицо кверху, чтобы на него падал свет от фонарей, - ну разве я
уродина какая? И готовить умею, и шить... И зарабатываю... Разве я виновата,
что я детдомовская? Зачем тогда со мной так?.. Я же ничего не скрывала, и
влюблена до этого ни разу не была. Говорят, человека сердцем чувствуют. А
если я не почувствовала и влюбилась?.. Что же мне теперь делать? Помоги,
а?..
Никите захотелось заслонить ее от этой боли, слез, пусть они останутся
за его спиной, навалятся на него, он выдержит... Он показался самому себе
большим и сильным. Он обнял ее за плечи... Потом он никак не мог понять,
зачем это сделал...
Она с ужасом, вздрогнув, как от пощечины, отпрянула.
- Ты думаешь, - слова шипели у нее на губах, - если я... если теперь...
теперь со мной все можно...
Никита смотрел на нее и не верил глазам. Чувствовал, как гулко забилось
сердце где-то у самого горла. Стало трудно дышать, и холодный пот струйками
побежал между лопаток.
Перед ним стояла уже не вихрастая, коротко остриженная девушка, а худая
угловатая женщина.
Никита чувствовал - этого расстояния уже не преодолеть.
Подошел автобус. Никита взялся за поручень, поднялся по ступенькам.
Двери оставались еще открытыми, он оглянулся. Она неподвижно стояла на том
же самом месте.
Наконец автобус тронулся, натуженно набирая скорость, и серая остановка
слилась с темнотой позади... Никита вышел возле своего общежития.
...Через месяц, придя в отделение милиции на дежурство по дружине, он
увидел на доске объявлений листок. Там висело несколько листков, но он
увидел один. "Найти человека... год рождения... коротко острижена...
одета..." С тех пор Никита никогда не смотрел на объявления у милиции.
И этот случай с незнакомой молодой женщиной - Никита знал - был тем
неверным шагом, который навсегда закрыл ему дорогу к той Встрече возле
дальнего ручья. И он с тех пор знал, что если он все же придет, то увидит не
Ее, похожую на звонкий ливень в жаркий зной, на розы на снегу, а это
одутловатое бледное лицо... вечное напоминание и вечную боль... И никого
больше. И не будет там у ручья никого, кто напомнил бы о встрече со
звездной, недосягаемой незнакомкой.
В городе детства было жарко, а асфальт напоминал подернувшиеся пеплом
угли. Никита шел по улице, такой же патриархально уютной, как и в те далекие
дни, шел к старой вышке возле дальнего ручья.
Он надеялся все же... на что? А вдруг случится...
...Стемнело быстро, будто в кинозале погасили свет. Никита сидел на
потемневшем от времени, дождя и ветра дощатом настиле старой вышки,
по-мальчишески свесив ноги.
...Лунный зайчик скользнул по настилу, и Никита услышал Ее голос: -
Здравствуй, - сказала она, - я пришла. Ты научишь меня слушать ручей?
- Да, - сказал Никита, - вот и я тоже пришел...
Ему хотелось сказать другое, совершенно другое, но губы не слушались.
Потому что, если говорить, как часто снилась ему эта встреча, снилась по
ночам, виделась днем, мечталась вечерами, как многие сотни раз повторял он
про себя слова, которые бы хотел сказать сейчас, для того чтобы рассказать
все это, надо смотреть, глаза в глаза и видеть ее лицо... А он боялся...
- Какие только глупости я не выделывала, - рассмеялась она, - чтобы
хоть как-то напомнить о себе. Случайные телефонные звонки, мельканье света в
твоей комнате. Ты не разочаровался во мне?
- Нет.
- А я могла всегда видеть тебя, знать, где ты...
- А я не мог.
- ...Но ведь я не могла с тобой разговаривать. А теперь могу...
- "Да. Этим можно утешаться, правда?"
- Что ты сказал?
- Это не я. Один писатель.
- А-а...
Никита молчал, задумчиво глядя перед собой, а лунный свет серебрился в
его волосах.
- Слишком хорошо. Так не бывает, - наконец сказала она.
Хлоп! Где-то далеко самолет преодолел звуковой барьер.
- Да, наверное. Я не должен был сюда приходить.
- Ты раскаиваешься?
- Нет, просто я не тот, не стал тем, кем должен был сюда прийти. Но мне
было страшно признаться в этом самому себе, и поэтому я все же взял билет на
поезд и приехал.
- Я ждала тебя!
- Я не взял всех барьеров, понимаешь? Я не странствовал, не пил росу по
утрам, не спал на охапке сена... И даже не смог по-настоящему помочь
человеку... той женщине на автобусной остановке.
Никита замолчал.
- Неправда, - мягко сказала она, - ты пришел именно таким, каким и
должен был прийти. Ты строил дома - в этих домах теперь живут люди. Ты
прокладывал дороги - теперь они приближают каждого, кто по ним идет, к цели.
Ты сажал деревья - значит, когда-то из них вырастут леса. И все это -
неизмеримо больше, чем просто бродить по земле, пить росу по утрам, смеяться
и петь. Когда-то и я, мы все видели в этой бесконечности впечатлений и
странствий главную цель. А теперь... Мы избавились от того, что считали
недостатками: нам стала не нужна пища, и никому больше не приходилось,
глотая соленый пот, возделывать землю. Мы перестали нуждаться в крове - а
значит, и незачем стало кому-то работать на ветру, в зной и трескучие
морозы, чтобы потом другим было хорошо и уютно. Мы отказались от всех
неудобств материального бытия: от глотка ароматной воды, душистого воздуха.
Мы отказались от того, чтобы быть нужными кому-то...
И снова, в который раз увидел Никита автобусную остановку, девушку,
ночь. Если бы он был тогда всесильным, он зажег бы в московском небе
северное сияние, уронил на ладони золотую звезду и жемчужными каплями
летнего ливня смыл бы пыль с мостовых, с крыш домов и машин. И она б забыла
свои беды и горести.
- Нет, ты многое можешь, - голос у Никиты стал глухим и хриплым, словно
горло перехватила ангина, - ты можешь остановить занесенный кулак, утешить
ребенка и... сделать кого-то счастливым. Как меня... Как меня... И то, что
ты можешь сделать, будет по-настоящему бескорыстно. Ведь никто же и не
подумает поблагодарить ветер, воздух, свет. - И ей показалось, что эта
горькая усмешка - ответ на вечный ее вопрос.
Вокруг клубилась ночь, воздух был чист и неподвижен.
Только разговаривала вода в реке и где-то далеко лаяли собаки.
Но и эти звуки постепенно гасли в хлопьях темноты.
- Почему ты молчишь? - спросил Никита.
- Подожди, - попросила она.
- Что произошло?
- Стать бесплотным гораздо легче, чем вернуться обратно. Но не в этом
дело. Недалеко от тебя может случиться беда, и ты бы никогда не простил мне,
если бы я промолчала.
- Беда?
- Я боюсь за тебя...
- Не надо. Все будет хорошо. Мне должно начать везти.
- Ты веришь в чудо?
- Верю...
- Тогда слушай... Недалеко отсюда, возле того самого таинственного
сарая, где ты любил играть в детстве, двое мальчишек сейчас хотели раскопать
клад. Но клада они не нашли. Их лопата наткнулась на что-то металлическое,
они достали гранату, ту, что называли лимонкой. Но если один из них дернет
за кольцо... Спасти их может только чудо...
...Никогда Никита не бегал так быстро. Казалось, еще немного - и легкие
разорвут грудную клетку, а воздух вливался в горло раскаленным свинцом.
Когда до сарая оставалось уже метров сто, он подвернул ногу. Боль была
адская, каждый шаг казался длиною в жизнь. Наконец Никита навалился всем
телом на замшелую дверь сарая, она заскрипела, отворилась, и дрожащий свет
карманного фонарика ударил в глаза. Кровь тягуче пульсировала в висках, и
Никита чувствовал - не успевает...
Светловолосый, доверчиво-большеглазый мальчуган держал на худенькой
вытянутой руке комок смерти, боли и крови, дождавшийся своего часа с
прошедшей войны... У гранаты уже был сорван предохранитель.
Раз, два, три шага... Холодный ребристый .паук зажат в кулаке.
Вернуться к двери и швырнуть его в темноту, потом упасть на землю и ждать
гулкого взрыва? Вряд ли у него столько времени в запасе. Где мальчишки?
Рядом. Замерли. С ужасом смотрят на него. Или с надеждой? А она? Его Луна?
Будет так же прекрасно светить по ночам, серебря ветки деревьев и играя
водой в реке? Или нет, не Луна. То бесплотное и прекрасное, что заключено в
оболочку спутника Земли. Когда тишина будет разорвана на клочки, унесется ли
она дальше и прочь, в вихрь созвездий и планет? Может, все это было для нее
экспериментом, игрой?
Нет, наверное, она просто не знала, что он никогда не умел быстро
бегать. Она надеялась, что десяти минут хватит...
Холодный ребристый паук зажат в кулаке. Осталось слишком короткое
мгновение. Пока еще время подчиняется ему. Бросок. Никита опускается на
колени, потом, прижимая руку с гранатой к животу, ложится плашмя на землю.
Он помнит, так поступали в подобных случаях в книгах и кинофильмах.
Ночью Никита пришел в сознание. Веки дрогнули, и он долго и пристально
смотрел на сиделку. Потом приоткрылась щель потрескавшихся губ, и среди
хрипа и бульканья прозвучало одно слово:
- Здравствуй...
А она сидела напротив, побледневшая и осунувшаяся от слез и бессонницы,
с тонкими руками, пушистыми ресницами И синечерными, словно сапфировыми,
глазами. В этих глазах еще отражались звездные метели и всполохи далеких
солнц, жгучие капли усталости, боль, надежда и что-то еще, непередаваемое,
светлое, как луч солнца в капле росы. Для него она была похожа и на звонкий
ливень в жаркий зной, на розы на снегу, а может, на небо ранним утром или
кленовый лист, который кружится в золотистом осеннем воздухе. Или на глоток
холодного молока и бархатную воду первого купания в реке.
А может, на коротко остриженную девушку с неумело намазанными губами и
размытой тушью возле глаз... Ее раздумья - позади. Она сделала выбор,
большего она сделать не могла.
Наверное, кто-то там, далеко-далеко отсюда, почти в другой Вселенной,
был готов к этому.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 10.02.2004 15:51
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг