Как мы уже знаем, к Спиридону с того света приходила первая его жена
Устинька.
По крайности, так самому Спиридону казалось, будто это он с Устинькой
говорит, как с живой, и она на всё ему отвечает, как живая, даже спать
иногда остаётся, только не заметил Спиридон, как ни старался, в какой час
она от него сонного уходит.
В самом-то деле, может, и не было около него никого, а так... одна
только мечта!
Ночь как-то на третью случилось всё по-иному!
Спиридон всё по вере и по дому управил, улеглись они спать, а спали на
разных половинах: Спиридон -- у себя, а Пётр Кирилыч -- где раньше Маша, с
окнами в сад. Устинька боялась людей!
Пётр Кирилыч сразу заснул как блаженный, а Спиридону что-то долго не
спалось: ждал...
Но напрасно прождал Спиридон Емельяныч на этот раз.
"Должно, сёдни и ей недосуг", -- подумал так и скоро сам не заметил, как
заснул, словно сразу с постели шагнувши в тенистый неведомый сад.
В саду растут деревья изумрудные, с серебряными листьями, с золотыми
цветочками, похожими на колокольчики, которые у Феклуши на причастном
сарафане. Колокольчики ли эти звенят, птицы ли невиданные и невидимые вокруг
Спиридона поют -- не поймёшь; никто к Спиридону у врат янтарных не вышел,
никто не окликнул.
"Экий же рай божий!" -- с широкой улыбкой подумал Спиридон, оглядываясь
вокруг себя. Огляделся Спиридон, видит, бежит в самую гущу садовую прямо у
него из-под ног дорожка, лёгкой стопой нахоженная, словно парчой
разноцветной вышита, и цветы на ней как раз такие же, как и на Спиридоновой
ризе.
"Цветы!" -- улыбнулся Спиридон и пошёл по дорожке не спеша и ничего не
боясь.
Пришёл он в скорое время в такое место, что глаз от свету слезой стал у
него затекать, ничего сперва Спиридон перед собой не разберёт: свет впереди
золотистый, и ничего за этим светом не видно!
Сморгнул Спиридон Емельяныч слезу, сморгнул другую, приставил руку к
глазам, глядит, перед ним пушистая яблоня, под сучья подпорки золотые
приставлены, и с каждой ветки яблоки нависли вплоть до земли, и яблоки эти
тоже золотого налива, словно до самого зернушка налитые соком, прозрачным
сквозь тонкую кожурку на свет.
-- Доброго добра, Спиридон Емельяныч, -- вдруг услыхал Спиридон возле
самого уха, обернулся он к боку и понял, откуда это такое сиянье по саду:
всего-то шагах в пяти от него стоит прекрасная наша праматерь, благодатная
Ева, во всей сияющей своей наготе, еле прикрывши только стыд отнесённой
лёгким ветром косой.
-- Тебя уж давно тут Устинька ждёт!
Опустил глаза к земле Спиридон перед праматеринской её наготой, боялся
он ослепиться от пресветлой улыбки, учуял он только руку в руке и по
привычному теплу догадался, что подошла к нему Устинька и взяла за руку,
крепко зажавши в своей.
-- На, Спиридон Емельяныч, яблочко, съешь! -- говорит строго
праматерь. -- От сего яблока пошёл к жизни весь род человеческий!
-- Нишкни, Спиридон, не гляди, -- слышит Спиридон Емельяныч Устинькин
голос.
Опустил он ещё ниже голову, ещё крепче сомкнул веки до боли, до того,
что голова закружилась, и только руку вперёд протянул... яблоко ли чудесная
Ева Спиридону вложила в дрожащую руку или только слегка притронула ею
крепкую Устинькину грудь, от которой некогда яблоком пахло, Спиридон мало
что разобрал, -- под ногами у него закачалось, в ушах пошёл золотой звон, и
только у самого уха слышит он шепоток:
--Нишкни, Спиридон Емельяныч, нишкни!
* * * * *
Проснулся Спиридон в этот день, как никогда еще с ним не случалось,
поздно и сразу, как только поднял с подушки отяжелевшую голову, хорошо учуял
всем телом, что лежит он на голых досках совсем не один.
Подумал сначала, что всё ещё грезит, чуть рукой шевельнул, оглянулся на
окна: бело, вспомнил рыжую афонскую девку, и торопливой струйкой побегли по
Спиридону мурашки. Долго он не решался откинуть от стены одеяло, так бы и
просидел с лёгкой дрожью, не смея пошевелиться, если бы всё не разрешилось
само -- одеяло взметнулось, и в одной станушке, держась за сохлую грудь,
встала перед Спиридоном на колени Ульяна.
КОНЕЦ СПИРИДОНА
Нечего и говорить много про то, что Пётр Кирилыч сильно спраздновал
труса, когда на другое утро, тоже проспавши первое солнце, вышел на улицу и
почти в дверях соткнулся с Ульяной. Он даже в первую минуту подумал, что не
лучше ли ему убежать.
Ульяна, видно, шла со двора. Юбка у ней была, как у молодухи, подоткнута
выше колен, из-под юбки белела станушка, и смотрела она на Петра Кирилыча
помолодевшими лукавыми глазами, немного скошенными вбок.
-- Молочка парного, Пётр мой Кирилыч, не хочешь ли? -- сказала она, как
будто давно уж жила на мельнице и Петру Кирилычу нечему было тут удивляться,
перекинула ловко с руки на руку подойник со свежим удоем, и молоко ещё
больше вспенилось и зашипело...
-- Ишь оно шапкой какой: непременно к вечеру погода свалится!
Спиридон стоял посреди двора и кормил чёрного индюка хлебным мякишем,
увидал он Петра Кирилыча, и волчьи хвосты так и нависли, вот-вот упадут в
тёмные омуты Спиридоновых глаз, подошёл нехотя и, не глядя на Петра
Кирилыча, тихо сказал:
-- Ульяна сёдни пришла... Корову у нас будет доить и всё справлять по
хозяйству.
-- Добро, батюшка, -- тоже тихо ответил Пётр Кирилыч, только на лицо
побелел, хотел было рассказать Спиридону, что это за баба Ульяна, но тут же
подумал, что и сам Спиридон без него, наверно, про Ульяну наслышан, мотнул
головой и повернул к жерновам на мельницу.
-- Подождал бы ты, Пётр мой Кирилыч... Работа не волк, в лес не убежит,
а у меня сейчас живой рукой ватрушки будут готовы, -- услыхал он вслед
певучий Ульянин голосок, но Пётр Кирилыч и не обернулся!
Когда же немного спустя Ульяна с крыльца снова громко крикнула к
завтраку, Пётр Кирилыч сделал вид, что не слышит.
-- Ну, ничего: голод не тётя, сами придёте! -- отрезала Ульяна, и Петру
Кирилычу показалось, что одинаково это было сказано и ему и Спиридону,
который по-прежнему ходил по двору и о чём-то назоисто думал.
"Чудное дело! -- подумал Пётр Кирилыч. -- Что бы это такое?.."
Так весь этот день и просидел Пётр Кирилыч на мельнице, ворочая мешки с
бачуринским хлебом, не решаясь и носу высунуть на мельничный двор, по
которому то и дело моталась то за тем, то за другим делом Ульяна. Спиридон
же словно про Петра Кирилыча забыл: за весь день к жерновам и не заглянул ни
разу...
"Ну, да Спиридон... известное дело: небось отбирает картошку", -- решил
Пётр Кирилыч.
Только к вечеру вошёл Спиридон, словно крадучись и как-то боком пролезши
в полураскрытую дверку. В руках у него была большая лопата, толстое ужище
свёрнуто хомутом через плечо, и по виду надо было понять, что затеял
Спиридон какую-то штуку, с которой до время никому нельзя говорить, чтобы не
сглазить, почему и не решился Пётр Кирилыч спросить, куда это собрался на
ночь глядя Спиридон Емельяныч и к чему ведёт эта лопата с верёвкой, -- не
давиться же задумал сам Спиридон, хотя и это можно подумать -- верёвка, так
тогда к чему же лопата?.. Да и не такой Спиридон человек!
-- Прости не равно что, сынок! -- ласково сказал Спиридон Емельяныч,
вплотную подошедши к Петру Кирилычу, поклонился ему с этими словами в ноги,
и не успел Пётр Кирилыч ему тем же ответить, как Спиридон уже повернул,
спешно вышел за мельничные ворота, твёрдо ставя ногу на землю и грузно стуча
подковами на каблуках по кладинкам горбатого моста.
"Что бы это такое?" -- подумал опять Петр Кирилыч, но окликнуть
Спиридона так и не решился. Запер за ним ворота на засов и, почувствовав
большую и непривычную усталость с работы, поплёлся к дому. На голубом
крыльце, прислонившись к дверному косяку, стояла Ульяна и словно Петра
Кирилыча дожидалась.
-- Вот ведь как, Пётр мой Кирилыч, всё вышло, -- встретила она его
ласково у порога. -- А?.. Да несь ты малость поесть хочешь: день теперь
коровьего хвоста длиннее, не вдруг проведёшь...
Пётр Кирилыч вошёл в избу и в самом деле вспомнил, что за весь день у
него во рту маковой росинки не побывало, подошёл сам к голбице, отломил
краюху чёрного хлеба, взял кринку с молоком с залавка и, помолившись, сел
молча в передний угол.
* * * * *
Пётр Кирилыч ел большими глотками вкусную корку, запивал молоком и читал
про себя молитвы, путая их и не разбирая, где концы, где начала, а Ульяна,
поджавши губы и сложивши руки на грудь, смотрела в окошко и тоже молчала.
-- Ой, Пётр мой Кирилыч, погода-то, видно, и в самом деле разгуляется.
Мотри, какие волохна ветер из-за леса несёт!
В это время наискосок окна прорезала золотая стрела. Ульяна
перекрестилась, посмотревши на образ. Пётр Кирилыч поперхнулся с испугу и
тоже торопливо перекрестился. За лесом бабахнуло, и в крышу ударили редкие
первые дождинки, предвещая бурю и ливень.
-- Спиридон-то... ой, Спиридон-то, говорю! -- пропела Ульяна,
оторвавшись от окна. -- Ты, Пётр мой Кирилыч, закусывай, коли так, а я пойду
до дождя по двору пока всё управлю.
Вышла Ульяна, и сразу как гора свалилась с Петра Кирилыча. Не доел он
краюхи, крадливо пробрался за печку, приоткрыл наполовину западню в тайную
молельню Спиридона и, соскользнувши в её темноту, захлопнул западню за
собой: нечего было и думать оставаться с глазу на глаз с Ульяной до
возвращения самого Спиридона. В молельне только в самой глубине, у образа
Неопалимой Купины, чуть мелькал огонёк из лампады, как будто собирался
вот-вот сорваться и улететь.
Не успел Пётр Кирилыч осмотреться и встать к алтарю на молитву, как у
него над самой головой странный топот пошёл и визготня такая поднялась, что
слушать и впрямь было страшно, и долгое время, шепча молитвы и сложивши руки
по-столоверски на грудь, Пётр Кирилыч не мог понять, что это: и в самом деле
поднялась за окнами буря и ветер так воет на разные голоса в домовой трубе,
отдаваясь жутким эхом в подполице, или же вернулась Ульяна и, не найдя Петра
Кирилыча, справляет на свободе своё новоселье.
Сколько так времени простоял Пётр Кирилыч, он и сам не знал хорошенько.
Дом плясал, как пьяный мужик, и, кажется, сама земля под Петром Кирилычем
шевелилась. Должно быть, от усталости потом да от страху приник Пётр Кирилыч
к алтарной ступеньке и так, забывшись, пролежал неведомо сколько времени.
* * * * *
Когда же очнулся Пётр Кирилыч, было всё тихо.
Алтарные двери были раскрыты, по полу стлался ладанный дым, лампады и
свечи горели на полном свету, а рядом с Петром Кирилычем в подвенечном
наряде лежала Маша в парчовом гробу. Лицо чуть потемнело, и у губ
заблудилась скорбная улыбка, словно живая в призрачном свету от свечи,
стоявшей у неё в головах.
-- Жди, сынок, теперь часа воскресения! -- услыхал Пётр Кирилыч за собой
тихий голос и, испуганно обернувшись, увидал Спиридона, облачённого в ризу.
* * * * *
Хороший был мужик Спиридон Емельяныч, а, видно, так и не удалось ему
попасть во святые, ни во что, видно, пошло всё его усердие, потому что иначе
всё по-другому бы кончилось: Маша в свой час проснулась бы, и Пётр Кирилыч
по-хорошему дожил с ней век, Спиридон бы дождался внучат и умер не столь
страшной смертью, как о том рассказывал Пётр Кирилыч.
По его словам, дальше вышло всё так.
С появлением Маши между Петром Кирилычем и Ульяной как бы без слов
обозначился мир. Вместе обедали, вместе садились утром за чай, хотя за
столом, по Спиридонову уставу, больше молчали -- за едой нельзя говорить.
Каждый был при своём деле: Спиридон молился над Машей, Пётр Кирилыч на
мельнице, Ульяна круглый день по хозяйству -- стирала на них, варила постные
щи и в мужские дела не совалась.
Спиридон даже повеселел немного первое время, как удалось ему Машу с
погоста спроворить, хотя, как это сделал, ни словом Петру Кирилычу не
обмолвился, и если заводил разговор, так больше всего по хозяйству, думая,
видно, в тайне души своей совсем о другом.
Говорили как-то они с ним о том да о сём, вдруг по двору пробежала
Ульяна.
Спиридон разговор оборвал, забрал бороду в рот и потом ни с того ни с
сего сокрушённо добавил:
-- Плотен мир, Пётр Кирилыч, и непреоборим!
Даже сынком не назвал.
Пётр Кирилыч хоть и догадывался, в чём тут всё дело, но виду Спиридону
не показывал, да и рад был, пожалуй, потому что и сам с этой стороны Ульяны
боялся: как-никак, а... плоть!
Может, так всё и пошло бы у них по-хорошему: Пётр Кирилыч дождался бы
пробуждения Маши, а Спиридон потом уж как-нибудь отмолил бы свой невольный
грех на старости лет, если бы однажды тоже под вечер, много спустя, не вышло
у него с Ульяной что-то такое, о чём Пётр Кирилыч не только не знал, но и
догадаться не мог, потому что с утра в этот день виду никакого не было в
Спиридоне: ласков был с Ульяной, попил, поел всего вдоволь и, по обыкновению
своему, ушёл в подполицу, день прошёл, ни разу и не показался.
А под вечер, когда Пётр Кирилыч собрался кончать и уставлял уже мешки по
стене, вдруг по двору раздался Ульянин истошный крик, от которого от
неожиданности у Петра Кирилыча захолонуло сердце. Выглянул он немного за
дверь, видит: тащит Спиридон Ульяну за косу по земле, лицо страшное, волосы
на глаза сбились, и на самые глаза упали волчьи хвосты, поддёвка на обе полы
распахнута, и ворот у рубахи на сторону отодран, откуда багровеет жутко
волосатая Спиридонова грудь. Подтащил Спиридон Ульяну к самому плёсу,
схватил на руки, раскачал и забросил с плотины почти не на середину --
только буль-буль пошло по воде!
Пётр Кирилыч глаза руками закрыл.
Через минуту к нему вошёл Спиридон и выглядел как ни в чём не бывало,
спокойный, будто ничего не случилось, сел на мешки и о чём-то глубоко
задумался, не глядя на Петра Кирилыча.
У Петра Кирилыча дух захватило, и страшился он Спиридона, и было ему
отчего-то в эту минуту так его жалко.
Долго так Спиридон просидел, упёршись в носок своего сапога. Потом с
другого берега вдруг раздался смех. Спиридон подскочил к воротам, глянул
туда и только равнодушно процедил себе в бороду:
-- А я-то подумал, утопла!
На том берегу стояла Ульяна и обжимала воду с колен.
-- Пойдём, сынок, -- говорит устало Спиридон, -- запирай покрепче
ворота, пойдём... помолимся богу!
-- Слушаю, батюшка, -- радостно ответил Пётр Кирилыч. Привык он за этот
недолгий срок к молитве, к тому же в молельне лежала Маша, а с ней ему было
лучше, потому что хоть и лежала Маша в гробу, но духу тленного от неё не
было слышно.
* * * * *
Никогда ещё с таким рвением не молились Пётр Кирилыч со Спиридоном: ни
одна дырка на пенушках не осталась пустой, каждую лампадку оправили и
подлили свежего масла. Спиридон звонил и будто чуял, что звонит последний
раз, и потому словно этим звоном хотел оттянуть каждую минуту перед
неминучей погибелью.
Пётр же Кирилыч ничего не предвидел.
Что Ульяну Спиридон Емельяныч прогнал, так в этом он ничего худого не
видел, а только для себя одно хорошее, а предположить с её стороны
какую-нибудь шкоду в месть Спиридону ему и в голову тогда не пришло.
Молился Пётр Кирилыч, не чувствуя никакой усталости, слушал псалмы и
молитвы, которые вычитывал Спиридон Емельяныч, и показалось ему, что Маша
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг