Это было трудно и никому не нужно, но это убивало мучительно долгое время
привычной бессонницы. Просидев так, может быть, час, ни о чем не думая или
предаваясь бесполезному занятию, профессор встал и зажег свет. Он подошел к
картинам. Это были картины Левитана. Профессор методично рассматривал каждую,
задерживаясь подолгу около тех, где качались верхушки деревьев или в синем
небе плыли прозрачные облака.
Осмотрев все тридцать девять картин, профессор начал одеваться. При этом
обнаружил, что одна пуговица оторвалась. Он достал из ящика шахматного столика
иголку и нитку, надел очки и принялся вдевать нитку методично, долго и упрямо.
Вдалеке кто-то не спеша поднимался по лестнице и кашлял. Затем наступила
тишина. Вероятно, поздний посетитель звонил. Наконец хлопнула дверь.
- М-да!.. - сказал профессор, вздыхая.
Долгая жизнь в одиночестве приучила его разговаривать с самим собой. Днем
он этого себе не разрешал, но ночью допускал скидку на бессонницу.
- Я позволю себе справедливо заметить, что этот способ вдевания нитки
совершенно нерационален. Чтобы так поступать, надо "нот ту ноу э би фром э
балс фут", как говорят американцы, - не знать ни аза в глаза. Необходимо
завтра же приобрести двадцать... нет, пятьдесят иголок и заготовить столько же
ниток разной длины. М-да... Затем обратиться к кому-нибудь, обладающему
хорошим зрением, с покорнейшей просьбой вдеть пятьдесят ниток в пятьдесят
иголок. М-да!.. Хранить их в определенном месте. Вот, скажем... ну, хотя бы
здесь.
Раздался звонок. Профессор удивился и вместе с тем обрадовался. Все-таки
какое-то происшествие в его однообразной бессонной ночи. Спешно натянув на
себя брюки и накинув на плечи одеяло, он зашаркал в переднюю. Звонили уже
второй раз.
- Кто бы это мог быть?
Профессор пошел было к двери, но вернулся и почему-то предусмотрительно
потушил свет. И только потом снова направился к двери. Оказалось - телеграмма.
Профессор поглядел на почтальона поверх очков, отчего взгляд его казался
сердитым.
- Вам "молния" - так что извините... Поди разбудил вас?
- М-да!.. Нет, что вы, я очень рад! Все равно не спал. Где же тут
расписаться, осмелюсь спросить?..
Закрыв дверь, профессор не торопясь подошел к столу и при свете уличных
фонарей распечатал депешу. Телеграмма была из-за границы. Профессор поправил
очки, прочел бланк и нахмурился.
Потом он тяжело опустился в кресло и, обхватив голову руками, покачал
головой.
- М-да!.. Фирма отказалась даже вести переговоры с нашим торгпредством. В
лучшем случае он ничего не знает об элементе. А если знает, то, конечно,
никому не уступит, хоть и не догадывается о его назначении. Ну вот! Теперь я
сделал все, что мог. Конечно, этого следовало ожидать. Даже правительство не
смогло помочь. Нет, почтеннейший профессор, оказывается, вы были правы в своем
сумасшедшем принципе. Надо нести это бремя, пока... пока любезный доктор...
М-да!... По китай-скому обычаю, не пойдет в процессии первым!
Профессор поднял очки на лоб и, отодвинув телеграмму в вытянутой руке,
перечел ее еще раз.
Потом, поправив одеяло, он прошаркал по седому полумраку, наполнявшему
комнату, и остановился перед картинами. Обычно он зажигал при этом свет, но
сейчас он делать этого не стал, по-видимому, удовлетворенный слабым отблеском
рассвета. Кроме того, он вообще вел себя странно. Подойдя вплотную к одной из
картин и взявшись обеими руками за ее раму, он так и остался стоять. Одеяло
упало к ногам. Профессор не заметил.
Раздался мелодичный звук, и рама картины повернулась на нижнем ребре. В
стене открылся темный четырехугольник. Профессор сунул туда руку и зашуршал
бумагами.
- М-да!.. - сказал он и печально пожевал челюстями. Потом прошел к
выключателю и зажег свет.
Теперь потайной шкаф, вделанный в стену, был отчетливо виден.
Профессор стал выкладывать на ставшую горизонтальной обратную сторону
картины какие-то старые рукописи, испещренные формулами. Он перелистывал
некоторые из них, задержался на странице, где был нарисован женский профиль,
вздохнул и стал складывать обратно. В руки ему попало письмо.
"Уважаемый профессор!
Рад был убедиться, просматривая советский научный обзор, в соблюдении Вами
поставленных мной на "Куин Мэри" условий.
Радиофизика - достойнейшая область для приложения Ваших обширных знаний и
блестящих способностей.
Конечно, Вы могли бы вернуться и к былым своим исследованиям, в Вашем
распоряжении окажется любая из моих лабораторий, где так удачно повторялись
забытые миром открытия, применение которых, напоминаю, находится в прямой
зависимости от дальнейшей заботы Вашей о счастье человечества.
По-прежнему готовый к дружбе..."
Дойдя до подписи, профессор раздраженно засунул письмо в секретное бюро.
- Какой иронией звучат ваши слова о дружбе и человечестве!.. М-да!.. Ваше
письмо лишь убеждает меня, что вам все еще не удалось "повторить" открытие
моего учителя. Только то, что я жив, мешает вам воспользоваться в преступных
целях тем, что уже в ваших руках. Так пусть хоть так оправдывается мое жалкое
существование в моих собственных глазах!
Профессор вздохнул и с шумом захлопнул шкаф. Из передней совершенно
отчетливо слышался шорох. Профессор оглянулся, все еще держась рукой за раму.
- О-о, профессор! Может быть, вы думаете, что на вас купальный костюм и вы
идете купаться в нарисованную Левитаном речку? - послышался высокий торопливый
голос.
- Фу, доктор... Милейший, вы изволили меня напугать!
- Что вы говорите! А я, признаться, испугался сам. Мне послышался, знаете
ли, такой металлический звук...
В комнату вошел маленький подвижный человек. Он быстро поворачивал свою
лысую голову с вьющимися височками. При этом пенсне в старинной золотой оправе
часто слетало, и доктор подхватывал его на лету и водружал на место.
Криво надев пенсне на нос, доктор, потирая руки, оглянулся:
- Итак, почтеннейший, что это был за металлический звук?
Профессор был в явном замешательстве:
- Вы... смею вас уверить... ошиблись.
- Я? Ничего подобного! Я все понял. Это вы сбросили на пол свои рыцарские
доспехи! - Доктор поднял одеяло с пола и накинул его на плечи профессору.
-Теперь предоставим слово обвинителю, то есть мне. Слушайте и не защищайтесь!
Во-первых, я предложил вам лежать. Сейчас же ложитесь на скамью подсудимых!
Немедленно!..
- Милый доктор, я ложусь... ложусь! Я уже лежу!
- Ах, по-вашему, стоять посреди комнаты и размахивать руками - это и есть
лежать? Ну вот... Итак, вы обвиняетесь в неупотреблении прописанных мною
лекарств, в разгуливании неизвестно где по ночам и несоблюдении предписанного
вам режима! Или, может быть, вы думаете, что я прописываю лекарства для
сохранения их потомству, а мои советы подобны советам жены магометанина,
которые, по Корану, следует выслушать, а поступить наоборот?
- Милейший доктор, я принципиально не употребляю лекарств!
Доктор едва успел подхватить пенсне:
- О! Он принципиально не принимает лекарств! Может быть, вы принципиально
не будете носить брюки? У вас, почтеннейший, мания принципиальности. Почему он
не переехал в новую квартиру в доме Академии наук? Принципиально? Ему, видите
ли, хочется жить в этой старой дыре! Почему у него нет домашней работницы? Не
догадаетесь? Так я вам скажу: он принципиально не хочет, чтобы на него
работали. Он, видите ли, имеет семь стаканов и один раз в неделю моет их все
оптом в электрической судомойке. У него три пары галош, которые он меняет по
мере того, как они испачкаются, чтобы потом рационально вымыть их - за один
прием. Он, видите ли, варит сам себе суп из бульонных кубиков. А кубики
покупать можно? Кто их делает?
- Кубики делают для всех, а не для меня одного. Милейший доктор, хотя вы и
убежденный аллопат, но в отношении своих нападок на меня уж будьте гомеопатом
- применяйте их в малых дозах, а то ваши в пору аллигатору.
- А он не аллигатор? Настоящий крокодил! Почему он отказался
баллотироваться в Академию наук? Я вам скажу: принципиально! Он против
обязывающего звания... Откройте рот!.. А почему он не женился, этот старый
холостяк? Принципиально. У него не вышло один раз, и он больше не пожелал...
Откройте рот!..
- Доктор...
- Покажите язык! Я доктор уже очень давно! Столько лет, сколько вы
профессор. Вы, может быть, думаете, что у меня нет против вас самого главного
обвинения? Вы - государственный преступник!.. Но-но-но! Не поднимайтесь! Вы
покушаетесь на убийство! Что вы облегченно вздыхаете, уголовник? Повернитесь,
пожалуйста!.. Так, хорошо. Вы покушаетесь на жизнь... повернитесь еще...
известного... дышите!.. профессора... да дышите, я вам говорю!.. теперь не
дышите.... бюллетени о здоровье которого ежедневно докладываются
правительству.
- Милейший доктор, если не ошибаюсь, вы опять что-то прописываете? Как я
уже имел честь вам сказать, я не предполагаю принимать ваши лекарства.
- Вы слышали? После этого он еще не преступник! Он собирается приблизить
свою смерть!
- Нет, дорогой доктор, я не собираюсь ее приближать. М-да... Я только не
желаю ее отодвигать.
- Может быть, вы думаете, что у вас есть такое право?
- Я думаю... Это право каждого...
- А! Вы слышали? Хорошо еще, что я молчаливый, а то бы я вам прочел такую
лекцию о праве...
- Доктор, доктор, умоляю!
- Никакой пощады! Право? У вас на это есть такое же право, как зарезать
меня! Вы упускаете одну маленькую подробность, что вы гражданин, у которого
есть перед страной обязанности!
- М-да!.. И перед человечеством.
- О! Вы допускаете здесь противоречие?
- Принципиально - нет. Милейший доктор, пожалуйста, не сердитесь!
- Ну то-то! В следующий раз я приду к вам с ручным пулеметом. Лекарства
прописывать не буду, а просто пришлю... Выходить? Ни в коем случае! Два дня
лежать! Дайте-ка еще пульс. Для меня может быть удивительным ваше желание
влезть в картину. Обидеть же кого-нибудь - для вас естественное проявление
боевого духа.
- Перестаньте шутить! В жизни своей я никого не обидел.
- А меня? Или, может быть, вы думаете, что обижаться - это
непрофессионально для врача?
- Ну хорошо, любезнейший, не сердитесь. Я прошу у вас извинения. Простите
меня, старика!.. Кстати, посмотрите в ящике, нет ли свежих газет. Окажите
услугу!
- Услугу? Пожалуйста! - Доктор с готовностью выбежал из комнаты.
Профессор тяжелым, пристальным взглядом уставился на картину, за которой
был скрыт секретный сейф. Мучительное выражение тревоги не покидало его лица
до тех пор, пока доктор не вернулся с газетами в руках.
- Пожалуйста, загадочный мой пациент! Вы, может быть, думаете, что, леча
вас столько времени, я поставил диагноз вашей болезни? Ничего подобного! Я не
поставлю его до тех пор, пока не разгадаю некоторых ваших странностей -
например... словом, пока не открою тайны вашего прошлого.
- Ах, смею вас просить, любезнейший, оставьте меня в покое! Мне хочется
просмотреть газеты.
Доктор пожал плечами, поймал пенсне и, последовав примеру профессора,
погрузился в чтение газет.
На лестнице слышались чьи-то шаги, голоса, с улицы доносился шум
автомобилей. Стало совсем светло, и зажженная лампочка выглядела тусклой.
Доктор, позевывая, украдкой поглядывал на профессора. Старик тихо лежал на
кровати, вытянув свое длинное худое тело. Через лестничную клетку проникал
невнятный шум репродуктора. Вдруг доктор вздрогнул и в испуге вскочил. Прямо
перед ним, во всем белом, с белой развевающейся бородой, стоял его странный
пациент.
- Почтеннейший, почтеннейший... что с вами?
Профессор ничего не мог выговорить. Губы его тряслись, очки слетели,
держась только на одном ухе. У ног профессора лежала смятая газета.
- Что случилось?
- Нет... Нет! - Профессор сел и закрыл голову руками. - Боже мой! Ведь эту
газету могут прочесть за границей. Что будет? Что будет?.. - И он замолчал.
Доктор не мог добиться от него ни слова. Тогда он поднял с пола газету. В
глаза ему бросилось надорванное ногтем профессора место.
Это была самая обыкновенная публикация в газете "Известия" о защите
диссертации на звание доктора физических наук. Несколько ошарашенный, доктор
переводил взгляд с невинной публикации на почти невменяемого профессора,
который теперь подпрыгивающими шагами бегал по комнате и размахивал руками.
- Клянусь вам, уважаемые коллеги, что я не пожалею своего времени, своих
сил, но осмелюсь воспользоваться своим правом... М-да!.. Правом выступить с
уничтожающей критикой этой безумной работы, которая должна быть уничтожена как
зараза, как возможная причина общечеловеческого бедствия, как символ
варварства, дикости, жестокости, как страшный анахронизм, как чудовищное
злодеяние, от которого следует спасти человечество! Да-да-да! Кроме того, это
ненаучно и не имеет под собой никакой почвы, обречено на неудачу, неуспех и
провал! М-да!..
Доктор покачал головой. Он еще раз перечел публикацию, лишний раз
убедившись, что некая научная сотрудница М. С. Садовская будет защищать
диссертацию на тему: "Использование сверхпроводимости как метод
аккумулирования энергии".
Обескураженный доктор ничего не понимал.
Глава VII
ЗАБЫТЫЕ ТЕНИ
Отвечала ли Марина на уроке арифметики, взбиралась ли на забор, чтобы
пройтись по нему всем мальчишкам назло, ждала ли в балетной пачке выхода на
сцену или садилась за шахматный столик с часами, она всегда волновалась...
Волновалась до дрожи, до тьмы в глазах, до потери дара речи. Трудно было
представить, что она может ответить хоть на один вопрос профессору, что она
вообще может стоять на ногах.
Марина ненавидела себя в такие минуты, презирала за слабость, отчаяние,
неуверенность, но ничего не могла с собой поделать, даже скрыть своего
состояния не умела. Она вообще не способна была таить чувства, плакала в кино
или на спектаклях, горько обижалась и могла горячиться по любому поводу. Ее
еще в школе прозвали "атомной" и "гордой полячкой", хотя она была вовсе не
полькой, а скорее украинка.
Перед началом защиты диссертации Марина выбрала пустынный коридор на
другом этаже института и расхаживала там из конца в конец, в полном
изнеможении кусая тонкие губы, сжимая побелевшие пальцы и смотря в пол
блуждающими, растерянными глазами.
А ведь принято было считать, что она никогда и ничего не боится. Да и сама
она еще с детства не признавала трусов, третировала и изгоняла их из ребячьей
ватаги, где стала вожаком. Чтобы доказать свое, она вылезала из окна
четвертого этажа и, умирая от головокружения, шла по карнизу. Она была доброй,
вечно подбирала жалких котят или бездомных собак, возилась с больными и
слабыми, но с сильными действительно была гордячкой и даже забиякой. Она лезла
в драку с какими угодно мальчишками и в схватке была такой неистово
исступленной, у нее бывали такие страшные кошачьи глаза и знала она такие
опасные приемы, что даже большие парни от нее отступали, говорили, что, если с
ней свяжешься, потом придется делать прививки. В конце концов и они признали
ее власть.
Она понимала, что надо победить сейчас волнение. В прошлый раз, на защите
кандидатской диссертации, она едва справилась с собой, когда увидела за столом
Ученого совета министра. У него был высокий лоб и зачесанные назад волосы.
После защиты министр подошел к ней. Марина уже не волновалась, но тут
смутилась. Стояла молчала. Еще подумала, что на нем удивительно маленькие
сапоги, и, совсем растерявшись, спросила:
"Как вы находите, товарищ министр... сегодняшнюю погоду?"
Ничего глупее нельзя было придумать!
Она решила поправиться, чтобы выйти как-нибудь из этого ужасного
положения:
"Я хотела спросить... Вы, кажется, впервые в нашем институте? - И,
окончательно смутившись, пролепетала: - Как вы нашли мою диссертацию?"
Тогда министр сказал тихим, неторопливым, несколько глуховатым голосом:
"Нахожу скверной".
Сердце у Марины упало.
"Я никак не могу дождаться, - продолжал министр, - когда начнется
настоящее лето. Не выберешь времени рыбу поудить".
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг