державший ее богатырь. Перенапряжение сказалось.
Тамара, став около него на колени, старалась привести его в чувство с
помощью самых ласковых слов на грузинском языке.
Танага присоединился к Аэлите, склоненной над академиком.
- Дышит, - прошептала она. - Какое счастье, милый доктор, он дышит! -
и она заплакала.
- Извините, Аэри-тян, но русские люди - удивительные люди. Они
способны выдерживать небывалые перенапряжения... Кроме того, как врач, я
убеждаюсь, что срок жизни человека - сто пятьдесят лет, возраст же
академика - средний для мужчины. Дополнительные доказательства едва ли
потребуются.
Глава шестая
ПРОБУЖДЕНИЕ
Сознание постепенно возвращалось к Николаю Алексеевичу Анисимову.
Сначала он воспринял запах лекарств. Не открывая глаз, прислушался.
Знакомый голос произнес немецкую фразу. Ах, это милый Шульц. Его койка - на
расстоянии вытянутой руки. А кто это говорит по-японски? Танага! Доктор
Танага, их лечащий врач, и Аэлита! Ну конечно! Это любимый ее голос!
Анисимов крепче зажмурился. Не хотелось открывать глаза, просыпаться.
Значит, все привиделось ему - и Ассамблея ООН, и строительная армада,
идущая среди айсбергов, и начатые в Антарктиде работы! Все это игра
больного воображения, которым он пытался лечить себя в этой окаянной особой
палате немецкого госпиталя. Сейчас послышится каркающий голос профессора
Шварценберга, но уже не прозвучит веселый голос бедняги Саломака. А может
быть, он еще не умер, и смерть его тоже плод больного воображения? Аэлита
прилетела к нему, чтобы выходить, поставить на ноги. Чем отплатить за эту
дочернюю заботу?
Ну конечно, он еще болен. Отравление слезами Лорелеи, как придумал
неповторимый остряк Мишель. Сейчас он скажет:
- Николя! Вспомните парижские фонари и двух подвыпивших молодых
ученых! Я никого не ем. А Лорелея плачет ядовитыми слезами...
Когда это было? В прошлой жизни? В предыдущем перевоплощении, как
считают буддийцы? Как хорошо, что все так: Мишель жив и все видения были
лишь игрой воображения, осуществлявшей проект. Ах, это еще впереди! Но
Аэлита! Чудесная девочка! А то, что она рассталась с мужем, тоже
воображение?
Однако какой это странный, глубокий и такой жизненный сон? И сколько в
нем технических находок, сколько подводных камней, которые надо будет
обойти! Такие сны прежде называли вещими. Обвал в Малом Гроте. Прав
оказался этот маленький гуманоид. И с чего только он привиделся ему, отец
Аэлиты, о котором она лишь рассказывала ему? Во сне пришлось пойти на риск
сооружения Малого Грота. Какое ценное предупреждение! В реальном проекте,
не во сне, все это придется учесть.
О чем говорит милая Аэлита с японцем? Почему они перешли на русский
язык? Разве доктор знает его?
Впрочем, все это не имеет значения, важно, что она рядом! Как мило
было с ее стороны прилететь сюда, в Западную Германию, оставить ребенка,
мужа... Нет! Мужа она оставила раньше, до "пира знатоков". Он еще написал
президенту гнусное письмо! И все это было, конечно, до поездки на симпозиум
к берегам Рейна. А ведь хотел взять ее с собой, оформил на нее все
документы. Возражение секретаря парткома... А она - здесь!
Хорошо, что Мишель жив. Но почему не слышно его голоса? Шульц всегда
переговаривался с ним, и это вселяло бодрость, Мишель излучал ее... Аэлита
ухаживает и за Мишелем, к нему никто не приехал из Парижа. Замечательная
женщина. Раньше говорили, что с такой можно пойти в разведку. Только ли в
разведку, если быть откровенным с самим собой?
Анисимов заворочался на койке, хотел вытянуться. Что это? С чего это
так болит все тело, словно его били цепами и не оставили живого места.
Цепами молотили пшеницу в родной деревне, если пшеница уродилась, а не
щетиной поросла бороздка. Какое же это странное последствие отравления!
Надо поговорить с доктором Танагой и профессором Шварценбергом.
- Почтенный академик! Извините. Как вы поживаете, каково самочувствие?
Это по-английски спрашивает доктор Танага. Почему по-английски? Или он
забыл, что Анисимов понял бы и по-японски?
- Аэлита, - прошептал Анисимов. - Вы здесь?
Он хотел, но не мог открыть глаза.
- Я здесь, Николай Алексеевич. Я ждала этого мгновения, я не знаю,
сколько времени ждала! Честнее слово! Ах, как я счастлива!
- Мишель? Как Мишель?
- Николай Алексеевич, родной... да что вы!
- А Шульц?
- Вальтер здесь. Он вышел.
- Разве он уже ходит?
Аэлита с ужасом посмотрела на Танагу, она даже по-японски не решалась
сказать, что Николай Алексеевич не видит! И у него амнезия! Полная потеря
памяти, вычеркнувшая все события последних лет. Жестокие последствия
травмы, повреждение черепа...
Анисимов открыл глаза.
Нет! Он видел...
Он лежал в знакомой больничной палате, ее называют в госпитале особой.
Около него Аэлита... его Аэлита. И это главное! Все остальное
второстепенно! К ней склонился Танага, он его узнает! Все привычно. Сейчас
войдет со своей почтительной свитой профессор Шварценберг, важный и надутый
как индюк. Так прозвал его неистощимый Мишель. Но как он будет смеяться,
если ему рассказать о его мнимой смерти в чужом сне!
- Николай Алексеевич, родной, закройте глаза. Вам еще рано.
Постарайтесь уснуть.
- Уснуть? И снова видеть продолжение фантастического сна? Нет! Я
должен и вам, и Мишелю, и Шульцу - всем рассказать, что увидел... Это
весьма поучительно. Представьте себе (как вы любите говорить) оживший
проект! Мне приснилось, что я вместе с энтузиастами осуществляю наш
замысел. Честное слово! - И он рассмеялся.
У Аэлиты полились слезы из глаз. Видеть перед собой бессилие титана,
каким ей представлялся всегда Анисимов.
Это было выше ее сил.
- Вы прилетели? - спросил Анисимов, отыскивая руку Аэлиты.
- Да. Прилетела, - пролепетала Аэлита, вспоминая космос.
- Как хорошо. Теперь мы не расстанемся.
- Никогда, Николай Алексеевич! Теперь - никогда!
- Ну вот. А я во сне видел невесть что. Будто вы и впрямь марсианка и
отец у вас гуманоид. И будто мы расстались навсегда.
- Это было бы ужасно, Николай Алексеевич. Я не смогла бы! Честное
слово!
- Узнаю вас, узнаю, родная. Как хорошо, что вы здесь. Но почему Мишель
так храпит? Раньше этого с ним не бывало.
- Это... это... - Аэлита не смогла выговорить, что рядом с Анисимовым
в богатырском сне спит Спартак, подледный Антей, как назвала его Тамара.
Его поместили сюда, к командору, потому что судовой лазарет был переполнен
пострадавшими при обвале.
- Я вас должна обрадовать, Николай Алексеевич, ведь никто не погиб.
Так счастливо все обернулось, - нашлась Аэлита.
- Никто? И даже бразильский профессор? Значит, все это обычные
больничные слухи. Вы обрадовали меня, девочка. Когда я поднимусь, то
непременно расцелую вас.
- А я-то как вас расцелую, когда вы встанете, Николай Алексеевич.
- Ну, если все так радостно, моя девочка, то хочу взять с вас слово.
- Какое слово, Николай Алексеевич?
- Вы не боитесь моей дряхлости?
- Да что вы, смеетесь? Вы полны сил и надежд!
- Да, да, надежд! И мы хотели назвать наш подледный город Городом
Надежды. Но у меня есть еще одна надежда.
- Николай Алексеевич, знайте, я на все, на все согласна, но сейчас вы
должны уснуть.
- Не раньше, чем вы скажете, на что вы согласны.
Аэлита наклонилась к самому уху Анисимова и прошептала так, что только
он один мог слышать:
- Стать вашей женой.
- Спасибо, родная. Вот теперь я спокойно усну, несмотря на храп
Мишеля.
И Анисимов снова забылся.
Заглянул выходивший доктор Танага:
- О чем он говорил, Аэри-тян?
- О-о! О счастье, милый доктор, - улыбнулась ему в ответ Аэлита.
- О счастье? - озабоченно нахмурился врач. - Это хорошо.
И они замолчали. Оба знали, что еще ничего не известно: вернутся ли к
академику память, здоровье и его способности?
Но Аэлита твердо решила, что, как бы ни повернулось дело, она
останется с Николаем Алексеевичем навсегда. Ведь "Любить - значит жить
жизнью того, кого любишь"! Она шепнула эти слова засыпающему Анисимову. Он
ответил слабой улыбкой и ровно задышал. И своим выздоровлением он докажет
всему миру правоту доктора Танаги, решившего, что он достиг всего лишь
среднего возраста мужчины. Да! Мужчины!.. И Аэлита покраснела... хотя никто
не мог услышать этих ее мыслей.
Глава седьмая
ПРОЗРЕНИЕ
В маленькой палате судового лазарета смолк богатырский храп. Спартак
отоспался. Ему хватило двадцати шести часов непробудного сна. Тамара
нервничала и все настаивала, чтобы доктор Танага спас его от гибели, привел
бы в чувство.
Низенький японец улыбался, обнажая редкие зубы, и говорил:
- Поверьте, Тома-тян, извините, но нет ничего более ласкающего слух
врача, чем храп спящего больного.
- Больного? Вот видите, вы сами так сказали!
- Больной - это тот, кто лежит на койке в судовом лазарете.
- И когда он проснется, он встанет с койки?
- Не раньше, чем проснется, Тома-тян, извините.
Едва Спартак открыл глаза, чихнул и стал потягиваться так, что
хрустнули кости, доктор появился в проеме двери и, приложив палец к губам,
призывая не разбудить спящего академика, поманил его в коридор.
Спартак встал и, прежде чем выйти, долгим взглядом посмотрел на
спокойное, лицо Анисимова с обострившимися иконописными чертами. Потом
вышел в коридор. Там Тамара, не стесняясь врача и Аэлиты, бросилась ему на
шею. Спартак поднял ее в воздух и стал кружить.
- Русские - удивительные люди, извините, - тихо сказал Танага
Аэлите. - Они способны вынести небывалые напряжения.
Аэлита подумала, что доктор говорит это уже во второй раз.
Анисимов остался в палате один. Аэлита то и дело заглядывала через
дверное окошечко, боясь войти и разбудить.
Когда академик открыл глаза, то обнаружил, что лежит в незнакомой
тесной палате. Вместо окна в парк немецкого госпиталя, где гуляли
выздоравливающие, здесь виднелся квадратный иллюминатор с винтами для его
задраивания наглухо.
Где же недавние видения? Аэлита, Танага, Шварценберг? Впрочем,
профессор, кажется, не появлялся. Но где Шульц, Мишель?
Нет ничего сложнее процессов, происходящих в мозгу человека. Травма
может изменить взаимодействие нейронов, и в результате: мнимая
действительность, потеря памяти, безответственные поступки или слова...
Но, проснувшись, Анисимов после сумеречного затемнения, почувствовал в
себе необыкновенную ясность ума - и вовсе он не в немецком госпитале, а в
судовом лазарете ледокола!
Но почему он говорил с Аэлитой? Или это тоже ему пригрезилось?
Дверь открылась, и Анисимов увидел Аэлиту в ладно обтягивающей ее
фигурку меховой одежде. И совсем не привидение, а живую, ласковую. Какой
необычный разрез глаз, какое чудесное лицо! Она, милая, родная!
И сразу, как от толчка, он вспомнил все.
Они со Спартаком прошли в глубь Малого Грота, чтобы убедиться в исходе
эксперимента - свод выдержал. Рабочие почти все уже ушли. Задержались лишь
немногие, приветствуя командора.
И вдруг электрический свет погас...
Когда-то черной осенней ночью молодого профессора Анисимова заставили
спуститься в бомбоубежище. На пустынных улицах Ленинграда - полное
затемнение, дом давно без электричества. В подвал пробирались ощупью. И
тогда загрохотало вокруг, как в ночном лесу во время грозы. Но там хоть
молнии ослепляют. А тут лишала зрения тьма. И казалось, все дрожит и
рушится кругом: этажи, стены, сама земля. Оглушали невидимые взрывы бомб и
близкая артиллерийская пальба.
И эта давняя картина ожила в сознании академика здесь, в искусственном
гроте, где непроглядная тьма громыхала, дробилась, оглушала.
"Рушится свод, - успел подумать Анисимов. - Грот нельзя строить под
единым сводом!"
Потом Анисимова больно ударило в плечо, задело голову, и он упал,
потеряв сознание.
Он уже не видел, как Спартак, заваленный вместе с ним льдинами, уперся
плечом в одну из них, чтобы не дать ей раздавить академика. Фонарик на
поясе Спартака освещал их ненадежное убежище - подобие шатра, образованного
льдинами.
Аэлита смотрела на Анисимова, и глаза ее лучились:
- Николай Алексеевич! Наконец-то! Я так ждала!
- Я долго спал?
- Меньше, чем Спартак, но часов шестнадцать спали.
- Я видел вас во сне.
- Нет, Николай Алексеевич, вы не во сне меня видели. Я, вот как
сейчас, была с вами. Честное слово!
- Я допускал это. Гипотетически, - и он замолчал.
Больше всего Аэлита беспокоилась, что он спросит, как она тут
оказалась? А он не спрашивал. Она боялась, что московские неприятности
станут для него новыми потрясениями. И потом... потом Аэлите не хотелось
признаваться Николаю Алексеевичу, что она прилетела сюда не просто к нему,
а по поручению секретаря парткома.
- Я помню все, - сказал Анисимов как бы после раздумья.
- Все? Все? Честное слово?
- И даже последние ваши слова в ответ на безответственное предложение
в бессознательном состоянии.
- Как вы можете так! Я все глаза проплакала, думая о вас.
- Значит, не забыли?
- Я? Никогда!
- Не люблю этого слова, В нем заложено отрицание. Куда лучше всегда.
- И я хочу всегда, всегда... с вами.
- Значит - не утешение умирающему?
- Нет! Это планы живущих!
- Это хорошо звучит. Наклонитесь ко мне. Вот так.
- Ой, Николай Алексеевич! Вы, значит, в самом деле поправляетесь! Я
так счастлива!
- Что же мне тогда говорить? - ответил он ее словами, прозвучавшими
когда-то при первой их встрече на фоне Эльбруса.
А о том, почему Аэлита оказалась на корабле, так и не было сказано ни
слова.
И только когда Анисимов окончательно поправился и Танага заявил, что
"чрезвычайно доволен его судьбой", Аэлита появилась в палате, смущенная и
сама не своя.
- Ну что еще? - сидя на койке, с улыбкой спросил Анисимов, деланно
хмуря брови и снова любуясь Аэлитой.
- Я должна признаться вам...
- Нет! Это я должен вам признаться, став на колено. Я уже могу, - и он
сделал движение, но Аэлита удержала его:
- Вы шутите, а я серьезно. Вот, - и она протянула письмо.
- Что это?
- Письмо от партийного комитета вашего института.
- Как? Разве почта работает? Почему без марки? Доплатное?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг