- Пр-р-ривет, Лор-р-ренцо!
- Привал! - приказал Вася.
Но Кот помедлил, прежде чем отправиться за хворостом для костра в
ближайший лесок. Ему хотелось на равных правах участвовать в серьезном
разговоре.
Известно, что коты (не говоря уж о кошках) склонны к сплетням,
легкомысленны, любознательны и ленивы. Я бы не сказал, что это было
характерно для Фили. Его жизненный опыт умерял легкомыслие, а
любознательность успешно боролась с ленью.
- Я знал почти все, что должно было случиться с тобой после нашей
встречи, - сказал старый Ворон. - Но стоит ли предсказывать то, чего нельзя
изменить?
Вася промолчал. "Конечно, стоит, - подумал он. - Если бы знать, что в
Котома-Дядьке Ива исчезнет, может быть, удалось бы..."
- Ты увидел предсказанный сон. Теперь ты понимаешь, почему я называю
тебя Лоренцо?
- Признаться, не очень, - ответил Вася. - Сон оборвался, и я так и не
узнал, что случилось с молодым человеком, которого вы называли Лоренцо.
- Ты слишком похож на него, чтобы я называл тебя иначе.
- А вы называйте его Василием Платоновичем, - съязвил Кот.
- Филя! - строго прикрикнул Вася, и Кот лениво поплелся за хворостом.
По дороге он поймал полевую мышь, поиграл с ней и съел.
- Хорошо, пусть Лоренцо, - продолжал Вася. - Допустим, что это не
случайное сходство. Но для меня гораздо важнее узнать другое - имя, которое
вы не решились назвать...
Старый Ворон оказался вегетарианцем, и, таким образом, сразу пришлось
отменить курятину, индюшатину, свинину, которыми котомадядькинцы набили
багажник "москвича" до отказа, и ограничиться овсянкой. Но так или иначе, ее
надо было сварить, и, следовательно, Коту то и дело приходилось бегать в
лесок за хворостом, а собирая хворост в лесу, находившемся шагах в двухстах
от привала, трудно было понять, о чем рассказывает Ворон. Между тем история
была занятная, и всякий раз, когда надо было отправляться за хворостом, Кот
старался поскорее вернуться. Впрочем, ему мешала одна на первый взгляд
незначительная причина. Он не знал, что такое руно, а между тем это
загадочное слово ежеминутно упоминалось в рассказе. В конце концов он
все-таки догадался, что это просто овечья шерсть. Правда, она была золотая
и, вероятно, именно поэтому называлась так странно.
Легендарные герои, полулюди-полубоги, в глубокой древности отправились
в далекую Колхиду, чтобы добыть золотое руно, - согласно понятиям нашего
Кота, они все, как один, были по меньшей мере мастерами спорта. Корабль их
назывался "Арго". Самым ловким, смелым и сильным среди них был Ясон.
Тут хворост прогорел, и Филя побежал в лесок, а когда он вернулся,
аргонавты уже были в Колхиде. Однако оказалось, что овладеть золотой шерстью
не так-то легко, а с точки зрения практического Кота, почти невозможно. Царь
Колхиды согласился отдать ее Ясону, но при условии, что он вспашет поле
железным плугом при помощи медноногих, дышащих огнем быков, а потом засеет
его зубами дракона, из которых вырастут тяжело вооруженные, закованные в
броню воины. Но и этого мало: Ясон должен был сразиться с ними и перебить
всех до одного - задача, которая, по мнению Кота, была не по плечу даже
спортсмену мирового класса.
Тут Филиппу Сергеевичу пришлось снова отправиться за хворостом. На этот
раз он летел со всех ног туда и обратно - ему смертельно хотелось узнать,
кто победил: Ясон или воины. Но когда он вернулся, Ворон, взглянув на него,
не стал продолжать свой рассказ.
- Я очень стар, и мне трудно говорить, - сказал он, помедлив. - Эта
история полна предательства, хитрости, притворства и крови. И меня
раздражает мелкое любопытство в глазах твоего Кота. Попроси его, пожалуйста,
закрыть глаза или удалиться.
- Предпочитаю второе, - надменно сказал Филипп Сергеевич. - Я не
мальчик, чтобы слушать сказки с закрытыми глазами. Мне, если хотите знать,
девятый год.
И, презрительно подняв хвост, он прыгнул в машину, уютно устроился на
заднем сиденье и притворился спящим.
- Ясон победил воинов. Дочь царя Колхиды Медея влюбилась в него и
подарила ему зелье, которое сделало его неуязвимым, - неторопливо и
горделиво, глотая овсянку, рассказывал старый Ворон. - Но для нас с тобой,
Лоренцо, важно совсем другое. Один из воинов, выросших из зубов дракона, не
был убит. Он только притворился мертвым. Ему удалось бежать, и с тех пор он
бродит по земле, меняя облик, но оставаясь самим собой. Когда я видел его в
Венеции, он под именем Джироламо служил шпионом Совета Десяти и торговал
рабами. Он ревновал к тебе, потому что ты нравился Джулии, дочери богатого
дворянина. Он написал на тебя донос в Совет Десяти. Во Дворце дожей еще
сохранилась приоткрытая пасть льва, в которую опускали доносы.
- А что такое Совет Десяти?
- Это десять самых влиятельных венецианских дворян. Они могли судить
самого дожа.
- А кто такой дож?
- Высший правитель Венеции, который, принимая это звание, должен был
обручиться с морем.
- С морем? - переспросил восхищенный Вася. - Как интересно! Похоже на
сказку! Значит, Венеция и море становились мужем и женой? Да? Вернусь домой
и первое, что я сделаю, - прочитаю историю Италии. Так что же сделал Совет
Десяти?
- Совет приговорил тебя к смерти, но не решался на открытый процесс. Ты
был из знатной семьи, за тебя могли заступиться. Ты видел во сне свой
дворец. Они поручили Джироламо убить тебя тайно, но это не удалось ему,
потому что я крылом погасил свечу. Ты бежал в Падую и погиб как храбрый
солдат в бою с генуэзцами, а через четыреста лет снова появился на свет. Ты
дошел до нас, как свет погасших звезд доходит до Земли. Теперь между вами
новая Джулия, по никто не поверит новому доносу.
"Ну, это еще бабушка надвое сказала", - подумал Кот, который не упустил
из этого рассказа ни слова.
- В чем обвинить тебя? Ты прост, как ребенок. Лоренцо обвинили в том,
что он сторонник учения Джордано Бруно о множественности миров, а теперь это
знает каждый ребенок. Джироламо написал, что ты еретик, что, по твоему
мнению, Христос охотно избежал бы смерти, если бы это было возможно. А ты,
может быть, впервые слышишь это имя.
- Не впервые! - весело возразил Вася. - Ольга Ипатьевна то и дело
поминает Христа. И я слышал, как одна скупая старушка сказала нищему:
"Христос подаст".
- Есть зло, которое не боится, что его назовут по имени, потому что оно
умеет искусно притвориться добром, - продолжал Ворон. - С ним можно спорить,
его можно уговорить, хотя это случается редко. Я бы назвал его талантливым,
как ни странно, оно чем-то связано с искусством. Но есть другое зло,
бездарное, основанное на пустоте, плоское и тупое. Его трудно понять, потому
что оно чуждо природе.
Ворон замолчал, задохнулся. Кубики-слова перепутались, когда он снова
хотел заговорить, и он с трудом нашел для каждого из них свое место.
- В тебе живет и действует соединение пастушеской дудочки с пылинками в
лунном свете, одиночества старого ученого с ошибкой неопытной паспортистки,
продолжал Ворон. - Тот, подлинное имя которого ты должен узнать, - ошибка не
паспортистки, а природы. Таких, как он, немного, но становится больше и
больше. Пришло время, когда они перестали нуждаться в зубах дракона, чтобы
появляться на свет. Для одних достаточно соединения фальшивой ноты в
оркестре с униженной честью, для других - соединения предательства с
проливным, доводящим до отчаяния осенним дождем.
Посеревшие от старости веки опустились - Ворон боролся с непреодолимым
желанием уснуть. "Или умереть", - невольно подумал Вася.
- Но почему ты думаешь, что я непременно должен отплатить ему? Мне как
раз кажется, что я совершенно не мстителен по природе.
- У тебя короткая память, - сказал Ворон. - Или ты думаешь, что Ива
растаяла в воздухе?
У старого Ворона не было сил удивляться, но он все-таки удивился,
увидев, с каким бешенством Вася выкатил свои голубые глаза, какая грозная,
свинцовая бледность покрыла его лицо. Он стоял, расставив крепкие ноги,
опустив сжатые в кулаки железные руки.
- Тебе предстоит бой, - сказал Ворон. - И я хочу подарить тебе оружие.
Знаешь ли ты, что произойдет, когда будет названо его подлинное имя? Он
потеряет свободу выбора в своих превращениях. Он снова станет воином,
который, сражаясь с Ясоном, притворился мертвым, чтобы остаться в живых. Не
знатным венецианцем, торговавшим рабами, не Главным Регистратором в городке
Шабарша, а грубым солдатом, растерянным, нищим и беспомощным в современном
мире. Но надо, чтобы это имя было брошено ему в лицо, надо, чтобы он услышал
его от человека, который не боится смерти.
Ворон вздохнул и умолк.
- Самоубийцы подчас оставляют записку: "Прошу в моей смерти никого не
винить", - продолжал он. - Грустно думать, что после моей смерти никто не
вспомнит о старом Вороне, который дорого расплатился за необъяснимую любовь
к человеку. Я знаю, ты не веришь в бога. Но все же мне будет легче умереть,
зная, что в каком-нибудь костеле ты отслужишь по мне заупокойную мессу.
- Почему же в костеле?
- Потому что я католик, - с достоинством ответил Ворон. - И крещен в
Ирландии, где до сих пор лучшие из моих братьев сражаются за истинную веру.
- Это будет сделано, - сказал Вася. - Даю честное слово. Но почему вы
заговорили о смерти?
- Потому что теперь я убедился в том, что твое мужество равно твоему
светлому разуму. Потому что я верю, что ты не отступишь и даже, может быть,
победишь. Судьба подарила мне долгую жизнь, но было бы нерасчетливо умереть,
не дождавшись твоего появления на свет. Надо, надо оставлять за собой
надежду или хотя бы ее тень. Ты тень моей надежды, вот почему я сейчас
назову это имя.
Ворон распахнул крылья, гордо поднял голову с хищным окостеневшим
клювом, и открылась усталая, как устает металл, серо-стальная грудь.
- Верлиока! - громко каркнул он.
Раздался пронзительный свист - как будто флейта взяла самую высокую
ноту, - и остро мелькнувшая в воздухе стрелка ударила Ворона в грудь.
"Верлиока, Верлиока", - отозвалось эхо и, вернувшись, побежало вдоль
придорожных кустов. И там, где оно пробегало, листья свертывались и желтели,
а между ветвями, отшатнувшимися с отвращением, оставался черный выжженный
след.
Ворон шагнул вперед и с полуопущенными крыльями остановился, шатаясь.
Вася бросился к нему, хотел поддержать, но жизнь уже покидала
свинцово-тяжелое тело умирающей птицы. Перья теряли зеленовато-металлический
блеск, огромные плоские глаза с желтым зрачком еще смотрели, но уже ничего
не видели, свет дня, отражавшийся в них, угасал, ноги судорожно подкосились.
Васе показалось, что, умирая, он простился с ним, прошептав какое-то
иностранное слово.
- Vale!
Это значило по-латыни "прощай!".
ГЛАВА XXIII,
в которой Кот Филя пугается пятен на солнце
Никому, к сожалению, не известно, как полагается хоронить слонов,
оленей, альбатросов и других благородных птиц и животных, не говоря уж о
неблагородных. Но Вася просто вышел из затруднительного положения.
Неподалеку виднелся высокий холм, на котором росли молодые дубки,
находившиеся - это было видно с первого взгляда - в прекрасных отношениях.
Вася и Кот поднялись на холм, вырыли могилу и положили на сухое песчаное
ложе старого Ворона, и в смерти сохранившего спокойный, представительный
вид. Филя, который не столько помогал, сколько мешал хозяину, постоял возле
могилы на задних лапках - это был, очевидно, почетный караул, и, к своему
удивлению, Вася убедился в том, что лапками он трет глаза, едва удерживаясь
от слез. Над сложным вопросом ставить ли над покойником крест - Вася
задумался: старик об этом его не просил. Но отметить его могилу было
решительно необходимо. И Вася вспомнил, что путешественники в таких случаях
складывают гурий, - так называется каменная пирамида, отмечающая место
гибели товарища или покинутое становище.
С помощью Кота, который так усердно работал, что даже вспотел, потеряв
свой ослепительно-розовый цвет, Вася соорудил гурий над могилой сурового,
рыцарски-благородного старика, поручившего ему исправить ошибку природы.
Перед гурием они постояли - торжественная минута молчания - и, сверившись с
компасом, отправились - нет, не отправились, а рванулись - к неведомому
городку, отмеченному крошечным пятном на географической карте.
Здравствуйте и прощайте, леса и перелески, летящие по сторонам дороги!
Привет, грозовая туча, как будто надвигающая огромный железный шлем на ясный
лик утреннего неба! Мы уйдем от тебя, свинцовый дождь, которым она без суда
и следствия собирается хлестать ни в чем не повинную землю. До свидания,
глупые собаки, встречающие нас громким лаем и кидающиеся под колеса! До
свидания, проспавшие зарю петухи в мелькнувшей справа деревне и
откликнувшиеся в левой, - кто знает, может быть, на обратном пути мы еще
увидимся с вами?
- Непременно увидимся! - кричит Кот. - Ведь ваше кукареку, я надеюсь,
значит "желаю счастья"!
Прощайте, долины, лощины, ложбины, луга, горы, - к сожаленью, у нас нет
времени, чтобы полюбоваться вами! Ведь время не останавливается, оно летит
вместе с нами. Не проезжала ли, не пролетала ли мимо вас девушка, которая
невольно заставляет всех улыбаться?
Вот и новый привал, короткий отдых в тени - и снова дорога, и новый
привал уже превращается в старый и остается далеко позади. Прощай, уходящее
сияние дня, здравствуй, медленно темнеющее небо! Покажи нам свою звездную
карту, ведь мы не забыли, как любовались ею через волшебные стекла
телескопа. Может быть, в эти минуты и наш Платон Платонович рассматривает
ее, чтобы убедиться в том, что никуда не убежало созвездие Пса и что Большая
Медведица по-прежнему нежно заботится о Малой. Как-то он? Небось
беспокоится, тоскует? Полярная звезда, скромная умница, мы с тобой старые
знакомые, скажи нам, пожалуйста, ведь мы не сбились с пути?
Девушки на заправочных станциях, не надо спрашивать, почему мы
торопимся! Вы только ахнете - такое, грозно насупившись, брякнет вам Кот.
Поднажми, милый "москвич", ведь ты знаешь, что нам нельзя терять ни
минуты! Кто знает, что случилось с Ивой? Жива ли она? Кто знает, какие
замысловатые уловки, какие коварные ловушки подготовил для нас Верлиока?
Верлиока, Верлиока! Как бороться с тобой? Какие еще никому не известные
волшебные средства и силы разведать, придумать, найти, чтобы освободить от
тебя усталую, добрую землю?
Почему дорога, что ведет в Шабаршу, вдруг стала изгибаться, как
вопросительный знак? На этот вопрос решительно отказался ответить указатель,
который с удивлением рассматривал Вася. Было ли то намеком на хитрость и
изобретательность шабаршинцев? Или дружеским советом серьезно задуматься,
прежде чем за вами шмякнется, неумолимо отрезая прошлое, полосатый шлагбаум?
Высокий костлявый дед, почему-то повязанный красным бабьим платком с
торчащими концами, вышел из дорожного домика, недоброжелательно поглядывая
на приезжих. Его длинный нос под старость почти сошелся с острым
подбородком, глазки тускло моргали под густыми, вьющимися, седыми бровями,
из-под платка выглядывал приложенный к щеке грязный мешочек.
- Здорово, дед! - крикнул ему Филя. - А ну-ка действуй!
Держась за щеку, старик задумчиво посмотрел на Васю.
- А не влетит? - спросил он.
- За что?
- Кабы знать.
- Почему ты за щеку держишься, дедушка? - мягко спросил Вася. - Зуб
болит?
- Не болит, а как бритвой режет. Третий день. Горячую соль прикладываю,
а она стынет.
- А вот и не болит, - как бы между прочим сказал Вася.
Дед крепко зажмурился, открыл рот и слегка присел, как будто собираясь
пуститься вприсядку.
- Помилуй мя, господи, - пролепетал он и перекрестился. Потом замер,
трогая языком больной зуб. - А ведь вроде отпустило?
- Конечно, отпустило, - улыбаясь, подтвердил Вася.
Дед сорвал с головы платок, швырнул в сторону мешочек с солью, взялся
за край веревки, чтобы поднять шлагбаум, - и не поднял, опустил руку.
- А может, не поедете, а? Или Кот пущай, а ты, мужчина, поживи у меня.
Это было сказано так сердечно, что наши путешественники с недоумением
посмотрели друг на друга.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг