старинные ходики, то ли чудной конструкции вентилятор. Но приглядевшись, я
понял: это метроном. Зачем-то опрокинутый вниз, острием к шахматной
плоскости пола.
Размеры зала подавляли. Тут не то что в футбол - зерновые культуры
можно сажать. А бесконечные квадраты, сходящиеся к трудно различимым стыкам
стен, лишь усиливали впечатление. Вдобавок не наблюдалось дверей. Все
четыре стены - ровные и гладкие. Интересно, как же меня сюда привели?
Ну, это, наверняка, самое простое. Точная механика пополам с
электроникой. В нужный момент часть стены отъезжает в сторону...
А еще здесь казалось пусто и безлюдно - хотя люди имелись, даже не
считая замерших манекенами охранников. В противоположном конце зала, на
невысокой кафедре, расположился длинный, покрытый черным бархатом стол. За
столом сидело семеро.
Почему-то я никак не мог увидеть их лиц - сколько ни всматривался.
Хотя эти, в отличие от моих дознавателей, не скрывались под матерчатыми
масками, мне никак не удавалось зацепиться за них взглядом - то и дело в
поле зрения оказывалась почему-то или синевато-розовая трубка лампы, или
идеально ровные края мраморных квадратов, или дурацкая пирамида метронома.
Словно некое колдовство отводило мне глаза.
Сам я пребывал в центре зала. Ерзал на низенькой скамеечке все из того
же унылого мрамора. Скамеечка вырастала прямо из пола. Словно аппендикс
необъятного чудовища. Холодная и неуютная.
Впрочем, я не слишком долго изучал окрестности.
Минута-другая - и возникла Музыка. Из неоткуда, из плотного,
пружинящего воздуха. Сперва я даже не понял, что случилось - но вздрогнуло
пустое пространство, поплыли мраморные стены, и тягучая, грустная мелодия
заполнила все. Низкая, на пределе слышимости, она тем не менее заглушила
все прочие звуки - и размеренный стук метронома, и дыхание людей в
ультрамарине, и бешеные скачки моего собственного сердца. Сразу потеряли
значение и страхи, и надежды, и назойливая пляска мыслей, и перечеркнутое
прошлое, и зависшее в воздухе будущее. Невыразимо печальная музыка утешала
неведомое горе, растворяла бесполезные теперь радости, подводила итог и
звала, звала в дымную, клубящуюся пустоту.
Краем глаза я видел, как вытянулись семеро за столом - точно готовые
прозвенеть гитарные струны, как замерли ультрамариновые, жадно впитывая
льющуюся на нас Силу. Иначе и не скажешь - разве объяснить такое хитрыми
законами акустики?
Сколько прошло времени, я так и не понял. Может, минута, может, час. А
потом все схлынуло - так же внезапно, как и началось. Неслышно выдохнуло
пространство, превращаясь в обычную, пронизанную холодным воздухом
трехмерность. Обмякли и расслабились фигуры вдоль стен, вновь послышался
скучный стук метронома...
- Высокая Струна сказала свое слово! - послышался негромкий, чуточку
усталый голос.
Один из тех, семерых, называвшихся Трибуналом.
- Мы вправе начать слушания по делу Константина Демидова, бывшего
учителя, вступившего на Темную Дорогу. Проведены ли должные изыскания по
сим обстоятельствам? - немного обождав, вопросил говоривший. И вновь я
глядел на них, семерых, но так и не мог понять, чей же голос я слышу.
- Проведены, Хранитель, и результаты их приобщены к делу.
Миг - и на черном бархате стола возникла пухлая зеленая папка.
Наверняка декоративная, сами-то материалы хранятся в электронных мозгах
компьютеров. Но тут, очевидно, следуют старому ритуалу, что довольно
странно - впервые о "Струне" слухи возникли не столь уж давно, несколько
лет назад.
И все эти годы так и оставались слухами. Я поначалу тоже не верил,
даже получив "черный конверт". Посмеялся, смял бумажонку в кулаке, выкинул
в мусорное ведро. И, моментально забыв о грустном, набрал Ларискин номер. С
улицы в открытые настежь окна несло тополиный пух, звенели во дворе детские
крики, и весна почти уже превратилась в лето.
Это была уже почти и не весна.
Просто май, как ему и положено, кружил головы и сводил с ума. К тому
же выдался он в этом году неожиданно теплым и даже жарким. Я, к примеру,
после утомительной череды праздников вышел на работу без пиджака. Слава
Богу, не старые времена, когда за такую вольность пришлось бы сражаться с
любимой администрацией. Сейчас на фоне демократии и невыданных зарплат
предания старины глубокой кажутся дичью. Глубочайшей. О воздействии
внешнего вида учителя на нравственность юношества теперь предпочитают не
заикаться. Зато цепляются к другому. Например, к тому, что опаздываешь на
оперативки.
На возмущенные высказывания завучихи Тамары Михайловны можно было и
наплевать. Если, конечно, плеваться и дальше - к примеру, на грядущую
аттестацию. А та уже не за горами, точнехонько в сентябре ждет подарочек.
Нас разделяет лишь узкая полоска лета. А двенадцатый разряд нужен мне как
кровь из носу. Не из-за микроскопической прибавки в деньгах, но главным
образом для солидности моей трудовой книжки. Потому что из здешнего 543-го
гадюшника пора линять, это ясно и полудохлым рыбкам в кабинете биологии.
Еще год отработаю, но куда уж больше? Главное, есть определенные зацепки в
гуманитарном колледже, но опять же требуется разряд...
А значит, придется сносить придирки Царицы Тамары. Дети ее обозвали
совершенно правильно. Плюс к тому директриса Антонина, которая вечно всего
боится, и страхи ее, изливаемые в окружающее пространство, еще гадостнее
Тамариных воплей. А на закуску - баба Катя, престарелая грымза-математичка,
председатель методобъединения. Самое печальное - она дура искренняя и
самоотверженная. Она же по правде хочет помочь. Только вот не знаешь куда
от ее помощи деваться.
Короче говоря, к началу первого урока я был уже на взводе. Восьмой "Б"
шумно втекал в душные недра класса - поганцы-дежурные вчера, разумеется, не
проветрили. Восьмому "Б" все было пофигу - от алгебры-геометрии с ее
полномочным представителем Константином Дмитриевичем до физкультуры и
труда. В полном соответствии с теорией вероятности здесь имела места
флюктуация, собравшая вместе самых отъявленных сачков города.
Искать с ними контакт было бессмысленно, кроме жвачки и электронных
игр их ничего не трогало. Давить двойками и немереными домашними заданиями
тоже оказалось без толку - на вопрос: "Что у вас, ребята, в дневниках?"
они, наморщив непривычные к такому интеллектуальному усилию лбы, разве что
интересовались в ответ: "А что такое дневники?" И невинно глядели
стеклянными глазами. А также деревянными и оловянными, что, впрочем, здесь
одно и то же.
- Ну, что у нас творится с домашним заданием? - хмуро спросил я, когда
ученическая масса наконец уместилась за партами. - Вопросы есть?
Ответом мне было столь же хмурое молчание. В самом деле, зачем
спрашивать, если и так все ясно: отдельные ботаны все решили, остальному
народу - влом.
- Ну, если у матросов нет вопросов, тогда пожалуйте к доске, - я кинул
взгляд в журнал и поежился. - Ну, хотя бы вот вы, леди, - и кивнул
пухленькой Леночке Башиловой. - У вас не закрыта двойка за прошлую
контрольную, а конец года уже близок. Поэтому я вправе рассчитывать на ваш
энтузиазм.
Ни на что я, понятное дело, не рассчитывал, но надо же дать девочке
шанс. Хотя глядеть, как несчастное создание пытается упростить и без того
примитивный многочлен, было муторно. Задавая наводящие вопросы, я тем
временем прошелся по рядам, изучил содержимое тетрадей, парочку
конфисковал - дабы на досуге поглядеть основательнее.
- А левая скобка тебе ничего не напоминает? - намекнул я леди
Башиловой. Та, тиская мел потными пальцами, глядела на меня так, будто я ей
задолжал штуку баксов. - Смотри, икс в квадрате, игрек тоже, между ними -
минус. Значит...
Ничего это для нее не значило. Годовую тройку ей обеспечит мама, в
этом Леночка была совершенно уверена. С прежней учительницей, ушедшей в
декрет Светлаковой, такие номера проходили. А что я конвертиков не беру,
мама упорно не хотела понять в течение всего года.
Ну зачем навязали мне этот восьмой "Б"? Тем более в середине третьей
четверти! Мало разве мне было моих семиклассников? Но Людочка Светлакова
стремительно забеременела, образовалась брешь, Царица Тамара надавила - и
вот, изучаю вопрос: может ли растение мыслить?
Хотя чего уж там? Все давно понятно. Пора ставить точку.
- Увы, леди. Ничем не могу вам помочь, - вздохнул я и потянулся к
поблескивающему красной кожей журналу. - На дополнительные занятия вы не
ходите, домашние задания не выполняете... Так что получайте заслуженную
оценку.
- Какую? - на что-то еще надеясь, пропищала Леночка.
- Плохую. - Найдя нужную клетку, я посадил в нее синего лебедя, закрыв
журнал. - И должен напомнить, что до конца года осталось две недели. Шансы
на итоговую тройку у вас еще остались, но придется работать как папе Карло.
- Буратину рожать? - хихикнули со второго ряда.
- Не смешно, - отозвался я. - Причем ситуация касается многих. У нас с
вами осталось две контрольных, одна завершающая по теме "решение квадратных
неравенств", другая годовая. Помимо этого - не забывайте о дополнительных
по вторникам и пятницам, с трех часов. Как видите, возможность исправить
положение пока еще есть. Вопрос в желании. Ладно, это лирика. А проза жизни
заключается в повторении наших любимых неравенств. Для чего придется решить
752-й номер из учебника. А к доске мы пригласим...
Я сделал паузу, бросив взгляд на тетрадку с планами уроков. И
остолбенел.
На столе, рядом с искомой тетрадкой, красовался лист бумаги формата
А4, с картинкой, распечатанной на хорошем цветном струйнике. Летний пейзаж,
голубое небо с облачками, подобными заставке Windows. А на их фоне - мы с
Ларисой. В костюмах Адама и Евы. Причем то, что изображалось ниже пояса...
От такого содрогнулись бы и Дали с Босхом.
Я молчал, тупо глядя в пакостную распечатку. Сволочи! Какие же
сволочи!
Лариску они могли щелкнуть неделю назад, на майских праздниках, когда
мы с ней вытащили этих дрисливых щенков в двухдневный поход. По крайней
мере четверо вооружились "Полароидами" - из тех, где не нужно ничего уметь,
смотришь в окуляр, жмешь на кнопку - и из щели выползает мутная поначалу
фотокарточка.
Дальнейшее тоже не нуждалось в комментариях. Сканер, надыбанные в сети
порнографические фотки, затем коллаж средствами PhotoStudio 5.0. Далее
струйный принтер с хорошим разрешением - и вот она, пакость.
В классе стало очень тихо. Даже воробьи за окном и те примолкли. А
может, мне показалось. Я видел сейчас лишь тридцать пар настороженных глаз,
скрывающих рвущееся наружу злорадство.
- Та-а-к... - одеревеневшими губами протянул я. - Кто...
Бессмысленный вопрос вырвался у меня механически. И улетел в ватную
пустоту. Ответа и не предполагалось.
Они молча глядели на меня - все тридцать. А у меня в горле вырастал
тяжелый холодный ком. Всякого я навидался от этих поганцев, но вот такой
подлости... Сейчас я уже не брал в расчет, что негодяев-затейников максимум
двое-трое, остальные - лишь зрители. Глаза застлало красной пеленой, стало
очень трудно дышать.
И тут раздался смешок. Кто-то не удержался-таки и фыркнул в
пространство.
Я вскинулся.
Вот он, прыщавый паршивец, Димка Соболев, хулиган из хулиганов. Вот он
развалился на парте и ржет, не в силах сдержать позывы идиотского
квакающего хохота. Темные, до плеч отрощенные патлы колышутся в такт
дергающимся плечам, в глазах бегают чертенята...
Я плохо помню, что случилось дальше. Кусочки целого напластовались
друг на друга, точно апрельские льдины. А между ними - черные паузы, глухие
провалы.
Вот я в два прыжка очутился возле его парты. Миг - и мои неумело
сжатые в кулак пальцы пронзают плотный, наэлектризованный воздух, втыкаются
в жесткую скулу. Раз, другой. Лохматая голова мотается на тонкой, плохо
вымытой шее точно шарик под ветром... И что-то темное, пахнущее железом...
Фонтаном льется из разбитого носа, стекает на пол, на светлые брюки... И
моя рука в крови... в чужой...
Потом - провал. Кажется, я опираюсь обеими руками на крышку стола и у
меня трясутся плечи... Рука задевает журнал - и расплывается бурое пятно,
почти незаметное на его красной кожаной обложке. Вот Димкина изогнутая
фигура в дверном проеме... Прижатые к лицу ладони. Истошный, срывающийся на
петуха крик: "Ну все! Теперь я... Теперь вы у меня! Ну все..." Кто-то из
девчонок побежал за завучем. Кажется, я куда-то иду, механически
переставляя ноги. Мне суют какую-то таблетку, зубы пляшут, соприкасаясь с
краем граненого стакана. Перекошенное от ужаса лицо Царицы Тамары. "Вы...
Вы соображаете... Что же теперь будет..." Ей, впрочем, хватает ума понять,
что сейчас со мной говорить бесполезно - и меня отпускают домой, несмотря
на то, что сегодня мне осталось еще три урока. На них меня подменит Баба
Катя. С поджатыми губами, глядя мимо меня, она выходит из учительской.
Дальше понеслись совсем уж несуразные обрывки. Выходящий из медицинского
кабинета Димка Соболев, брошенный на меня ненавидящий взгляд... Дипломат,
кто-то сует мне дипломат в негнущиеся пальцы... которые уже отмыты под
струей холодной воды... но все равно ощущение кровавой липкости никуда не
делось...
В отличие от мерзкой картинки. Та, как выяснилось, исчезла бесследно.
А словам моим вроде бы и верят, но... А может, и вовсе не верят. И даже я
сам порой ловлю себя на сомнениях - а был ли он, тот гнусный листок формата
А4?
Я встряхнулся, выбросив из головы майские воспоминания. Не было сейчас
никакого мая, никакого солнца - лишь темные мраморные стены, синеватые дуги
ламп и семеро за черным бархатом стола. Главный, тот, кого называли Старшим
Хранителем, что-то проникновенным голосом вещал, но я пропустил начало и
теперь с трудом вслушивался, пытаясь собрать воедино осколки слов и
уловить, наконец, их смысл.
- Нет и не осталось никаких сомнений, следственные изыскания полностью
установили истину. Подсудимый действительно избивал ребенка, избивал
жестоко и хладнокровно, пользуясь своей взрослой силой и учительской
властью. Что вызвало вспышку его бесовской ярости - озорная ли мальчишеская
улыбка, солнечный ли луч, упавший на детское лицо, поток ли свежего ветра -
не суть важно. Темны и недоступны глубины души Константина Демидова, и не
нам, Трибуналу Высокой Струны, спускаться в сию мрачную пропасть и
разглядывать таящихся на ее дне чудовищ... Однако мы можем и должны
оценивать дела подсудимого, а дело его обагренных кровью рук - избиение
невинного, чистого ребенка. Избиение, которое лишь по воле Высокой Струны
не стало убийством - лишь в последний, могущий стать роковым миг она
дрогнула, испустив исполненный боли стон - и незримые силы эфира
парализовали злодея. Но становится ли от этого его преступление меньше?
Становится ли сам Демидов менее опасным для человечества, для его наиболее
светлой, прозрачной, открытой добру и Музыке части - для детей?
Хранитель сделал паузу, достал белый платок и утер ускользающее от
моего взгляда лицо. Затем продолжил:
- Самое гадкое и скверное, что обвиняемый для своих гнусных целей
прикрывался высоким достоинством учителя, пользовался своей властью.
Пользовался жестоко и сладострастно. Избиение беззащитного мальчика Мити -
лишь завершающий аккорд... Увы, к этому все шло. Как установило следствие,
он и раньше отличался черствостью и жестокостью. Немало жгучих детских слез
вызвал он несправедливо поставленными двойками. Жгучих слез - и семейных
трагедий, могущих кончиться печально. Так, например, два года назад чуть
было не покончил жизнь самоубийством тринадцатилетний Кирилл Байгушев,
получивший незаслуженную двойку на переводном экзамене по геометрии и
оставленный на осеннюю переэкзаменовку. Все лето - жаркий солнечный
праздник! - разбилось осколками слякотных, беспросветных дней, когда
мальчишка должен был ходить на обязательные занятия в школу. "Я не хочу так
жить!" - рыдал он после экзамена в школьном коридоре на пятом этаже, возле
раскрытого настежь окна, и лишь присутствие одноклассников предотвратило
несчастье. И подобных случаев можно было бы привести немало.
Вновь пауза, заполнившая собою пространство. И вновь безумные,
чудовищные, идиотские речи:
- Таким образом, мы видим, что обвиняемый - потенциальный источник
опасности, потенциальная угроза детским жизням. Уже одно это требовало от
нас, Хранителей, принять жесткие меры.
Но Высокая Струна милосердна. Поначалу, рассмотрев первичные материалы
дела, мы постановили ограничиться блокадой. Демидову был послан "черный
конверт". Но как вы думаете, что сделал подсудимый? Рассмеявшись, он
скомкал его и выбросил в мусорное ведро. Наивный, он полагал, что в те
минуты некому его увидеть... И с тем же издевательским смехом этот
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг