Геннадий ("Зачем вам отчество, Костя? Просто Геннадий, лады?"). Наверное,
именно он должен на днях прочитать мой отчет о событиях в "Березках". Легко
представить, как это луноподобное лицо неприятно сморщится. Сейчас, однако,
оно лучилось добродушием. "Ни слова о делах! - успела шепнуть мне Лена,
подводя к слегка уже набравшимся гостям. - У нас тут теплая неформальная
обстановка, а всё остальное с понедельника".
Более того, с веселым и очень дружеским выражением она познакомила
меня с высоким, сухим дядькой, перебиравшим гитарные струны в поисках,
должно быть, каких-то несуществующих в мире аккордов.
- Вот, это Володя! - представила она гитариста. - Володя Ситрек,
инопланетянин. Прилетел к нам с Веги. Эксклюзив, цените. А это Костя, очень
многообещающий наш молодой кадр. Думаю, вам будет друг с другом интересно.
Не знаю уж, что думал на сей счет руководитель "Веги", но лицо его
осталось безмятежным. Крепко пожав мне руку, он попросил меня быть как
дома - и вновь предался своим музыкальным опытам. На мой вкус, звучало
вполне посредственно.
После Ситрека был куратор неформальных детских организаций - в памяти
отложилось что-то мелкое и ужасно суетливое, затем - начальник
информационного отдела, главный техник, главный юрист, главный... лица этих
главных слились в некое обобщенное пятно, напрочь лишенное каких бы то ни
было деталей. Нечто подобное однажды уже со мной было - в Мраморном зале,
когда я, как ни вглядывался, совершенно не мог разглядеть своих судей. И
хотя логика подсказывала мне, что здесь их нет, здесь собрались крупные
шишки, с самой вершины нашей музыкальной ёлки - но что-то скреблось внутри.
Какой-то маленький, упрямый птичий коготок. А может, крысиный.
Странное дело, но когда Лена в конце концов потащила меня в дом,
знакомить с Самым Главным, мне стало ощутимо легче дышать. То ли сказалась
прохлада старого деревянного дома, то ли просто надоело дергаться. В конце
концов, всё равно не убежишь. Ни от судьбы, ни от Струны... которые, если
вдуматься, одно и то же.
Максим Павлович не спеша поднялся и протянул мне руку:
- Здравствуйте, Константин. Простите уж мою медлительность. Ну да из
этого кресла и молодой не скоро выберется. Мало что качается, еще и такое
бездонное. Очень приятно познакомиться.
- Мне тоже, - произнес я и добавил. - Я видел ваши передачи... В
детстве.
Лена странно кашлянула, будто призывая меня быть осторожней, и я
осекся. Кажется, ляпнул что-то не то. Очень даже не то.
Максим Павлович слегка поморщился и по лицу его, как выразился бы
классик, пробежала тучка. Морщины на лбу проступили еще сильнее, а глаза
сузились. Но спустя мгновение все прошло.
- Да, - отрывисто сказал он. - Была даным-давно такая нота... Хотите
чаю?
- Ну... - замялся я.
- Не стесняйтесь. Он у меня не обычный, на травах. У нас тут варенье
свое, земляники-то в лесу много. А также малины, черники, брусники, - начал
он перечислять со вкусом.
- И что, не обирают? - во мне проснулся дремавший до сей поры дачник.
- Да нет, - криво улыбнувшись, ответил он. - Здесь, знаете ли, мало
кто живет. Все старики больше. Дети либо не ездят сюда, либо уже по
Рублевскому строятся. А тут стало как-то пусто... Зато грибы... вот спадет
жара, дождички прольются - и пойдут лавиной.
- Замечательно, - я вовремя заткнулся, едва не ляпнув: "Никогда тут не
бывал почему-то, надо бы съездить".
Да уж. Никогда, Штирлиц, ты не был столь близок к провалу! Откуда это
у дальнегорца хобби: путешествовать по лесам вокруг Столицы? Странный
какой-то дальнегорец.
Кажется, хлопотливый Максим Павлович с его чайком на травах,
земляничным вареньем и пропахшей теплым деревом мансардой заставил меня
расслабиться, вдохнуть нечто родное.
А мне нельзя... Нельзя забывать, что именно он - создатель всего. И
Мраморного зала, и лунного поля...
- Так как насчет чая? - спросил он.
- Да... вы знаете... - протянул я.
- Мы тут до вас... Шашлыки... и прочие напитки... - извинилась за меня
Лена. - Он как бы уже...
А ведь я здешнее изобилие только понюхать успел, пока меня знакомиться
не потащили. И сейчас вот лишают чая... Впрочем, я ее понимал. Чай - это
здесь, наверное, долго, обстоятельно, а ей не хочется утомлять старика.
- Ясно, - неожиданно согласился Карпинский. - Ну, ваше дело молодое...
Понимаю. В таком случае пойдемте на балкон. Просто посидим, подышим
воздухом. Я вижу, вам наши дачные причуды не чужды. В отличии от
некоторых, - его глаза хитро блеснули, одарив Лену многозначительным
взглядом. - Пойдемте, Костя. Леночка, ты как?
- Нет, нет, нет! - замахала та руками. - Я пойду-ка быть с моим
народом... Там, где мой народ, к несчастью, есть.
Максим Павлович грустно вздохнул и указал мне рукой на прозрачную
дверь, выводившую на широкий балкон.
Даже в "Березках" не было так хорошо. "Березки" на то и зовутся в
честь знаменитого русского дерева, ибо оно произрастает там повсеместно.
Ничего не имею против, вот только березовый лес - светлый, солнечный. А я
почему-то люблю полумрак.
Здесь же царили сосны.
Балкон выходил на другую сторону, и звуки торжества доносились к нам
лишь частично. Слышались бодрые восклицания, музыка... Порой мне казалось,
что я различаю знакомые голоса: Лены, главпедагога Геннадия и даже Мауса.
Похоже, несмотря на низкую должность, он был вхож в этот круг -
наверное, в силу исполняемых обязанностей. Да "Струна" и так не страдала
особым чинопочитанием.
Мы молча качались в креслах, глядя на реку, скользившую где-то внизу,
за поросшим синеватыми молоденькими соснами холмом. Солнце сверкало,
отражаясь в воде, так и норовя пробраться к нам в тень, сквозь плотный щит
хвойных крон. Приятно пахло смолой.
- Вы знаете, Константин, - сказал вдруг Максим Павлович. - я
познакомился с вашим делом, но только мельком. С одной стороны, людей у нас
немного, сильно не хватает людей... А все равно не удается с каждым
побывать накоротке. Вот о вас я только слышал... Вы здесь меньше года,
наверное, много не знаете. Мне показалось, вам захочется о чем-нибудь
спросить у меня. Я не прав?
Такого поворота я совершенно не ждал. Может, снова проверка? Может,
анализируя, чем я в первую очередь интересуюсь, они...
А что я хотел бы спросить? Не знаю. Кажется, еще недавно была куча
вопросов, но большинство из них не задашь вот так, в лоб, а другие... Как и
бывает в подобные минуты, всё мгновенно вылетело из головы.
- Понимаете, Константин, - сказал Максим Павлович, - порой молодые
наши сотрудники долго не могут сориентироваться... Есть у нас любители
пороть горячку, а есть и такие, кто опасается сделать шаг, размышляя о его
отдаленных последствиях. Но первых больше. Представьте себе все эти модные
зарубежные боевики. Да и наши отечественные тоже... Военное братство, месть
за погибших товарищей, восстановление попранной справедливости. И полный
хэппи-энд.
- Да, - согласился я. - Знакомая тенденция.
- "Струна" не такая, - резко произнес он. - Возможно, кому-то она и
кажется жестокой, но... Какое время, такие песни... и такой
аккомпанемент... - Максим Павлович вздохнул и продолжил. - Я жил дольше
вас, Константин, и могу рассказать кое-что о временах. И о тех, и об этих.
Кто-то скажет: они всегда одинаковые. Помните песенку: "в них живут и
умирают"? Пожалуй, да. Иногда бывает чуть лучше, иногда чуть хуже. Страна и
нация - это очень уж глобальные, незыблемые понятия. Инварианты. И то, что
современникам кажется крахом - все эти революции, перевороты, реформы -
просто-напросто полоса невезения. Она случается в каждой жизни. Судьба есть
у всех - и у кошки, и у страны, и у нас с вами. Просто-напросто за то
время, что мы разбираемся с мелкой проблемой, для какой-нибудь букашки
может пройти вся жизнь. И вот страна минует свои неудачи, все снова
вернется на круги своя, но целое поколение будет потеряно. Вся его жизнь
пройдет в сумерках темной полосы. Да и "поколение" - тоже не то. Та же
абстракция... Пока философы, политики и прочие светлые умы будут бороться
за его спасение, они не заметят как сгинет кто-то один, кто-то такой
незначительный даже в масштабе своей полосы, не то что истории, кто-то
такой, о ком никогда и не вспомнят...
Мне показалось, будто он заглянул в мою душу. Просто прочел ее, как
бумажку, и вся она теперь здесь. Повисла в воздухе звуками его голоса...
- В таких ситуациях модно сравнивать себя с медициной, - говорил тем
временем он. - Волки - санитары леса, милиция - санитары каменных джунглей.
Такие термины неоспоримы, потому что все знают: лечение это благо. И каждый
негодяй, начиная от Гитлера и кончая современными, как их зовут, "крутыми",
прячется за ширмы из громких названий. От себя, между прочим, прячется. От
своей души.
- Вы хотите сказать, "Струна" переживает то же самое? - не выдержал я.
- В какой-то мере. - согласился Максим Павлович. - Ведь мы и впрямь
преследуем медицинскую цель. Мы тоже - социальная медицина. Но стать врачом
может не каждый. Для этого нужно долго учиться, практиковаться, защищать
диплом и давать клятву Гиппократа. И нужна медицинская школа... Если брать
мир болезней человеческих, то видно, что на ее создание ушли тысячелетия...
- А как же Струна? - вновь рискнул я. - Ежегодное восхождение...
- Это не более чем экзамен, - невозмутимо ответил Максим Павлович. - В
каждом институте два раза в год случается сессия, но любой связанный с
высшим образованием человек знает: она нужна исключительно для поддержания
формы. Настоящим специалистом человек становится только на практике. Как вы
считаете, Константин, чем должна заниматься "Струна"?
Вопрос так меня огорошил, что я на мгновение растерялся. Несколько
секунд глотал теплый хвойный воздух, тупо вслушиваясь в жаркую пустоту
уходящего лета. А потом вдруг неожиданно понял, что не просто знаю как
следует отвечать, но и хочу так ответить. За этот неполный год, что я
присматривался к жизни своих новых коллег, к их взглядам и судьбам, я
сделал некоторые выводы. И сейчас мне просто хотелось с кем-нибудь ими
поделиться.
- Если говорить о нас как о хирургах общества... - осторожно начал
я. - Это, конечно, напыщенно и красиво, вы правы. Но тут можно вспомнить,
что хирургия бывает "макро" и "микро". Так вот, мы должны быть в первую
очередь микрохирургами. По-моему, в этом основное предназначение "Струны".
Вы же сами сказали, Максим Павлович - страдает не столько Общество и
История, сколько конкретные люди, а вот о них-то как раз никто и не помнит.
Он повернулся ко мне, и в старческих глазах я прочел нескрываемый
интерес. Ему явно пришелся по душе мой ответ...
Тогда на телевидении это был совсем другой человек. Сколько с тех пор
прошло? Двадцать лет? Тридцать? Сейчас передо мной сидел старик. А еще
лучше к нему подошло бы слово "старец".. Действительно, сколько он прожил и
пережил? Сколько застал эпох?
- Мне очень приятно было это услышать, - сказал Максим Павлович. - Вы
не поверите, да и не поймете пока... Я просто счастлив, что именно вы
сказали мне эти слова..
Я немного смутился. Не знаю отчего, но похвала этого человека
показалась мне очень лестной. Не потому что он - Главный Хранитель, вершина
могущественной пирамиды. Нет, это была не радость чиновника, замеченного
руководством. Просто меня оценил человек, сам заслуживший уважение. Мое
уважение.
- Микрохирурги, - сказал Максим Павлович. - Как верно подмечено.
...За домом надрывно, ностальгически звенели струны. Гитарная классика
в живом исполнении, и кто-то еще аккомпанировал на скрипке. Похоже, старшие
Хранители действительно неплохо владели инструментами. Интересно, много ли
среди них профессиональных музыкантов?
Кем они были до того, как пришли сюда?
Я вспомнил Женьку, такого дружелюбного и открытого, так заботливо
возившегося с маленьким Севкой. Тайный агент КПН.
Кем была Лена? Молчит, и не станешь ведь домогаться, выспрашивать...
Или Сайфер? Я хожу по кругу, задавая одни и те же вопросы - самому себе.
Наверное, так и буду кружиться возле недоступной точки... возле Струны,
если, конечно, вспомнить лекции по проективной геометрии и взглянуть на нее
из бесконечности...
Ветер шумел в кронах сосен. Жара тут не особо чувствовалась - не то
что в пропитанной смогом Столице. Хотелось остаться здесь навсегда. Сидеть
по вечерам у костра, вести вдумчивые беседы... Все эти люди, там, на
поляне, могли быть прекрасными собеседниками.
- Большую часть своей жизни я делал не то и был не там, - тихо, точно
себе самому, говорил Максим Павлович. - Детство, за которое мы сражаемся,
оно ведь было у каждого из нас. Каждый человек "Струны" когда-то и сам был
ребенком...
Гитара за домом смолкла. Похоже, переходила из рук в руки. Скрипичная
партия тоже оборвалась. Потом зазвучала какая-то песня. Слов было не
разобрать.
- ...Я ходил в музыкальную школу на Второй Портовой, учился играть на
флейте, но очков у меня не было, и, видимо, это сыграло решающую роль. В
дворовой компании я был своим, хотя и заработал кличку Флейтист. Я не
обижался, наоборот, подчеркивал эту свою особенность, ведь ею я выделялся.
Мне оставалось молчать и слушать. Было страшно - вдруг он спросит о
моем детстве и тогда придется врать, а врать этому человеку я не хотел.
- Они до сих пор называют меня Флейтистом?
- Кто? - не сразу сообразил я.
- Они... - Карпинский неопределенно повел рукой. - Мы создавали
"Струну" в Южном. Там еще помнили мое прозвище. Сам не знаю как... оно
перебралось сюда. Может быть, просто все повторилось. Это же логично.
Играет на флейте - значит Флейтист.
И точно! В памяти всплыли отрывки каких-то былых разговоров. Люди
"Струны" упоминали Флейтиста... Почему они не называли его настоящим
именем?
- Потом, в консерватории, все как-то устаканилось, - он усмехнулся. -
Ну, в студенческой среде так всегда. Там все флейтисты, целый поток. Затем
снова, но люди были уже не те... Вы можете решить, Константин, что я просто
мечтаю о тех временах, можете даже подумать, что я уверовал, как и все
старики, что трава тогда зеленее...
- Наоборот. Вы же не крутите время назад, - поспешил возразить я. - У
каждого свое детство, и каждый имеет на него право.
- Спасибо, - кивнул он. - Жаль только, что права у нас соблюдаются
очень плохо. Как сказал бы какой-нибудь оратор из нынешних, все они пошли в
топку нашего общего судна, благо оно у нас опять в полосе штормов.
В полосе невезения, добавил мысленно я.
- Нет, детство действительно святое время и дети действительно святы.
В некотором смысле. Но мы-то с вами не индусы, чтобы преклоняться перед
коровами. У нас совсем другой менталитет. Мы и сопли утрем, и подзатыльник
отвесим... По-моему, это прекрасно!
Мне захотелось спросить: ощущает ли он себя на месте в "Струне"? Или
даже тут, в стенах своего детища, смотрит сам на себя как на гостя. Но я не
решился. И не потому, что не отважился навлечь на себя царский гнев -
скорее, побоялся обидеть хорошего человека. Быть может, именно на это он и
намекал, вспоминая далекое детство в Южном.
- Что-то мы с вами загрустили, Константин, - неожиданно оживился
Флейтист. - Знаете, философия в наше время полос невезения очень
располагает к депрессии. А, между прочим, сегодня какой-никакой, а
праздник. Давайте спустимся вниз, к гостям. Негоже оставлять их надолго.
Я согласно кивнул, закрыв глаза и прощаясь с прохладным ветром.
Часть шестая
Реквием на проспекте
1.
- Без махаловки не выйдет, - авторитетно заявил Маус. - Эти уроды вряд
ли нам поверят... Они ведь считают, что всегда можно договориться.
Он расположился справа от водительского сиденья, рядом с молчаливым
Сайфером. Ну что ж, всё вернулось на круги своя. Вновь обычная, рутинная
работа по "Струне". Никаких сонат с каприччио - одни лишь нудные гаммы. Так
может, и впрямь все недавние события были проверкой? И поездка в "Березки",
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг