Виталий Каплан
Алексей Соколов
ПОЛОСА НЕВЕЗЕНИЯ
Пролог.
Просто так кирпич на голову не падает. Я узнал об этом в третьем
классе и страшно гордился своей причастностью. Тупые одноклассники,
читавшие одну лишь "Родную речь", разумеется, верили во всякие там "вдруг"
и "авось". Я же хранил загадочную улыбку - правда, мало кто ее замечал.
Сейчас в улыбке моей не было ничего загадочного. А вот ощерившегося
вампира я очень даже напоминал. Липкие дорожки крови на заросших щеках,
встрепанные волосы... Возможно, в лунном свете глаза отливают красным.
Правда, здесь, в грузовике, зеркала почему-то не было...
Нам не стали завязывать глаза. Сквозь плотные борта не пробиться даже
лучику, да и фиксируй мы все дорожные повороты, что толку?
Значит, правда. Но ведь хочется усомниться, хочется... И хотя ситуация
ясна как на ладони, где линии отнюдь не рифмуются с инеем... Утешусь
прикладной философией - все остальное еще хуже.
Трясло изрядно. Грузовик, несомненно, стар. Прямой потомок
динозавров... Ну, или мамонтов... взяли какой не жалко. Дело известное -
после акции его загонят в кювет, пробьют бензобак... Пять минут геены
огненной - и все кончено, господа криминалисты отдыхают.
Впрочем, они и так не станут беспокоиться. Не вчера же родились,
понимают - "Струна".
Это будет как в боевиках с ядовитыми обложками? Выведут в чисто поле,
поставят мордой к стенке, пустят пулю в затылок? Или "Струна" на выдумку
хитра? Люди шептались о всяком. И где тут фольклор, где крупица истины... В
темноте не разобрать.
Я сам себе удивлялся. Будто не меня везут лунной ночью в древнем
грузовике - убивать. Будто я расположился на диване, укутался зеленым
пледом, прихлебываю чай с лимоном - и читаю новый роман фантаста Зарова.
Да, понятно, защитная реакция, мозг ставит фильтры. И словно не было
подвала с засиженной мухами лампочкой, лохани с вонючей жижей, а в
завершении - Высокого Суда в Мраморном зале. Неужели ирония - это
единственное, что из меня не смогли вышибить?
Грузовик вновь дернулся, надсадно взревел раненым буйволом - и вдруг
затих. Мелко-мелко затрясся, выдохнул из себя остатки жизни. Приехали, надо
полагать.
Товарищи мои по несчастью никак не комментировали прибытие. Да и не
стоило загрязнять оставшиеся минуты словами. И так уж их было сказано с
избытком.
Пару минут ничего не происходило. Потом коротко лязгнули дверцы.
- Ну-ну, глиняные! Засиделись? - послышался хриплый, ломающийся
басок. - Выходить строго по одному, руки за голову...
Никогда в жизни не пробовал вылезать из кузова с руками на затылке.
Очень неудобно.
Естественно, подножки я не нащупал и смачно шлепнулся в грязь - с
полутораметровой высоты. Умудрился же водила причалить прямо в необъятную
лужу...
Понежиться мне, ясное дело, не дали. Коротко, без замаха, пнули под
ребра - и пришлось, кряхтя, подниматься. За не сцепленные на затылке руки я
тут же заработал второй гостинец. И как-то очень быстро понял, что умирать
надо с максимально возможным комфортом. Это значит - не рыпаться и
выполнять команды быстро и точно.
Да в самом деле, перед кем тут вставать в гордую позу? Затянутым в
черное ребятишкам такое не впервой. Время Мраморного зала, время
торжественных слов кончилось.
Мы стояли коротенькой строчкой-шеренгой, лицом к выщербленному шару
луны, а они стояли напротив - гибкие черные тени, ноги слегка согнуты,
точно готовые распрямиться пружины. Короткие, кажущиеся игрушечными
автоматы направлены нам в животы, а вот лица совершенно не видны. Просто
головы, затянутые то ли темными платками, то ли танкистскими шлемами.
Сзади дохнуло холодным ночным ветром, запах пожухлой травы сливался с
горьковатым далеким дымом, и где-то у самого горизонта мерцали слабые
огоньки - не то окна заброшенной деревушки, не то рыжие языки костров. Кто
и зачем развел их тут?
А поле казалось покрытым россыпями серебряных монеток, и хотя я знал,
что это блестит в лунном свете изморозь, но глаза сейчас были мудрее
мозгов.
Тишина стояла какая-то нереальная, невозможная. Ни птичьих криков, ни
мышиных шорохов, ни еле слышного лязга электрички вдали. Будь время
вслушаться - и впрямь различишь, как звезда со звездою говорит...
Но времени уже не было. Один из черных комбинезонов выдвинулся вперед
и глуховато сказал:
- Что ж, господа глиняные. Вы знали, чем кончите. Зло, принесенное
вами в мир, нельзя изгладить, но можно остановить. А вы, носители пустоты,
в пустоту и уйдете.
Он запнулся, зачем-то оглянулся назад, и луна отразилась в его глазах,
блеснувших сквозь прорези матерчатой маски. Похоже, еще не затвердил
наизусть ритуальную формулу.
- Но Высокая Струна все же не обделила вас своим милосердием. Каждому
из вас она дает шанс и помилует тех, в ком остались еще ростки света, кто
способен прозвенеть в ответ. Тех ждет не пустота, но долгий путь
искупления, в далеких мирах, за гранью тишины...
- Короче, глиняные, - прервал его другой голос, постарше, с едва
различимой ироничной хрипотцой. - Сейчас вы по команде бежите туда! - и
обладатель голоса, невысокий и кряжистый, вытянул руку к невидимому
горизонту. - Помните, в глаза вам должна светить луна. Шаг в сторону -
сразу пуля. Бойцы стоят с обеих сторон. Кто добежит до горизонта, спасется.
Он затих на пару секунд, а потом коротко выдохнул:
- Пошли!
Еще секунду наша шеренга смертников стояла, оцепенев, а потом вдруг
разломалась - и вот я уже бегу, и колотится клубок боли в левом боку, а
впереди, разбрызгивая лужи, мчатся неловкие фигуры моих товарищей по
несчастью. Но тишины уже нет, сломалась тишина, сзади не умолкает
автоматный треск, слышится тонкий, истерически пронзительный свист, похожий
на птичий - только птички эти весят девять граммов и сделаны из свинца.
Никогда раньше не приходилось мне бежать по ночному полю,
оскальзываясь на лезущих под ноги кочках, путаясь в усохшем, но все еще
цепком и плотном бурьяне, загребая ботинками из глубоких луж. Брюки мои
вымокли по колено, хоть выжимай, колотье в боку с каждой секундой
становилось сильнее, боль впивалась в потроха жадным, злым язычком огня, а
в голове стоял серый, безнадежный туман.
Ни страха, ни надежды, ни досады - лишь монотонный, одуряющий ритм,
бесконечное мельтешение синих кругов перед глазами, а вокруг - сухой треск
очередей, и все меньше фигур впереди, равнодушное лунное око озирает
застывшие среди мертвой травы темные пятна. А я все бегу, хотя давно уже
пора словить свинцовую птичку, растянуться таким же нелепым пятном на
холодной осенней земле... Ночь в тоскливом октябре... да, вот как оно на
самом деле...
А потом - сумасшедшая, такой не бывает, не должно быть! - боль в
правой ступне, точно над ней сомкнулись железные челюсти, и опрокидывается
щербатый горизонт, лунный шар скачет через все небо, и острые стебельки
колют шею, а в ушах плещется ледяная вода. Плещется - и затягивает небо,
луну, всё...
Остается один лишь звон. То ли комариный, то ли оборвалась гитарная
струна...
Часть первая.
В железных зубах
1.
День начинался удачно - изрядно потеплело. Еще с вечера заволокло
горизонт свинцово-серыми тучами, и плясала метель, свистела и откидывала
коленца. А к утру незаметно сменилась мелким, промозглым дождичком. Само по
себе тоже не сахар, но с прежним морозом не сравнить. Нога ноет, зато хоть
на улицу сунуться можно без риска превратиться в ледяной столб.
А еще я нашел золотую россыпь. Ну, не золотую, - стеклянную. Никогда
раньше не замечал этой забегаловки. Вроде кабак как кабак, ничего
особенного, а вот концентрация тары вблизи - выше всякой статистики.
И, что самое интересное, об этом Эльдорадо еще не пронюхали вездесущие
местные бабушки. Счастлив мой Бог, иначе не уйти мне оттуда. Стая
разъяренных бабок пострашнее и ментов, и рыжего Коляна со свитой. Те еще
могут ограничиться понтами, но бабушки - никогда. Они борются за жизнь в
полном соответствии с теорией Дарвина. Не угрожают и не глумятся. Они
бьют - с обреченной беспощадностью. Или с беспощадной обреченностью. Хуже
бабок, пожалуй, разве что стая бродячих псов, особенно если вожак у них из
благородных, овчар какой-нибудь или бультерьер, и обуревает его высокое,
почти человеческое чувство - месть. Месть жестокому людскому роду,
вышвыривающему своих мохнатых друзей на помойку.
Я неплохо понимал этих умных зверей - и старался держаться от них
подальше. Пока проносило, а вот Маню-Варежку на той неделе погрызли.
Изрядно погрызли - по-хорошему в надо больницу, только кто ж ее без
документов оформит? Отлежалась в подвале, и ничего. На улицу, правда, пока
не выходит...
В общем, к часу у меня было уже рублей двадцать. И даже если отделить
долю рыжему Коляну, и отложить на жратву, остается еще что положить в
нагрудный мешочек. Еще бы месяц такого везения - и хватит на билет до
Северск-Дальнего. Без билета никак, наэкспериментировался. Ребро-то до сих
пор не срослось, ментовские дубинки дело свое знают.
- О, какие люди! - прервал мои мысли насмешливый голос. Я поднял
глаза.
Ну вот так всегда. Стоит о них подумать - и накличешь. А тем более
этот, сержант Венька Копалкин. Белокурая бестия из местного околотка...
Знаю я его прекрасно... Эх, как же здорово день начинался. И вот...
- Привет работникам помоечного фронта! - Венька вскинул руку в
шутливом приветствии.
И какая кикимора притащила его сюда, за пять кварталов от места
беспорочной службы? Или он сейчас отдыхает? Хотя в форме...
- День добрый, Вениамин Андреевич. Как жизнь, как настроение? - Я
пытался сделать беззаботный вид, но получилось, конечно, плохо. Нет у меня
актерских данных. Это мне еще и в школе изрядно мешало, а уж в новой
жизни - и подавно.
- Настроение у меня, как ты знаешь, всегда замечательное. - Венька
остановился, опершись плечом о стену забора. Я мысленно пожалел, что стенка
не свежепокрашенная. Да он, похоже, никуда не торопится. Совсем хреново.
- Так вот, Хромой, о настроении, - сообщил Венька, вынимая сигарету из
распатроненной пачки "Кэмела". - Оно бывает хорошее, а бывает и отличное.
Потому что лучшее, как известно, друг хорошего. Однако настроение, -
наставительно поднял он палец, - есть функция человеческого облика. Вот
посмотри на себя, Хромой. Что мы имеем на лабораторном столе? Грязное
млекопитающее, облюбованное вшами и прочей фауной. Его засаленные тряпки,
по недоразумению именуемые одеждой, нуждаются в очистительном пламени. Его
серая, сморщенная кожица не годится даже на абажур настольной лампы. Его
спутанные патлы, никогда не знавшие парикмахерских ножниц, навевают мысль
содрать скальп, согласно методике ирокезов. Что скажешь, существо?
Вся беда в том, что Венька Копалкин - философ. Из той гнусной породы
доморощенных гениев, которых надо сразу топить в ведре. Во всяком случае,
не допускать до грамоты. Читать им крайне вредно - начинают много о себе
понимать. От наших подвальных я слышал, будто Венька поступал в столичный
университет, и то ли сразу ему обломилось, то ли он вылетел на первой же
сессии... Только вернулся в родной курятник он до крайности обиженным на
человечество. Зачем-то подался в милицию, и его взяли с радостью. Все ж
таки десять классов за спиной, а с кадрами в Мухинске всегда был недобор.
Как ни странно, Копалкин в органах прижился, хотя выше сержанта так и
не взлетел. Посылали его куда-то повышать свою квалификацию, но кончилось
это дело позором - или не ту морду набил, или не на того и не тому стукнул,
а может, выпил не там, где надо... В итоге здешнему начальству намекнули,
что выше головы оно не прыгнет, и сержантские лычки - его потолок.
Впрочем, Венька не сильно стремился к карьере. Патрульно-постовая
служба давала ему некоторые доходы, а свободное время он посвящал
философическому самоусовершенствованию: покупал на лотках книжки
Блаватской, "Протоколы мудрецов", технику йогического секса и разнообразную
фантастику с вызывающе безвкусными обложками - всякие там "Обломы добра",
"Разрешенные глюки", "Скотобойню" и "Заподляну". Говорят, вечерами он
иногда медитирует со своей пассией Ленкой Охапкиной, продавщицей из
универмага на площади Труда.
Самое скверное - недоносок нуждался в слушателях. С цивильной публикой
ему особо не светило, а вот наш брат-бродяга - существо зависимое, ему
характер проявлять для здоровья опасно. Не то чтобы Венька был таким уж
кровавым садистом. Хотя и числилось за ним кое-что - и дубинкой под
настроение помахать мог, и палец недавно сломал старому ханыге Лучникову, и
в мусарне тоже мог мокрым полотенцем по почкам отходить... Хуже другое -
иногда Копалкин вдруг выказывал принципиальность и задерживал бродягу "на
предмет опознания". А дальше начинала крутиться известная машина, и не всем
удавалось выскочить из бетонных ее жерновов.
- Ваша правда, Вениамин Андреевич, - пряча глаза, подтвердил я. -
Совсем, блин, опустился... Эх, жисть...
Прыщавый мозгляк утвердительно кивнул, глядя на меня сверху вниз. Как
уж такое получалось, понять не могу. Хотя, рассуждая абстрактно, мы сами
себя опускаем. С каким наслаждением я взял бы Веньку за шкирятник и
аккуратно размазал прыщами по занозистому забору. Но мечты, мечты...
- О! - наставительно изрек Копалкин, воздымая вверх палец. На запястье
его встрепенулся синий дракон, чем-то смахивавший на курицу. Татуировку,
видать, еще в школьные годы делал.
- О! - повторил он, затягиваясь сигаретой. - Но фактор осознания
своего падения не всегда является вектором направленной эволюции! Вот
суетишься ты, Хромой, портишь воздух и настроение порядочным людям, а какой
в этом метафизический смысл? Ну вот скажи мне, зачем ты живешь?
Из опыта я знал, что молчать себе дороже. Надо попасть в струю.
- Да уж как-то получается так, Вениамин Андреевич... Жить-то надо, и
некогда об ее смысле нам думать. Мы люди простые, книжками не балуемся...
- А я, значит, балуюсь? - моментально окрысился Венька. Надо ж, какую
чушь я сморозил. Теперь начнется пурга по заявкам трудящихся...
- Я неправильно выразился, Вениамин Андреевич, - выдавил я пересохшим
горлом. - Вы уж меня простите...
- Ну уж нет, давай начистоту, Хромой, - завелся Копалкин и даже
сигарету изо рта вынул. - По-твоему, выходит, что мы, люди думающие,
стремящиеся к духовности, элита нации - это детские погремушки? А
назначение человека, значит, рыться в помойках и откармливать клопов?
Высоты разума для вас недоступны и потому зловещи, и потому вы стремитесь
опустить всех до своего скотского уровня! О, вы куда опаснее, чем кажетесь!
Такие, как вы, когда-то зажгли костры инквизиции! На вашей совести и Бруно,
и Галилей, и Пушкин с Лермонтовым! Хищные и жалкие твари, вы хотите отнять
у нас Небо!
Венька изливался еще минут пять, и даже щечки у него разрумянились, а
мышиные бусинки глазок победно посверкивали в хилых лучах уползающего под
горизонт солнца.
Все. Он заимел свой кайф, он испытывал райское наслаждение, и
наверняка все бы кончилось оргазмом. Не подведи меня опять шкодливый
язык...
- Вениамин Андреевич, - вставил я в краткий миг паузы, пока Копалкин
затягивался сигаретой. - А это вы в какой книжке вычитали, или так, из
головы?
Кажется, Венька поперхнулся дымом.
- Та-а-к, - откашлявшись, пролаял он казенным тоном. - Умничать
изволим? А с чего бы это нам такими умными быть? Уж не с целью ли
совершения противоправных деяний? Документики, гражданин!
Насчет моих "документиков" Веньке все было известно. Во всяком случае,
то, что ему следовало знать. Но сейчас в голове его закрутилась новая
лента - "Суровая Фемида, или жизнь по Уставу".
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг