Он потянулся к карте, пытаясь установить автомобильчик у сердца
розовой коровы, но карта неожиданно легко отделилась, зашуршав, от стены, и
левая часть ее повисла, обнажив светлый кусок штукатурки с гнездовьем
скользких чешуйчатых насекомых, - перепуганные, они закопошились, торопливо
расползаясь в стороны. Мальчик отпрянул и поморщился, сглотнул, вытягивая
шею, на несколько секунд задумался и вдруг улыбнулся неожиданной новой
мысли.
Зажав в кулаке сокровища, он пошлепал к привязанному. Пухлое белое
тело не шевелилось. Приблизившись, опасливо протянул руку и легонько
царапнул фломастером по заплывшему жиром боку:
- Эй, соня-пересоня...
Студенистая плоть не отзывалась.
- Мыться не будешь - клопы заведутся, - серьезно сказал мальчик. -
Будут у тебя в жопе жить.
Привязанный не ответил.
Мальчик пожал плечами, снял с фломастера колпачок, сунул в зубы и
принялся рисовать между сосков привязанного жирную точку. Смешиваясь с
едким потом, штрихи выходили размытые и нечеткие. Мальчик сбегал за майкой,
вернулся, протер привязанному грудь и снова принялся за точку. На этот раз
она была хоть и не круглая, но отчетливо-черная. Полюбовавшись работой,
мальчик ухватил покрепче фломастер и вывел крупными буквами над точкой:
М-А-С-К-В-А.
Подумав немного, он поковырял пальцем в пупке привязанного и написал
сверху: КИЕВ. Буква К получилась хромая и корявая, да еще заваливалась на
спину. Мальчик заворчал недовольно, нарисовал кружок между Москвой и Киевом
и обозначил его коротко: УФА. Соединил три города прямыми линиями,
усмехнулся пузатой бокастой Ф. Провел линию к неподвижно-мягкому правому
плечу, на котором возник кружок и слово: АЛМАТА. Спустился от плеча к
локтевому сгибу, где написал на синеватом бугорке вены: ТАЛИН. Довел
фломастер до багрово-синего отека у запястья - там, на самой границе
молочно-белой кожи появилось: МИНС. Дурацкая К, задрав обе свои тонкие
ноги, съехала по коже вниз и превратилась в каракулю, испортив красивое
слово. Рассердившись на К, мальчик решил продолжать без нее:
АДЕСА
РИГА
ТУЛА
СУМГАИТ
ЛВОВ
ФОРОЗ
...................
Наконец вывел на левой стопе привязанного:
УЛАНУДЭ
и сунул фломастер в карман.
- Всем садиться! - отдал команду. - Папка за руль. Я сбоку. Мамка,
Надька - сзади. Привяжитеся ремнями, а то оштрафуют. - Щелк-щелк! - Ой,
Султана забыли! - Прыгай сюда. - Гав-гав-гав! - Что, бойцы, все в сборе? -
Так точно, товарищ старшина! - Зарядить ружье! - Есть! - Ну чиво, посидим
на дорожку?..
Мальчик с сосредоточенным лицом уселся на пол и замолчал. Потом вдруг
вспомнил что-то, вскочил, метнулся к верстаку, захватил окурок, спички.
Вернулся, снова сел, нахмурился, свел к переносице брови. Сунул окурок в
рот, поджег и принялся старательно пыхтеть, кашляя и пуская хлопья сизого
дыма. Терпеливо дождался, пока пламя доест сигарету до самого изжеванного
фильтра, неспешно загасил окурок о подошву, встал:
- Ну, ни пуха ни пера! - Э-уу-у-ррр!..
Твердо установил свой джип в черной точке между сосков привязанного и
двинулся с рокотом от Москвы через Уфу к Киеву, с трудом одолевая гору
безволосого мяса, чтобы через неделю оказаться в волшебном городе на самом
краю света, где проворные хачики снуют между еловых ветвей и ловят на лету
блестящие шарики лесных орехов, глядя на людей веселыми
глазками-бусинами...
...Мужчина был бел, смертельно пьян и страшен. Пинком распахнув
стальную дверь, он застыл на пороге, остекленело водя впереди себя
водянисто-голубыми глазами, размытыми круто соленой жидкостью, словно видел
уже не предметы, но нечто, скрывавшееся за их жалкой облочкой, и это нечто
было кошмарнее любого сна. Вздрогнув от резкого звука, мальчик обернулся и
похолодел от затылка до щиколоток, тревожно перескакивая виноватым взглядом
с разрисованного тела на отца, который шатался и неразборчиво хрипел.
- Здорово, сынок! - неестественно громко и бодро, с визгливой нотой
выкрикнул мужчина, надсаживаясь. - Как поживаешь?!
- Я... играюсь, - пролепетал мальчик, едва управляясь с онемевшим
языком.
- Играис-с-ся? - недобро переспросил мужчина, ворочая головой из
стороны в сторону, как тяжело раненное животное, удивленное внезапной
острой болью. - А зачем?..
- Ты чиво, папк? - мальчик снова почувствовал, как тяжелая рука
сжимает желудок, и колючие мурашки ползут по спине снизу вверх. - Ты...
чиво это?..
Мутные глаза мужчины, бессмысленно плававшие в глубоко упрятанных
морщинистых глазницах, вдруг замерли в одной точке и схватились тонкой
ледяной коркой. Он сделал полшага к привязанному и громко рыгнул, дернув
лицом:
- Это... что еще... за херня такая?
- Я... папк... больше не буду...
- Ах ты, сучонок!!
Горячая, как кипяток, струя, вырвавшись, шипя, из-под шорт, побежала
по ноге в кроссовок.
- Я... хотел... я не буду больше, папк... я его сейчас тряпкой
потру... я не...
Мужчина не слышал. Почти не сгибая коленей и растопырив руки, он
подошел к привязанному, пережевывая неслышные слова.
- Пожалуйста, папк!.. - заскулил отчаянно мальчик, присев и накрыв
голову руками. - Пожалуйста, не надо!.. Я больше не буду... Я помою его...
тряпкой потру... Только не надо!.. Пожа-а-алуйста!
Моча хлюпала в кроссовке; мокрые трусы и шорты гадко прилипли к коже.
Мужчина остановился у неподвижного тела, деревянно тронул его ладонью.
Посмотрел на сына и вдруг улыбнулся.
Мальчик на всю жизнь запомнил этот оскал.
- Карта Родины, бля... - по складам, глухо проговорил мужчина. - От
Москвы до самых до окраин... бля. Знаешь эту песню, сынок? Хорошая была
песня...
В луже мочи, намертво сцепив над головой руки, мальчик сидел на
корточках, дрожал и рыдал. Все пространство перед ним занимал огромный,
грязный, измятый гармошкой сапог с налипшей травой и размазанными комьями
рыжей глины. Неотрывно глядя на сапог, мальчик ясно видел, как он обнимает,
целует его, старательно слизывая грязь, и отцовская пьяная рука с высоко
занесенным армейским ремнем замирает в своем беспощадном полете.
Мужчина снова оскалился, обнажив гнилые десны с криво торчащими зубами
палой лошади, протянул руку и пошевелил ею в волосах мальчика, водя
взад-вперед от макушки ко лбу.
- Давай споем, сынок... Га? Хорошая песня.
Покачнувшись, он тяжело плюхнулся рядом с ребенком. Бесчувственный зад
выдавил лужу, свирепо брызнувшую в разные стороны. Воздух сгустился,
наполнившись ядовитой вонью сивухи. Мужчина скривил руку в длинный крюк и
крепко прижал к себе трясущееся маленькое тело.
- Давай, повторяй за мной...
От Москвы-и-ии... ды-д-до... с-самых-х до окраин!
Сы... юж-ж-жных го-оо-орр... ды-д-до... с-северных ма-а-аре-е-еее-ей!
Чела-а-авек пыр-р-рр-раходит... как хозя-а-аа-ин!
Ни-об-я-а-аа-тной Р-ро-о-одины-ы сва-а-аа-еееей!!
Мальчик молчал, плакал и трясся. Намертво сжатые ребра трещали;
стиснутое между ними сердце металось, как попавшийся капкан мелкий зверь.
- Чиво не поешь? - утробно икнул мужчина и сглотнул слюну. - Русский
человек... он когда... пиздец приходит... поет... громко... чтоб страшно не
было... Ты не бойся, сынок... ты пой... пой с батей... А потом поедем...
побежим опять... далеко... на край света... побегут русские по своей земле,
бля... как в сорок первом... Дом купим... в школу пойдешь... прорвемся...
Ты пой сейчас, сынок... пой... не оставляй одного батю...
И он снова взвыл, выпевая с яростным остервенением за словом слово:
Вы-сю-у-уду жизнь... приво-о-оольна-а и ш-широ-о-оока-а!
Пра-па-па-а-ааам-пам... ебаный ты в ро-о-оот!
Ма-а-ал-лады-ы-ыым везде у на-а-ас доро-о-оога-а!
Сы-та-р-ррика-аа-ам ви-из-ззде-е у на-ас па-а-ачо-о-оот!!
В груди его вдруг сильно заклокотало и забулькало; мужчина открыл
широко рот и выпучил глаза, всасывая с сипением воздух; лицо налилось
кровью; руки потеряли силу и обвисли, чтобы через секунд взлететь, сжавшись
кулаками, к грудной клетке, которую раздирал кашель. Крупные извилистые
вены на шее и лбу вздулись, набухли и заалели, живыми змеями извиваясь под
кожей. Заглотив побольше воздуха, мужчина повалился на бок и засучил
ногами; тело его ритмично дергалось, словно через него пропускали
электрический ток, готовое вывернуться наизнанку. Так продолжалось
несколько минут - их хватило мальчику, чтобы бесшумно исчезнуть из
мастерской - мужчина хрипел и пускал пену, ударяя себя кулаками и толкая
всеми мышцами клокочущую массу из легких вверх. Наконец, что-то громко
лопнуло, обвалившись, внутри; он взвился ужом, облегченно тряхнул головой,
и слизисто-зеленый сгусток с яркими следами свежей крови легко выскользнул
изо рта.
Откашлявшись, мужчина замер и некоторое время сидел молча, делая
редкие глубокие вдохи. Темные веки низко сползли на глаза. Затем порывисто
встал, как бы исподволь уверенный в некоем обязательном действии, которое
ему нужно сейчас совершить; подошел к привязанному, дотронулся. Тот уже
давно вынырнул из очередного обморока; он с готовностью повернул к мужчине
седую голову и взглянул по-младенчески ясно и испуганно. Все тело его,
словно татуировкой индейца, было сплошь покрыто причудливой сетью неровных
линий, черными кружками и скачущими угловатыми буквами.
Мужчина долго молчал, водя пальцем по лабиринту и останавливаясь в
точках городов. Сделав остановку, он произносил одними губами написанное
слово, затем двигался дальше, и так раз за разом, снова и снова - как
знахарь, колдующий над больным. Не в силах понять происходящего,
привязанный лишь дико таращился на заскорузлый палец. Ничто в нем не
напоминало уже солидного и пожилого человека, который умеет говорить
убедительно, округло и ровно, - морщины разгладились, щеки занялись
лихорадочным румянцем, и каждая пора сочилась неподдельным, неуправляемым
ужасом, что способны по-настоящему испытывать лишь маленькие дети.
Казалось, на железном столе лежал пухлый, бело-розовый младенец-переросток,
которого распеленали, чтобы мыть.
- Карта Родины, бля... - задумчиво проговорил мужчина, вернувшись,
наконец, из далекого Забайкалья к слову МАСКВА, и потоптался на месте,
собираясь с мыслями. - Я в Афгане восемь месяцев оттрубил... без
передыху... ровно... такое видел... тебе лучше не знать... каждый день
только и думал... как живым оттуда выбраться... только одно и думал...
мечтал... а под Кандагаром... в горах... на духов нарвались... в разведку,
бля, пошли... разведчики хуевы... весь взвод мой там и полег... весь...
Саня Белоус... Вадик Залесский... Жека Макрушев... Эдик Штайн... Рафик
Шатоев... до единого... а меня контузило... очнулся... темень, бля, луна
светит... и одиннадцать трупов... ровно... я встал... и пошел... хрен его
знает, куда... прямо... через перевал... а к утру к своим вышел... ну, меня
в госпиталь... а потом сразу на дембель... досрочно... потому что башка...
того... по ночам все в атаку ходил... такой сон... бегу, значит... ору...
духи лезут со всех сторон... а у меня в магазине один патрон...
единственный... сон такой был все время... а когда в Душанбе летели...
тогда еще... в самолете... как накатило вдруг... сижу и реву... реву, как
баба... уняться не могу... прямо прет из меня... знаешь, отчего ревел?.. от
счастья... что вот... все, хана... и теперь, вроде, как заговоренный
стал... от всего... сбылась мечта... теперь жить и жить... жить и жить... а
как война кончилась... мы ж не верили, что так возьмет... вдруг... и
кончится... скока ж пацанов наших... по телевизору видел этот мост... через
Пяндж... как кино, бля... думал... может, все подстроили... чтоб народ
обдурить... оказалось, правда... и я тогда поверил... всем нутром... и так
спокойно стало... весело... светло... как весной... жить и жить... кто ж
знал... а я поверил!.. я ж там, в горах, из мертвых воскрес!.. мне ж до
самого гроба все грехи теперь... а вышло!.. все коту под сраку... когда
ебаные хачики... кто виноват?.. скажи, гад, виноват кто?!
Он сосредоточенно умолк и пожевал губами, как бы пытаясь подобрать
мысль для последней, решающей фразы; неожиданно вцепился привязанному в
плечи, утопив ногти в мягком мясе, наклонился близко к его лицу и прохрипел
в глаза, давясь горячими словами:
- Мы - уедем. И хрен кто нас найдет. А ты - ты куда денешься? Тебе ж
на всей Земле больше места нет, гадюка!
Привязанный захлопал ресницами, мыча. Мужчина уронил голову ему на
грудь и заплакал.
Встал, всхлипывая. Утер глаза рукавом. Пошарил по мастерской
озабоченным взглядом.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг