ударил в землю сплошной стеною ливень. Потоки с гулом разбивались о крышу
мастерской; трещал и опасно щелкал неплотно подогнанный шифер; старые
деревья прогибались чуть не до самой земли; грудой сыпались яблоки.
Забившись под узкий карниз, уже насквозь мокрый, мальчик дрожал и плакал,
но вода смывала слезы, и плач терял смысл. Прошел, может быть, час. Ливень
и не думал прекращаться; мальчика тряс озноб; пушечные раскаты грома с
каждым разом становились все сильнее и жутче, словно кто-то ударял в
твердое небо гигантским таранным бревном, стараясь сокрушить весь мир.
Оглушенный, мокрый до костей насквозь, мальчик глотал холодную воду и
скулил, как щенок.
Терпеливо дождавшись последней капли, мужчина аккуратно поставил
бутылку у порога и, проворчав "задохнуться можно", сдвинул со скрипом засов
и толчком распахнул дверь. В мастерскую ворвался отрезвляюще свежий влажный
воздух, растворяя ядовитую вонь. Мужчина пошатнулся, как от сильного
толчка, ухватился руками за косяк.
- Ливануло, - сказал мечтательно и ступил за порог, подставив тело
жгучим, бурлящим струям.
- Папк, - еле слышно, полувздохом раздалось из-за спины.
- Га? - мужчина дернулся и, резко обернувшись, увидел мальчика. -
Сынок? Ты эта... ты чего эта тут опять?
Мгновенно придя в себя, он схватил мальчика легко, как куклу, и вместе
с ним бросился назад в мастерскую, бормоча скороговоркой на ходу:
- Ты ж... Хосподи... мокрющий весь, хоть выкручивай... Чиво ж ты
эта... вот балда ивановна... под дождем-то засел... Захвораешь... куда ж...
тут же ж такое дело...
Оставив ребенка, он заметался скачками, спотыкаясь и путаясь в
собственных ногах. Вдруг, хлопнув себя по лбу, подбежал к мальчику:
- Скидавай все!
Мальчик послушно стянул через голову майку, спустил шорты и трусы,
вынул ноги из кроссовок. Он был прозрачно-тоненький, как цыпленок, с узкой
костью - в отца; посиневшую кожу сплошь покрывали крупные пупырышки озноба.
Освободившись от одежды, мальчик снова заплакал.
Мужчина осовело поводил взглядом по мастерской, топчась на месте:
- Где ж ты делся, зараза... тока здесь был... куды ж я его...
Потом что-то придумал, разыскал под одним из верстаков мешок с одеждой
привязанного, распутал, трясясь и ругаясь, тугой узел веревки, вытряхнул
содержимое на пол.
- Щас... погодь... щас переоденем тебя.
Отделил от кучи тряпья пиджак, скупо улыбнулся:
- Во! Самое оно. Хоть польза будет. Залазий.
Мальчик неуверенно прошлепал босыми ногами к пиджаку и утонул в нем.
Мужчина стянул с головы кепку и принялся протирать белобрысый ежик ребенка.
Впервые за всю ночь лицо его прояснилось: сквозь кору слепой тоски
засветилось теплое и даже нежное, непривычное для заскорузлых мышц,
сведенных судорогой недосыпа и страха. Кое-как, наскоро просушив волосы, он
взял мальчика на руки и бережно отнес в дальний угол, к мешкам. Усадил,
укутал, нахлобучил ему кепку, сам плюхнулся рядом:
- Ну, рассказывай, боец.
- Чиво? - мальчик хлюпнул носом и прижался к теплому отцовскому боку.
- Как жисть молодая. Почему не спим. Почему тельник мокрый. Все давай,
докладывай старшине как есть.
- Там бабахает, как на войне, - жалобно сказал мальчик, кутаясь в
пиджак и дробно стуча зубами.
- А ты, значит, солдат, войны испугался, да? Струсил - и с поля боя
дёру, - мужчина неловко потрепал его по пшенично-желтому ежику. - А в
уставе как сказано? Как я тебя учил? Трус - последний человек. Повтори.
- Трус... последний... человек... - счастливо повторил мальчик, и на
щеках его, сквозь синеву, начал проступать румянец. -Я не трус. Правда,
папк?
- А кто? - мужчина требовательно сощурил глаз.
- Я мувык, - мальчик выпростал из пиджака тонкие ручонки и обхватил
отцовский костистый торс.
Мужчина вздохнул, и гримаса подступающего плача смяла его лицо. Громко
цыкнув, он прихлопнул быструю горячую слезу на щеке:
- Ну, тогда другое дело... Ты, сынок, эта... никогда не забывай, кто
ты есть, понял? Мужик ты... русский человек... Батя твой всю жизнь
работал... вкалывал честно... Копейки чужой не взял никогда... И ты тоже...
смотри... Оно, знаешь, всякое бывает... как повернется... А ты все одно
мужиком расти... Сильным будь... Гляди, чиво у нас есть с тобой.
Он запустил руку в тряпки и вытащил старое охотничье ружье с
исцарапанным прикладом и двумя воронеными суровыми стволами. Любовно
погладил кончиками пальцев прохладный гладкий металл, заглянул в прицел,
усмехнулся:
- Во какая артиллерия.
- Ух ты-ы! - мальчик просиял. - Настоящая?
- Не, баба Маня из теста спекла, - он залихватски переломил ружье о
колено, вынул заряды и опустил в карман штанов. - На, подержи, солдат.
Мальчик встал, волоча за собой по полу пиджак, с трудом ухватил
тяжелое ружье, радостно прижал к груди:
- Пу-у... пу-у... ты-ды! ты-ды! ты-ды-ды!
- Э-ээ, не так, - осклабился мужчина и взвел курки. - Несерьезно.
Палец сюда клади... ага... аккуратненько... бах! - раздался неожиданно
громкий металлический щелчок - привязанный дернулся и открыл глаза. -
Тэ-э-экс... теперь давай прямо в бошку ему целься... из подствольничка...
готов? Ба-бах! - воскликнул мужчина и рассмеялся вместе с мальчиком.
Привязанный часто моргал и тряс головой, мыча. Мальчик разглядывал его
с тревожным любопытством.
- Папк, а кто этот дядька толстый? - наконец, спросил он.
- Кто, кто... - мужчина по-хозяйски взял ружье, загнал патроны в
стволы и, наклонившись, сунул оружие под мешок. - Никто.
- А как его зовут?
- Никак не зовут. Теперь уже никак.
- А чиво он тут лежит?
- Дочивокаешься у меня! - ощерился мужчина. - До ремня дочивокаешься.
Мальчик примолк и запустил в нос палец, насупившись от обиды.
Снова, вспоров длинную бессмысленную паузу, зазвонил телефон. Мужчина
выхватил из кармана трубку, коротко глянул на мальчика и быстрыми шагами,
подпрыгивая, выскочил под дождь.
...Оставшись один, мальчик вдруг обнаружил, что успокоился и согрелся.
Мастерская, воняющая мочой и табаком, с безымянным человеком, привязанным
проволокой к железному столу, с невесть откуда взявшимся ружьем, спрятанным
под пыльными мешками, казалась надежнее, роднее и уютнее собственной
кровати, где остался спать глупый китайский медведь. Побродив между
верстаками, погладив опасливо токарный станок - на пальцах осталась липкая
серая пыль, - поковыряв сложные крепления синих и алых лыж, он остановился
случайно у географической карты, напрягся и сморщил нос, пытаясь разгадать
смысл загадочной картинки.
Обрызганный точками мушиного помета, прямоугольный лист бумаги был
расчерчен прямыми и ломаными линиями, испещрен мелкими надписями и
разноцветными пятнами. Самым большим - бледно-розовым - пятном была фигура,
напоминавшая корову или свинью. Мальчик легко различил передние и задние
ноги, задницу, хвост и маленькую головку, упиравшуюся в верхний обрез
листа. Непонятное животное занимало слишком много места: оно навалилось и
почти раздавило тяжелым, отвисшим брюхом кого-то песочно-желтого,
выпяченной грудью выпихивало с листа кучу мелких разноцветных существ,
сгрудившихся у самого края, а хвост поджало - размахивать им не выходило
никак. Корова, поразмыслив, решил мальчик. Розовая коровка.
Присмотревшись, он увидел на ее теле четыре крупные, жирные буквы и
прочел, запинаясь:
- Сы... Сы... Сы... Ры.
Странное слово, слабо похожее на сыр, не походило ни на что больше, и
мальчик оставил его, занявшись другими словами.
- Мэ... о... сы... кэ... ва... Мэ-ос-ква... Москва! - удивился он,
глядя на красный кружок, расположенный примерно там, где у коровы должно
быть сердце, и обрадованно повторил: - Москва!
Чуть повыше стоял еще один кружок, поменьше, но букв было столько, что
справиться с ними не удалось ни с первого, ни со второго, ни с пятого раза:
- Лэ... е... ени... ныг... нгы... ны-гра...
Мальчик махнул рукой:
- Пусть тебя дураки читают, - и принялся выискивать слова, которые
давались певуче и легко: - Ту-ла... Ки-ев... Ри-га... Фо-рос... Ба-ку...
Ал-ма-А-та... Ма-га-дан... - Поднатужившись, сложил из букв: - Фру-нэ-зе...
Я-ро-сы-ла-выль... Вэ-ла-ди-вос-ток...- а затем, пыхтя и отдуваясь, с
трудом ворочая во рту неподатливую кашу: - Дэ-ж-дыж-зэ-жес-каз-гас-ган...
Джез-каз-ган! Джезказган!
Некоторые из этих слов, Москва, например, обозначали города - такие
места, где живет много-много людей и стоят большие дома, - вроде Водолаги
или Ново-Промысловска; другие могли обозначать что угодно: например, имена
животных, или птиц, или таких вещей, которые вообще неизвестны людям.
Больше всего мальчику понравилось слово Улан-Удэ - он сразу представил себе
крутую заледенелую гору, с которой можно бесконечно долго лететь верхом на
уланудэ в облаке серебристой снежной пыли, позабыв обо всем на свете и
визжа от восторга.
Прокашлявшись и растирая ладонью грудь, вернулся мужчина - мокрый, со
слипшимися на лбу волосами и зажатой в зубах догорающей цигаркой.
Недоуменно глянул на мальчика, подошел поближе. Мальчик обернулся:
- Папк, а чиво это такое?
Мужчина пожал плечами:
- Карта. От бати осталась.
- А зачем она нужна?
- Ну, как зачем... - мужчина замялся. - На ней наша страна
нарисована... как бы. Ну, там реки, города... Как с самолета если смотришь,
так и на карте. Батя... ну, дед твой... он вот так помню станет... руки за
спиной сложит и все смотрит, смотрит... Я спрашиваю: чего, ты, бать, там
ищешь? Путешествую, говорит.
- Это значит - Россия, да, папк? - мальчик перевел взгляд на плоский
лист бумаги, пытаясь совместить его со словом, обозначавшим землю, на
которой они живут, их хутор, дом, сад, Водолагу и саму Москву, обозначенную
кроваво-красным кружком на груди розовой коровы, как сердце.
- Это? Не, сынок, - он помотал головой. - Тогда еще никакой России в
помине не было.
- А чиво было?
- Отстань, рано тебе еще, - оборвал его мужчина. - Вырастешь -
узнаешь. На тот год в школу пойдешь, может, чиво расскажут... Иди лучше ляж
поспи там в углу. Не дергай меня.
- Папк, а что такое уланудэ?
- Га? А, понял... Ну, город такой. Вот он тута, смотри, - он ткнул
заскорузлым пальцем под брюхо корове. - Там у мамки твоей какая-то родня
троюродная осталась, что ли... седьмая вода... А мы с тобой... дай-кось...
не вижу ни хрена... ч-черт, холера... - мужчина уткнулся носом в карту,
присматриваясь и шевеля губами. - Во, нашел! Ново-Промысловск наш есть! -
воскликнул он, обернувшись к сыну. - Маленькими такими буковками. Это,
выходит, Ново-Промысловск, где-то здесь Водолага, потом Партизанское - и
мы! - выдавил ногтем в бумаге крест. - Вот тута, - подытожил
удовлетворенно. - А если надумаем в Улан-Удэ, нам во-о-от так... - он
прочертил ногтем длинную, в полметра, линию по коровьему брюху, - через всю
страну пилять придется. Целую неделю будем в поезде трястись. Чух-чух,
чух-чух...
- Ого! - мальчик округлил глаза.
- А ты думал. Четырнадцать республик отвалились, а все один хрен -
как, вроде, и меньше не стало. Народишку тока поубавилось... Как говорили:
"Перестройка-перестрелка-перекличка". А земли у нас еще мно-о-ого... Хоть
жопой ешь.
- Папк, а где мы раньше жили, когда я маленький был?
Мужчина помрачнел, смерил мальчика тяжелым, больным взглядом и
выплюнул потухший окурок.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг