цилиндрика, мерно покачивалась в такт каждому шагу.
Виктор знал, что когда Воднюк вот так ходит кругами, то обдумывает
самые гнусные свои затеи. Но знать-то знал, а поделать ничего не мог.
Только и оставалось пока, что отбиваться от очередной "телеги", да
работать, да ждать, пока Хорьков уйдет на пенсию и как-то решится вопрос о
новом назначении.
Отношения с Воднюком определились не сразу и не вдруг. Три года назад,
когда молодого исполняющего обязанности начальника участка Кочергина
Хорьков, вот так просто, безо всякого, назначил главным инженером, а трест,
выждав два месяца, со скрипом и нытьем, но все же утвердил в этой
должности, Воднюк был душа-человек.
Особенно поразило Виктора тогда (поражало и сейчас, но уже по другому
поводу) отношение к Воднюку немалой части рабочих стройуправления. Все они,
при случае заслуженно посмеиваясь над вздорным и нетерпеливым Хорьковым -
посмеиваясь, впрочем, беззлобно, поскольку старик справедливый, - называли
"Карпыча" деловым мужиком и хозяином, что в их устах означало наивысшую
похвалу.
Поскольку все дела управления оказались чрезвычайно запущенными, а к
Хорькову лишний раз обращаться не стоило, - у того, надо понимать, и своей
работы хватало,- Виктор поначалу чуть ли не ежедневно советовался с
Воднюком.
Но вскоре такая потребность отпала: Виктор потянул сам. Потянул и то,
что полагалось как главному инженеру, и то, что в основном полагалось
начальнику, а со временем и то, что полагалось заместителю.
Воднюк же, хотя старался всегда быть в курсе всех дел стройуправления,
работой себя отнюдь не загружал. Даже наоборот. И через год Виктор,
номинально оставаясь главным инженером, занимался едва ли не всеми
проблемами СУ и руководил основными работами. Валентина ехидничала: "Есть
ли у вас что-то, за что бы ты не отвечал?"
Охотно соглашаясь, что платят не по труду, а на ослах всегда воду
возят, Виктор же не стремился что бы то ни было менять. Нравилось ему. И
начало постепенно нравиться трестовскому начальству, так что вроде бы
"появилось мнение"...
И вот чуть больше года тому назад Воднюка словно подменили. Точнее, не
самого Воднюка, а его отношение к Виктору.
Сначала Кочергин обратил внимание, что свои, трестовские, ревизоры
вдруг стали невероятно осведомленными и как-то по-особенному
предубежденными.
Виктору даже пришлось просидеть с Маркиным, замуправляющего, пару
нелегких часов, подробно объясняя, что во всех выявленных излишних
операциях по обмену материалов для Виктора никакой личной выгоды не было, а
вот для управления - была, и немалая.
Потом вдруг в райкоме оказалась воднюковская жалоба, в которой
утверждалось, что политучеба (за нее отвечал Кочергин) проводилась
формально, а на жалобы по поводу инструментов и инвентаря маляра такого-то
и кладовщицы такой-то администрация - снова Кочергин - не отреагировала.
Жалобу разобрали. Факты не подтвердились, да и фактов как таковых не
было: политучеба проводилась не формальнее, чем где-либо еще, а мелкие
конфликты с рабочими возникали и забывались в первые же дни.
Вот здесь бы Виктору настоять на одной простой вещи - чтобы Воднюку
было вынесено хоть самое маленькое взыскание за склоки и дезорганизацию
коллектива. Но Кочергин этого не сделал, посчитал достаточным просто
джентльменский разговор и через пару недель собственными ушами услышал, как
судачат работяги, что Воднюк берется за справедливость и райком его
поддерживает, но пока не могут прошибить: у Кочергина с Хорьковым круговая
порука.
Однако самое худшее ожидало впереди.
То, что Воднюк теперь самовольно присвоил себе право "подавать
сигналы" обо всех, включая самые мелкие, отступлениях от правил, -
естественно, тесноватых всякому реальному предприятию, - это еще цветочки.
Воднюк взял за правило всегда и во всем торпедировать действия
Кочергина, пользуясь безразличием, а то и просто слабостью сильно сдавшего
за последний год Хорькова.
Карпович вовсе не хотел вернуть себе упущенное руководство работами.
Нет, боже упаси, - он прекрасно понимал, что чем меньше делает сам, тем
меньше у него "упущений". Он подрывал позицию Кочергина, - стараясь как
можно меньше работать самому.
А делалось это так: немедленно приказывал приостановить работы, едва
только допускались малейшие нарушения инструкций.
Достаточно долго Виктор тешил себя иллюзией, что с Воднюком все-таки
можно найти общий язык: все же в интересах дела! А тем временем - план-то
выполнять надо - приказывал прорабам, бригадирам, рабочим не валять дурака
и заниматься делом, вкалывать, нагонять упущенное.
Со сдельщиками ладно, им воднюковские простои ни к чему, а вот с
повременщиками дела обстояли хуже.
Воднюк, добрый дядя, мужик что надо, быстро приучил их не слушаться,
отлынивать от дела, ссылаясь на действительные или выдуманные запреты, на
какие-нибудь уважительные причины. И Кочергин, который все-таки заставлял
их работать, отрывая от домино, конечно же, оказывался плохим.
Об этом говорилось на производственных совещаниях; Виктор кричал и
горячился, но у Воднюка почти всегда оказывались "фактики", и почти всегда
Воднюк поворачивал дела так, что он всего лишь пекся о порядке на стройке,
здоровье и благополучии рабочих.
О том, что ему самому придется жестоко воевать с этими ежедневной
практикой разлагаемыми рабочими, если он сядет на место Хорькова, Воднюк не
думал. У него была иная забота, покороче, попроще: замарать Виктора так,
чтоб никому и в голову не пришло через полтора года утвердить Кочергина в
должности начальника управления.
А Виктор хотел этого.
Не места и не оклада, а возможности работать и практически ни на кого
не оглядываться. Возможностей, которые давала эта должность честному
человеку.
Понимал, конечно, Виктор, - все было перед глазами, - что Хорькову
приходится вести дипломатию с трестом, но есть разница между руководством
"в главном"и мелочной опекой, почти неизбежной в нынешней его позиции.
И теперь понимал, как важно переступить через Воднюка. Не раз и не два
приходило в голову Кочергину, что на укусы Воднюка надо отвечать так же:
писать жалобы, гнать демагогию на собраниях, бомбардировать докладными
трест, благо там отношения складываются совсем неплохо. Но - не мог Виктор
заставить себя пользоваться такими методами.
Сейчас, глядя, как Иван Карпович задымил папиросой, - верный знак
того, что вынашивание очередной пакости завершилось, -- Виктор в который
раз подумал, сколь же важна эта сверхсрочная работа. Всем техническим
нуждам и требованиям стройуправления пойдут навстречу, это само собой; а
главное, что на Воднюка теперь нет нужды жаловаться: просто раз-другой
оперативно проинформировать Маркина или управляющего об очередных
остановках работы. Без комментариев. И долго Воднюк не продержится:
что-что, а разницу между пользой и демагогией, необходимостью и выбрыками в
тресте знают. Самое большее через месяц Карпыча вытащат на ковер и
предложат: либо немедленно уйти самому, либо получить "статью" при первой
же попытке вернуться. А Воднюк, изрядный трус - как все подлые натуры , -
не станет нарываться на конфликт с трестом. Конфликтеров "наверх"
надвигают. Тем более, что понимает: и эта должность ему, человеку без
образования и заслуг, досталась так, в общем-то случайно, в момент
очередной острой нехватки кадров. Захочет управляющий - на первой же
аттестации от Воднюка только мокрое место останется.
"А может быть, Карпыч сообразил, что дело его проиграно, и теперь
решил просто не вмешиваться?"- промелькнуло у Виктора...
Кочергин встряхнулся. Опять встревать в эти счеты-расчеты, в эту
липкую паутину сейчас просто недопустимо.
Стараясь не думать о Воднюке, он созвал маленькую планерку и совместно
с начальниками участков выкроил все, что было нужно на завтра: и карбид, и
бульдозер, и газосварщиков, и электриков.
Засиделись до шести, прикидывая, как работать дальше, кого можно
перебросить на новый объект, не останавливая работы на почти завершенной
уже насосной.
Потом Виктор спохватился и, чуть ли не бегом выскочив из конторы,
завел свой "Москвич".
...Наташа, прохаживаясь по бордюру, уже нетерпеливо поглядывала по
сторонам. Увесистый школьный ранец лежал на скамейке. Сбавляя скорость,
Виктор в который раз любовался дочерью.
Наташе было девять лет. В своей безликой темно-коричневой форме она,
как уговаривал себя Виктор, ничем особенным не выделялась среди подруг.
Белокожая и тонкая, как стебелек, Наташа тем не менее не производила
впечатления особенно хрупкой и ранимой девочки. Только Виктор подмечал, как
болезненно загорались ее глаза, непривычно темные на белом лице, при
малейшем намеке на несправедливость, даже от резкого слова.
Наташа, с удовольствием швырнув портфель под ноги, забралась на заднее
сиденье. Наклонясь над спинкой, она обвила отцовскую шею руками, ткнулась
лицом в его затылок и тут же со смехом отстранилась:
- А у тебя новости.
- Новости,- согласился Виктор, притормаживая перед светофором. - А
что, видно?
- Еще как. А у нас окно разбили.
- Камнем?
- Нет, книжкой. Представляешь, какие стекла делают?
Виктор поморщился. Что-то в этом обороте было от Валентины. Помедлив,
Кочергин сказал:
- Представляю, как эту бедную книжку надо было швырнуть.
- Швырнуть - это идея...- заявила Наташа и мечтательно сощурилась. - А
куда мы едем?
- К дяде Толе.
Бездетный Анатолий (у его Тамары хватило ума не заводить ребенка от
мужа-алкоголика) души не чаял в Наташке и ради вечера с Кочергиными даже,
бывало, отказывался от "заманчивых" приглашений - благо обязательность в
компании выпивох не котируется.
Наташа, тонко улавливая, кто и как относится к ней самой и к отцу,
снисходительно позволяла "дяде Толе" носить себя на руках, смешить и
задаривать рисунками.
- Мама знает, где мы будем?
- Знает, - ответил Виктор, старательно лишив свой голос каких-либо
интонаций.
Он и вправду позвонил Валентине и предупредил, что они с Наташей
задержатся на час-полтора. Как обычно, Валентина не спросила, ни где это
они будут, ни вообще как обстоят дела и какие новости, и не потрудилась
ничего сказать о Татке. Только процедила:
- Хорошо, я все поняла,- и так, будто Кочергин ей признался в
подготовке тягчайшего преступления против человечества...
Василенко, зажав под мышкой рулон "синек", подпирал стенку пивного
ларька. В кружке оставалось на треть, но, судя по глазам и жестикуляции,
это либо была далеко не первая кружка, либо пил он не только пиво.
Виктор посигналил и распахнул дверцу. Василенко разглядел Наташу,
разулыбался и, не допив, заторопился к машине.
- Посмотри, что он там принес. - Виктор выудил рулончик из-под мышки
Анатолия и передал на заднее сиденье дочери.
- С тебя, мягко говоря, ведро коньяка, - заявил Василенко, опуская
стекло и закуривая. -Здесь не все, но земляные работы, нулевку можешь
начинать хоть завтра.
- А что, красиво, - решила Наташа, разглядывая чертеж. Это относилось,
как определил, на мгновение обернувшись Кочергин, к открытому плавательному
бассейну с вышкой и трамплином.
- Правда нравится?- обрадовался Василенко и, перевалясь через спинку,
принялся объяснять, что там и как. Наташа, морщась от пивного духа и
табачного дыма, перебирала листы.
- Приехали, - Виктор остановил машину.
Это были старые, или, как обычно говорили, нижние ворота кладбища,
покрытые пегой старой эмалью. Они запирались здоровенным "амбарным" замком,
но по обе стороны грозных ворот зияли проломы, такие широкие, что легко
проехал бы и грузовик.
Взяв чертежи, все трое пошли по главной аллее вверх, к кладбищенской
церкви.
Глава 7
Седой стащил буденовку, сунул ее в рукав шинели и запрокинул голову.
Если сейчас подняться повыше, к закомаре, то как раз можно увидеть гнездо
ласточки. А Седому за полвека впервые выпало не спать днем, и не мог он не
взглянуть, какие и сколько яичек положила в гнездо эта верткая и
звонкоголосая пичуга. Но едва Седой положил бестелесную руку на теплую
оцинкованную жесть, как внизу раздались голоса.
Седой тут же слетел с колокольни вниз - послушать, о чем говорят двое
мужиков и тоненькая белобрысая девочка.
Одного Седой узнал сразу: видел в кабинете Лаптева. А второй вызывал
одновременно интерес и антипатию - и все же глубоким, особенным чувством
Седой понял: это его человек. С ним будут связаны некие важные события...
Крепкий, рослый, загорелый, с простецким лицом, зачесанными назад
соломенными волосами, небрежно одетый, человек этот представлял тип,
который был внутренне и внешне привычен Седому. Но этот "Толя" - так к нему
обращались - пребывал в подпитии, а его лицо, глаза, жестикуляция и походка
подсказывали, что парень уже из горьких.
По давней крестьянской привычке Седой пожалел Толю, но жалость была с
немалой долей презрения.
Послушав немного чужой разговор и посмотрев через плгчо на непонятные
до тошноты, да еще и воняющие конюшней бумаги, Седой собрался было уже
вернуться на колокольню, к ласточкину гнезду, но задержался.
Для себя, для самоуспокоения, Седой решил, что все дело в Толиных
наклонностях. Не хотел еще допускать осознание связанности с этим человеком
- не потому ли, что не все предстоящее им двоим не так было гладко?
"Все дело в пьянке", - сказал себе Седой.
На кладбище пьяниц хватало, не один и не два десятка либо допились до
смерти, либо нарвались на скоропостижную смерть под пьяную лавочку. Но
народ этот был чрезвычайно неинтересный, как правило, затопленный водкою
еще при жизни, и на кладбище с ними, как с местом пустым. А вот с
Приват-доцентом Седой как-то раз отчаянно схлестнулся насчет того, кто, как
и особенно почему пьет. Спорить на равных не получалось, а согласиться было
никак невозможно: очень уж они с Приватом разные. И вот стал Седой
задумываться и присматриваться; несколько раз он пробовал поговорить после
полуночи с живыми, проходившими возле кладбища, с теми, кто случайно
припозднился, но разговор не получался. Одни сильно, до бессловесности,
пугались, а другие несли бог весть что, не реагируя на вопросы. Такой же
благоприятный случай, - чтобы поговорить со взрослым мужиком, - упускать не
стоило. И то, что мужик этот подвыпивший, в сущности могло обернуться
неплохо: не станет дергаться, не примет всерьез этот разговор, а значит,
по-настоящему не будет нарушено Правило, ограничивающее общение с живыми.
Так уговаривал себя Седой, так решал, что "с этим Толей" надо
побеседовать, и так заставил себя ожидать, пока представится возможность.
Возможность представилась достаточно скоро: девочка захотела побродить
по аллейке, не тронутой пока спецкомандой, а Толя, вытащив очередную
"беломорину", остался на скамейке.
- Ты кто будешь? - спросил негромко Седой, пристраиваясь рядом.
- Василенко, - машинально ответил Анатолий Петрович и в следующий
момент побледнел и вскочил.
- Ну, че, укушу я тебя, что ли?- обиженно спросил Седой и даже рукой
махнул.
- Н-нет, - решил Василенко,- но все-таки...
Тут Василенко совсем побледнел, даже за сердце схватился и стал
беспомощно оглядываться по сторонам. Кочергины отошли далеко, а Седой не
исчезал, даже подмигивал:
- Че там, ладно, свои ребята.
То ли это подмигивание помогло, то ли просто сообразил Анатолий
Петрович, что ежели с ним уже произошло такое, то здесь за сердце не
хватайся, "караул" не кричи, все равно не отвертишься, пока не пройдет
само. И Анатолий вдруг успокоился и даже повеселел.
В институте, щедро отдавая время и силы архитектуре, волейболу и
девушкам, Толя Василенко как только мог игнорировал "общественные
дисциплины", не интересовался ни гносеологией, ни тем паче психологией; и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг