кладбище, всхлипнула еще раз.
А потом добавила нелогично:
- Хотя бы скорее, что ли.
Вадим положил руку, мягкую, беспомощную руку на Танины локоны, чуть
потрепал, утешая - то ли ее, то ли себя самого:
- В ближайшую неделю ему будет не до нас. При любом раскладе. А
там... Может, перегорит. Отпустил же нас из этого колодца.
Таня, совсем как ребенок, потянула его руку, спрятала горячее, мокрое
лицо в ладонь - а чуть позже сказала, уже совсем по-взрослому:
- Он - прав. А мы перед ним - виноваты.
- Мы были точно так же правы и виноваты год назад, - Вадим перебрался
в кресло и закурил.
- Год, и полгода назад никто не знал, - с нажимом сказала Таня и тоже
потянулась за сигаретой, - а когда неизвестно, когда никто не знает, этого
вроде как нет. Мы с тобою любили друг друга - и это касалось только нас. А
ему я была хорошей женою, насколько из меня получается. Может, не очень
хорошей, но его устраивало. И никого две жизни не мучали. Не было никакой
измены, понимаешь? А теперь все по-другому...
- Верующие считают, что бог видит самые тайные поступки и ведает самые
тайные помыслы.
- Но ты-то не верующий, - отозвалась Таня из полутемной комнаты.
- Увы, - признал Вадим, - и это жаль. Он подождал ответа. Таня молча
курила.
Заполняя сосущую тишину, только подчеркнутую шумом поздних авто на
проспекте, Вадим продолжил:
- Жаль. Потому что мне и в самом деле хотелось бы знать, что есть
мера и цена любому нашему действию и мысли. Чтобы с каждой мыслью нечто
изменялось вокруг... Мистики считают, что над каждой страной конденсируются
эфирные облака, эгрегоры, средоточия уже состоявшихся человеческих мыслей.
И какие преобладающие мысли у миллионов, таков их эгрегор: светлый или
темный, добрый или хищный, а сам по себе он изначально разумен - высшее
бытие, квинтэссенция разума... И может действовать разумно, может вызывать
у людей нужные мысли, подталкивать к нужным поступкам...
Вадим говорил спокойно и убедительно, - объяснял, уговаривал, как
всегда. Почти всегда. Сколько раз так и происходило: он рассказывал,
убеждая, и постепенно стиралось непонимание, неприятие, внутреннее
сопротивление. Он уговаривал аудиторию - хоть одного, хоть десяток
слушателей. Уговаривал и сам себя.
Или себя - прежде всего? А может, только себя? Заставлял согласиться
со своими логическими построениями, расцвеченными яркими картинками (Бог не
обделил ни логикой, ни памятью). Но что происходило дальше?
А дальше все поступали в соответствии со своими интересами.
До этой сентенции Вадим доходил и раньше. И никогда не позволял
перейти к следующему предположению. Да, допускал, что все слушатели - от
безалаберных студентов на лекциях до злоязычных дружков на кухонных
посиделках, от попутчика - ксендза в соседнем самолетном кресле до опасного
и, видимо, совсем непростого Александра Рубана, соглашаясь внешне,
действовали дальше по-своему; но выводов, кроме разве что тактических,
Вадим из этого понимания не делал. Срабатывала самозащита - и, возможно,
выдержала бы всю оставшуюся жизнь, не изменись так мир и его собственное
бытие в этом мире. Но сейчас Вадим понял - так ясно, будто высветилась в
сознании закодированная когда-то неведомым гипнотизером фраза:
"Твои слова не значат ничего".
Высветилась фраза; но Вадим тут же истолковал ее по-своему,
загородился десятком блоков - примеров обратного, примеров исторического и
даже всеобщего значения слов и фраз. Но, еще выстраивая блоки от "Вначале
было слово" до "Слово - полководец человеческой мысли", Вадим уже понимал,
что пытается сделать подмену, не допустить главного приговора: "Твои
слова".
"Твои".
Вода кипела, но Вадим все не мог протянуть руку и выключить плиту.
Именно этого и боялся он сорок лет своей жизни - внутренней боли,
ужаса и пустоты, которые нахлынули, едва он не смог отогнать от себя
осознание суетной малости своих слов; слов - именно того, чем гордился, что
пестовал и оттачивал, что ставил превыше всего своего бытия.
Газ он все-таки выключил, засыпал в чашечки растворимый кофе, сахар,
налил кипяток. Ступая будто не по квадратам линолеума, а по гранитным
ступеням лестницы, ведущей вглубь, Вадим прошел в комнату.
"Твои слова не значат ничего".
А следовательно, имеет значение то лишь, что сделал Вадим в этой
жизни.
Кому-то помог, а кого-то навсегда обидел.
Подарил, не любя, двоих детей жене - умных и здоровых мальчишек,
которые неизвестно почему гордятся таким отцом.
Несколько раз смог объяснить и предупредить, хотя по-настоящему не
знает до сих пор, что заставило и его, и партнеров действовать...
В комнате темно - различались лишь силуэты, не лица, это к лучшему,
потому что Вадим, зная, что Таня умеет читать как в книге в его лице, не
хотел показаться таким - растерянным, почти раздавленным.
"Твои слова не значат ничего".
Что Вы читаете, милорд? - Слова, слова, слова.
Сегодня - вы светилось. А жило - раньше, давно, давным-давно. И третий
год занимается искусством возможного, а попросту пытается преобразовать в
политические действия общее ощущение, что так дальше жить нельзя, потому
лишь, что подступило осознание своей неправоты к самому духовному порогу...
И это, наверное, тоже самообман. Он попытался выбиться из кокона
отстраненности, совершать сознательные целенаправленные действия. Наметил
программу, рассчитывал ходы, даже шел на риск. Самый настоящий. Какие слова
он приготовил, чтобы убедить Рубана! А слышал Сашка хоть слово?
Действительное - то, что он пришел. Поступок. Действительное - что еще?
Ребенок, который будет у женщины, любимой - и чужой?
Мальчик из православной общины, спасенный от лейкемии депутатскими
хлопотами?
- Две сведенные и две разведенные судьбы - молекулы неведомого
мыслящего газа? И вспомнил я тогда, ненужный атом, Что никогда не звал я
женщину - сестрой, И не был никогда мужчине братом... - процитировал Вадим.
Кажется, неточно.
И кажется - вслух.
Таня не отозвалась, будто прислушивалась к ночным звукам огромной
Москвы за окнами и стенами Вадиковой квартиры, и никак не реагировала.
Подавляя внутреннюю дрожь, предощущение утраты, Вадим заговорил снова:
- То, что нам кажется хорошим или плохим, правильным или преступным,
зависит только от воспитания, от внушенных ценностей, от морали, принятой в
коллективе. Вспомни, древние не понимали "Не убий" - господин мог убить
раба, дети убивали престарелых родителей; или брак - у мусульман
многоженство, гаремы. А у нас так тем более: приняли классовые нормы - и
три поколения живут и не каются.
- Вот за это мы и прокляты, - отрезала Татьяна и, рывком поднявшись на
ноги, подошла к распахнутому окну. Послушала - и повторила:
- За это и прокляты.
- Хотелось бы верить... - начал Вадим и замолчал.
Из глубины ночи все явственнее доносился густой, грубый рев танковых
моторов.
Вадим отчетливо, будто увидел собственными глазами, представил гладкую
и ребристую броню чудовищных машин, по всем автострадам вползающих в
пульсирующий светом и музыкой центр - и заговорил другим тоном, поспешно,
успокаивая скорее сам себя, чем этот хрупкий стебелек с каштановыми
локонами:
- Ты думаешь, это все, и раз пошли танки, то - получится? Нет,
история прошла искус, больше ее не изнасилуешь. Думаешь, мы одни с тобою
рисковали всем, чтобы предупредить, чтобы не застали врасплох? Тысячи людей
сделали хоть маленькое, но важное дело. Увидишь, с этого начнется их
поражение, окончательное поражение...
Таня обернулась.
В зеленых, аквамариновых, переменчивых глазах горел огонек. Вадим
подошел, как зачарованный. Таня положила руки на плечи, но не притянула, а
сказала, будто выдерживая дистанцию:
- Ты учил меня не бояться жизни. Я и смерти не побоялась - я думала,
Рубан живыми нас не выпустит. Прости, не сказала раньше... Не хотела. Я не
хочу, не могу ждать, что завтра ты уйдешь - и не могу оставаться
брошенной... После тебя... Вообще ничего не хочу. Не хочу ждать, что может
стать лучше - знаю, что только старею, вот и все, что произойдет в этом
мире нового. И еще не хочу, не хочу, чтобы опять сбежались эти суконные
рыла и указывали мне и моему сыну, что делать, во что верить и как жить.
Хватит.
Когда танк наезжает, это больно, но недолго, правда?
- Таня!
- Я - иду. Хочешь вместе?
ГЛАВА 12
Медленная и туманная весна.
Поздняя Пасха отзвонила в дождь, и телеги вязли в грязи, и дым стлался
у самой земли, растворяясь в тумане.
Много за полгода Дмитрий Алексеевич стал безнадежным стариком.
Голова как поседела в одночасье, так ни единого темного волоса и не
явилось. Осели, обмякли плечи, спина разгибалась с трудом и мукой, а
порубленная правая нога отказывалась носить набрякшее тело, и приходилось
ей помогать, брать палку.
Дмитрий Алексеевич наотрез отказался больше выезжать с Мари на люди -
срам только! - да и к нечастым гостям выходил через раз. Только дети, будто
и не замечая ничего, теребили и дергали пуще прежнего, да по пути в церковь
люди кланялись еще почтительнее.
Граф, едва закончилось благополучное разбирательство с Рубановской
дуэлью, укатил в Петербург; семья осталась на месте, но Рубанов больше не
зазывали - казалось, Элиза едва терпит его присутствие. А Мари уже и не
рвалась - и слава Богу.
От старых привычек только и осталось, что вечерняя трубка да утренние
прогулки с Гнедком. Не верхом, а рядом - два седых старца, казак и конь.
И путь сложился один и тот же - по траве, по росам, по лугам, к
излучине, и через перелесок - домой.
А туман в это утро выдался особенный, давно Дмитрий Алексеевич такого
не видел: густая белесая гладь, а всего в маховую сажень толщиной.
Сверху, над молочной гладью - кусты, и верхушки деревьев, и божьи
птицы летают. Только растет все будто без корней, из самого тумана
рожденное.
И внизу, на ладонь от травы - тоже просвет. Собственных ног не видать,
а мохнатые в проседь бабки Гнедка, по-собачьи бредущего за хозяином, видны.
И звуки ватные, медленные, и каждый звук с призвуком и отзвуком, так
что не поймешь, сколько ног ступает по торфяному лугу.
Дмитрий Алексеевич подошел к протоке, угадываемой только по рокоту
воды и рыбьим всплескам, постоял - быть может, на том самом месте, где
давно ли был силен и счастлив, и скатывал с упругого тела крупные капли, и
благодарил Создателя; а потом повернул к леску, ориентируясь по верхушкам
кустов и вершинам деревьев.
Прошел уже два десятка шагов, когда увидел, что совсем рядом идет и
даже улыбается ему есаул Афанасий Шпонько, в темнозеленом, расстегнутом у
ворота, мундире их полка.
- Ты, что ли, Афанасий? - спросил Дмитрий Алексеевич, не удивляясь,
хотя точно знал, что быть никакого Афанасия никак не может, что срезала
славного есаула французская пуля далеко-далеко, на переправе в чужом краю.
- Я, вашблагородие, я, - отозвался Афанасий казацким говорком; и звук
шагов вроде был слышен, только вот видел Дмитрий Алексеевич в подтуманном
просвете, что нет под ладным Шпоньковым корпусом ног.
Все еще не удивляясь, вытянул Рубан правую руку и прочертил палкой в
туманном слое, там, где ожидался живот есаула; но палка прошла сквозь
пустоту. А Шпонько чуть нахмурился и доложил:
- Печалуемся мы, господин полковник. О Вас печалуемся.
- Что, душу свою погубил? - резко спросил Дмитрий Алексеевич и
посмотрел на недальний лесок, где у невидной развилки затих некогда на
снегу зарезанный им, Рубаном, шляхтич.
- Что погубил, а что спас, - отмахнулся Афанасий, - не нам судить, а
там (он покосился на небо) свой россуд. О другом печалуемся. Командира у
нас нет.
- Эка хватил! - засмеялся Дмитрий Алексеевич и тяжело, по-старчески
закашлялся, - полководцев у вас не перечесть. И молодых, и старых...
- Да не можете Вы сие знать, господин полковник, а отсюдова я и
объяснить толком не могу. Слов у меня еще мало, не выскажу, как оно впрямь
на самом деле, а только дано мне понять, что не чередой, как тямил, дела в
мире случаются, а всякое сейчас еще и в другое время происходит, позже, но
как бы и сразу, и сходится это все, если только в особых узлах силы
сравниваются...
- Господь с тобой, Афанасий, это что за околесица? Не понимаю я
ничего, - даже остановился Дмитрий Алексеевич, а Гнедко негромко всхрапнул.
Шпонько только руками развел над пеленой тумана:
- Да разве ж так поймешь? А вот почувствуете - сразу. Так что вы уж
уважьте казачий круг, господин полковник...
И в этот самый миг брызнуло над лесом утреннее солнце, и обжигающе
вспыхнула золоченая маковка колокольни.
Когда Дмитрий Алексеевич обернулся, Афанасия как не бывало. Но туман
зашевелился, поднялся выше - достиг вислых усов, стариковски-растерянных
глаз и буйной седой гривы.
Рубан не видел ничего и видел тьму безликих всадников на жесткокрылых,
с пронзительным злым взглядом, конях, и одновременно - зная, как это
далеко, - воинов, сцепившихся в смертельном объятии у огромной, серебром
отливающей колесницы, и темнолицего, ужасного, на подземном троне...
Туман поднялся.
Дмитрий Алексеевич, тяжко хромая, повернулся и по своим следам, ясно
видным на влажной траве, пошел к дому.
Мальчик и девочка еще спали, Дмитрий Алексеевич перекрестил их,
спящих, и прошел в кабинет.
Взял Библию, раскрыл наугад (раскрылась на Экклезиасте) и опустился в
кресло, глядя невидящими глазами на текст.
Вошедшей Мари с порога, резким стариковским тенором:
- Маша, я сегодня умру.
- Господь с Вами, Дмитрий Алексеевич, - отозвалась Мари, а потом
взгляделась в его лицо и тоже побледнела.
- Не перебивай. Я есаула своего встретил. Убитого. Палкой махнул
поперек - нет его, а разговаривал, как с живым. Зовут меня, а ежели зовут -
не задержусь. Сашку же - в священники отдай. Много крови на роду. Пусть
отмаливает.
- Сашу? Сына?
Но Дмитрий Алексеевич уже не ответил.
ГЛАВА 13
- Выезжаем в семь! - звонко выкрикнул связной прапор и помчался в
дежурку - звонить на второй пост.
Дмитрий Кобцевич набросил бронежилет, быстрыми движениями закрепил
"липы", подхватил короткоствольный автомат и, отдав необходимые команды,
затопал к своей вишневой "Ниве".
Отряд еще докуривал, собираясь возле "уазиков".
Кобцевич объехал корпус - возле крыльца уже стоят машины, надежда и
опора с помятыми напряженными лицами собираются, скоро будут рассаживаться.
Сказав себе "Вот теперь и посмотрим, господа демократы, на что вы
годитесь", Дмитрий выехал за ворота.
Иллюзий по поводу демкоманды у него не сложилось. Возможно, эта бражка
получше, чем гвардия со Старой площади, а скорее всего нет. Те вроде все
уже поделили, а эти только начинают. Но что служить надо именно на этой
стороне, сомнений не стало уже давно. С января.
С Божьей помощью сорвался из Конторы. Именно что - просто так не
отпустили бы, заслали б в лучшем случае куда-нибудь к бурятам, а то и в
Карабах. Но удалось микроинфаркт раздуть до инфаркта, и сактировали. А
потом, когда Витя Баранник начал без особой помпы набирать свою команду,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг