клетках, обезьянки. И все это было перемешано громоздким багажом. Звонко
заливались, давясь своим криком, грудные младенцы, горланили негры,
гнусавили китайцы, лепетали, точно переливались один в другого - застенчивые
малайцы. Протискиваясь через вонючую людскую мозаику, уныло метались от
форштевня до кормы рослые надменные люди в больших шляпах и бахромчатых
штанах. Они нагло смотрели поверх людских голов, перебрасываясь односложными
словами, которые звучали заговорщицким перекликаньем.
После спокойно-ленивого величия на тихом острове, где каждый человек
был четко на виду, г-жа Ларсен ощущала здесь беспомощную затерянность.
Густая, шумная толчея показалась ей адом. Новизна, прельщавшая ее в поездке,
теперь внушала ей страх и отвращение: беспрестанная тревога, неумолкавший
топот и острые запахи без остатка растворили в себе все любопытство
островитянки, чуть ли не впервые увидевшей столько новых людей. Съежившись,
сидела она возле обоих чемоданов, испуганная, немая, пришибленная, в
ожидании, пока приступ морской болезни свалит ее на узкую, неудобную койку.
Вдобавок, почти все время она оставалась одна среди незнакомых чопорных
людей. Через иллюминаторы доносился яростный гул океана и хлестание бушующих
волн, падавших, точно мокрые тряпки, на палубу. Галиот весь дрожал,
напрягался, скрипел, и ей отчетливо казалось, что вот сейчас он развалится и
раскроет перед нею черную бездну.
Ларсен же целые дни шагал по палубе, никого не замечая. В десятый или
одиннадцатый раз он мысленно повторял свой предстоящий разговор с
генеральным консулом, которого он собирался посвятить в свои намерения. Мало
искушенный в беседах с неторговыми людьми, он решил, что о такого рода
вещах, да еще с представителем правительства, надо говорить торжественным
накрахмаленным языком, от которого сохнет в горле. Но когда Ларсену
показалось, что он окончательно подготовился к разговору, его охватила злая
мучительная досада: посвящая консула в свою тайну, он этим самым отдавал ее
в чужие руки. Между тем, уже с давних лет он привык думать совершенно
самостоятельно. Какой усладой было бы сознавать, что великое дело не
захватано чужими равнодушными или корыстными руками! Что от начала своего до
конца оно идет по прямой линии, исходящей от него собственной ларсеновской
сердцевины, крепкой, как эбеновое дерево! Да, но эта прямая линия упиралась
в пустоту, заполнить которую он собирался при помощи консула и далекого
правительства, заседающего в Копенгагене. Проклятье! Ведь существуют же,
вероятно, и другие возможности разрешить великую задачу, ибо нет такой
задачи, у которой не было бы решения, если не совсем точного, то хотя бы
приблизительного.
В эти мгновения припоминался пьяный голландец, начиненный идеями. Еще
бы немного пощекотать его лестью и поддакиваньем, и он, несомненно, высыпал
бы из своей некрепкой головы немало мыслей, которые можно было бы взять
напрокат. Впрочем, здесь дело не в изобретательности. Думать он, Ларсен,
умеет сам. Вся суть в том, что этот проходимец долго околачивался по всему
свету, наталкивался на умных, опытных людей и обладал памятью. Ни золота, ни
алмазов, ни дорогого сандалового дерева никто никогда не изобретал. На них
счастливо наталкивались. Точно так же наталкиваются на удачные идеи. Надо
только уметь хорошенько использовать находку.
Когда Ларсен вернулся к жене, он, к удивлению своему, нашел ее в
обществе молодого смуглого человека, который увлеченно рассказывал ей что-то
на ломаном спотыкающемся английском языке, пересыпанном немецкими словами.
Молодой человек, широкозадый, как такса и с такими же, как у нее, кривыми
ногами, сладко щурил масляные глаза, подергивал губой, сверкал крепкими
белыми зубами и прижимал руку к своей выпуклой груди. Г-жа Ларсен
внимательно слушала его, склонив голову набок и улыбалась, ежеминутно
поправляя локоны, развихлявшиеся от сырости. Улыбка ее приподнимала края
бледного вялого рта, откуда временами вылетал негромкий горловой смех.
Тонкие ноздри ее чуть-чуть трепетали. Темный пушок над губой походил на
тень. Уши стали розовыми. Одновременно на глазах ее играл и струился влажный
блеск.
Ларсен сразу заметил и то, и другое, и третье. После застывшей
бледно-зеленой маски, в которую морской путь превратил ее лицо, г-жа Ларсен
предстала перед ним совершенно иной. Все это было ему отлично знакомо. В
одно короткое мгновение влажный блеск ее глаз и трепетание ноздрей и
приподнятые края губ красноречиво напомнили ему, что ее вечно напряженный
чувственный мир уже воспламенился и покорно раскрывается; что сладкий,
густой дым - как непроницаемый полог алькова - застилает перед нею всех
здесь присутствующих и их насмешливые взгляды; что тонкие горячие руки ее
готовы протянуться вперед в неотгонимом безудержном желании судорожно
сомкнуться. Ларсен очень хорошо знал, что нисколько не ошибается. Сейчас она
была кошкой, последним поощрительным мурлыканьем отвечающей на любовные
вопли кота. Еще несколько молчаливых пауз, грациозных выгибаний спины и
нервных виляний хвостом - и кокетничающее целомудрие растворится в тумане
острых, ненасытных желаний, которые приходят у нее внезапно, как шквал.
Жидкий огонь ревности растекся по всему телу Ларсена. Он нахмурился и
сжал губы. Хорошо бы схватить этого щеголя за воротник и выбросить в
иллюминатор. Но, увы, здесь не остров, где богатый, всеми уважаемый Ларсен
сам себя мог считать непогрешимым судьей. Он церемонно поклонился.
Собеседник г-жи Ларсен быстро вскочил, почтительно изогнулся и назвал свой
фамилию: Фаринелли.
Вспугнутая кошка сразу остыла в своей любовной истоме и поджала хвост.
Узкой белой рукой с ямочками на локтях она поправила съехавшую на бок
мантилью и дипломатично улыбнулась обоим.
- Непременно узнай у г. Фаринелли рецепт прекрасного средства против
морской болезни: коньяк и что-то еще. Помогает мгновенно.
Ларсен подозрительно посмотрел на рюмку, стоявшую на столике между
койками, и хмуро кивнул головой.
- А вы не изволите страдать от качки? - любезно спросил Фаринелли у
Ларсена, который молча разматывал шейный шарф.
- Нет, - коротко ответил тот и про себя подумал, что этому знакомству
надо немедленно положить конец, иначе исчезнет спокойствие, необходимое для
дальнейших мыслей о предстоящем решении...
- Я тоже не страдаю, - продолжал Фаринелли, закладывая два пальца за
свой коричневый двубортный жилет.
- Я, правда, родился в горах, в Альпах, в городе Кортина д'Ампецо
(может быть изволили слышать: в Доломитах?), но много ездил по Средиземному
морю и к качке привык.
- Вы моряк? - с нескрываемым жадным интересом спросила г-жа Ларсен.
Фаринелли отрицательно поводил головой, прищурил глаза и, поиграв
молчанием, чтобы поразить неожиданностью, с важностью ответил:
- Мне приходилось много ездить, как участнику научных экспедиций. И
сейчас я возвращаюсь тоже из одной такой экспедиции.
Г-жа Ларсен ничего не поняла. Научная экспедиция? По крайней мере, ее
узкие брови недоуменно изогнулись и замерли вместе с появившимися
морщинками. Зато ее супруг удостоил Фаринелли внимательным взглядом: со
времени встречи с голландским инженером наука стала внушать ему большое к
себе уважение.
Фаринелли мгновенно учел этот интерес к своей особе и оживился. Научные
занятия нисколько не мешали ему усвоить практическую истину, утверждавшую,
что самый верный способ безнаказанно поухаживать за чужой женой - это
понравиться ее супругу. Он повернулся к Ларсену, перестал щурить глаза и
сделав серьезное лицо, принялся объяснять ему, в чем заключается его научная
деятельность.
X
То, что Фаринелли рассказывал, было для обоих супругов увлекательно и
ново, начиная с самого названия его науки: зоогеография. О жизни морских
звезд, о каракатицах, медузах и кораллах - таково было содержание
неожиданной лекции, которую он очень удачно перебивал отступлениями, крайне
приятными для г-жи Ларсен. Фаринелли успел, например, сообщить, что,
разъезжая по пустынным островам Тихого океана, он в течение семи месяцев
совершенно не видел белых женщин, но зато теперь с избытком вознагражден,
встретив лучшую представительницу их.
Г-жа Ларсен слушала, кокетничала и удивлялась. Как, красные кораллы, из
которых делают пуговицы и брошки, - это животные? А где же у них ноги и
глаза? Ее муж тоже внимательно слушал и тоже немало удивлялся, но больше
всего недоумевал: ну да, знания приносят пользу, но какая может быть польза
от изучения всех этих медуз и морских звезд. На что они годятся? Кому они
могут принести пользу? Однако, умалять себя перед женой расспросами и
доставлять ученому красавчику удовольствие объяснять - Ларсен не захотел, и
потому молчал, как барсук.
Вокруг распространялся крепкий мужественный запах американского табака,
от которого воля г-жи Ларсен становилась мягкой, как каучук от тепла. Ей
нравилось, что лекция Фаринелли предназначена главным образом для нее, что
лектор поминутно ловит ее взгляды и что он итальянец.
А Фаринелли, увлекшись своим успехом, незаметно пустился в самое
дальнее подводное плавание и, несмотря на плохое знание английского языка,
запускал такие словесные фиоритуры, что захватывало дух и у него самого, и у
его слушателей.
Он очень образно показывал, как ловкая каракатица спасается от своих
врагов, как медуза, положенная на тарелку, обращается в ничто. Ларсен все
это отлично запоминал, но внутренне никак не мог примириться с тем, что это
кому-нибудь может принести пользу. Это занятно, как занятны фокусы,
показываемые проезжими шарлатанами. Но ради какой цели серьезные и
образованные люди могут посвящать этому всю жизнь? Если бы не жена, в
присутствии которой не хотелось рисковать (а вдруг итальянец осрамит его?),
Ларсен прямо поставил бы вопрос смазливому шалопаю: а какой толк от ваших
дурацких медуз? Стоят ли они того, чтобы люди не только рассматривали их в
увеличительные стекла, но еще снаряжали ради них какие-то экспедиции,
которые, вероятно, поглощают чертову уйму денег?
"Впрочем, - решил Ларсен, - об этом можно будет поговорить с Фаринелли
наедине, а пока что не мешает послушать его занимательную болтовню: может
быть, скажет и что-нибудь путное".
А Фаринелли продолжал в том же роде. Усиленно жестикулируя, покачиваясь
и откидываясь назад, он при помощи рук, головы и губ живописно иллюстрировал
свою науку. Так он перешел к кораллам. Ларсен зевнул. В это время прозвучал
гонг, созывавший к четырехчасовому кофе. Ларсен уже поднялся с места и
прикоснулся было к плечу жены, чтобы помочь ей встать, как Фаринелли
галантным жестом протянул ей руку и ловко поднял ее с койки.
- Если позволите, - сказал он, - я буду продолжать свои описания после
кофе. Обещаю вам, что это будет не менее интересно.
"Болтай, болтай, - ревниво думал про себя Ларсен. - Твои старания
соблазнить ее, ученый негодяй, будут напрасны".
- Я слушала вас с удовольствием, - обронила г-жа Ларсен, приветливо
закивав головой. - Вы так увлекательно рассказываете. И вот видите: качка
прошла для меня благополучно. Ваши рассказы сократят нам путь.
"Одним сократят, а другим удлинят, - про себя острил Ларсен. - Потому
что твоему кавалеру еще предстоит отправиться ко всем чертям".
Так уж всегда случалось, что присутствие жены отравляло ему пребывание
в обществе, самом интересном. В эти минуты неизменно ощущал он одно и то же:
что она ему не принадлежит. Неискоренимое любопытство к новым людям и быстро
воспламеняющаяся чувственность уносили ее далеко от него. Он угадывал ее
греховные и порочные мысли и подмечал легкую готовность к самой
беззастенчивой измене. То же самое происходило и теперь: общительный молодой
человек начинал ему нравиться, но в сочетании с женой он раздражал его
каждым своим удачным словом. Если бы захватить его с собой на палубу,
подальше от кошачьих улыбок жены, пожалуй, можно было бы узнать от него
немало. Он хотя и знает только то, чему его научили другие, но для людей,
умеющих рассуждать, и этого бывает достаточно. Разве у Трейманса, например,
были собственные идеи? У него были знания, память и опыт, а идеи возникали у
того, кто его внимательно слушал и кто сумел воспользоваться его богатством,
лежавшим без всякого употребления.
Так думал Ларсен, пока за общим столом все пассажиры молча, с напускным
равнодушием друг к другу пили кофе. Но его мысли, развертывавшиеся обычным
путем, очень скоро вернули его к хорошо знакомой мучительной досаде, что из
за отсутствия каких-то данных у него, Ларсена, иссякала возможность
надстраивать свой великий план и приходится звать на помощь со стороны. И
главное, при убежденном сознании, что где-то непременно таится легкое
решение задачи. Уединиться бы сейчас где-нибудь на палубе - и заново
попытаться решить ее! О, черт!
После кофе все трое вернулись в каюту. Фаринелли тоже успел за это
время кое-что обдумать. По упрямо сжатым губам Ларсена, высокомерным и
презрительным, он ясно понял, что для успешности своего натиска на
хорошенькую островитянку, исполненную чувственного любопытства, надо прежде
всего усыпить бдительную ревность ее супруга. Это можно было выполнить
только одним способом (по крайней мере, других не было в его арсенале):
напустить на себя озабоченную серьезность. Что касается легкомысленного
тона, то его надо приберечь исключительно для г-жи Ларсен, когда
представится случай остаться с ней вдвоем. Временный проигрыш в ее глазах -
приведет к выигрышу впоследствии. Он это ясно предвидел.
Когда все вернулись в каюту, Фаринелли важно занял свое место на
складном стуле и осмотрелся по сторонам. Какой-то почтенный старичок,
сидевший на верхней койке, вдруг соскочил вниз и попросил разрешения
послушать г. ученого. Фаринелли сделал галантный жест в сторону г-жи Ларсен,
как бы говоря: все зависит от дамы. Польщенная слушательница кивнула
головой. Старичок скромно стал у стенки. Ларсен внимательно осмотрел его с
ног до головы - и вдруг ощутил потребность уйти от всех: ему показалось,
будто сдвинулось что-то в его мозгу, как это бывает перед тем, когда в
отдалении засверкают мысли. Он улыбнулся, взглянул на часы и вслух вспомнил,
что ему еще надо поговорить с капитаном.
Фаринелли, конечно, не сообразил, что произошло; старичок тем более, но
зато г-жа Ларсен, искушенная в понимании своего недоверчивого супруга, сразу
поняла, что присутствие старичка избавляет Ларсена от необходимости быть
цензором для слишком любезного итальянца.
На этот раз Фаринелли заговорил о кораллах, в глубине морей неутомимо
строящих свои причудливые сооружения. Ветви полипняков, которые вырастают на
окаменевших группах бесчисленных прежних поколений, Фаринелли сравнил с
человеческой культурой: она также прочно держится на опыте прошлого, не
всегда догадываясь об этом.
А Ларсен, обмотавшись шарфом, стоял в это время, прислонившись к
бизань-мачте и напряженно думал. О чем? Все о том же. Как избегнуть
проклятой необходимости - отдать свою идею другим? Прислушиваясь к самому
себе, он трепетно ждал, когда, наконец, его мозговые жернова снова придут в
движение, чтобы изобрести новое звено в той цепи, начало которой связалось с
припрятанным газетным листом от 31 октября 1864 года.
Со всех сторон угрюмо гудел океан, слышалось жутковатое хлестание
влажных снастей и трепетал весь галиот, яростно преодолевая темно-зеленые
валы. Ларсен ничего этого не замечал. Уже забывалась первоначальная цель:
родина. Это само собой. Ее место занимал белый треугольник, обращенный
острием вниз: Гренландия. Вот там, или нет, - чуточку правее - закрытый
длинным материком, спит в древних льдах таинственная страна. Уж не проснется
ли она одновременно с Холгером, который спит в подземельях Кронборга? Или,
может быть, так: сам Холгер разбудит ее, оживит, сняв с нее ледяное
покрывало?.. Думать об этом было сладостно и приятно. Но назойливо сверлила
досада: что там Холгер, когда предстоит безрадостный разговор с
правительственным агентом на островах св. Девы! Не ясно ли, что
правительственный агент (таковы они все, черт бы их побрал!) сам способен
заморозить живого человека - своим равнодушием, надменностью и холодным
высокомерием.
Нет, не хотели прийти в движение мозговые жернова. Они точно застыли.
Точно замерзли. Неужели же нет такого Гольфстрема, который сдвинул бы их с
места? Только бы на одно слово какое-нибудь наткнуться - и...
Ларсен подождал немного, затем вздохнул и стал спускаться вниз.
Когда он вернулся в каюту, итальянец как раз заканчивал свою фиоритуру
на тему о том, что естествознание - самая реальная из наук.
XI
После ужина Ларсен предложил жене погулять по палубе. Ночь была тихая,
спокойная, звездная. Острым блеском сверкал Южный Крест. Вдыхая соленую
свежесть океана, Ларсен делал вид, что посматривает вниз, где у борта шумно
взвивались черные водяные бугры и, не умолкая, рокотали. Снопы света, падая
через иллюминаторы, преображали их в желтое кружево, стремительно уплывавшее
назад.
На самом же деле ни бушующие гребни, ни рокот воды не занимали его
нисколько. Ларсен по-прежнему думал о своем, стараясь предугадать, как
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг