что в этом случае с ним делать. Мартини угадал мою мысль.
- Здесь, на втором и третьем этажах, имеется много комнат, и слишком
уставшие гости могут найти там полное успокоение и отдых. Посмотрите, таких
немало.
Я видел, что в столовой появились субъекты, которые о трудом
передвигали ноги, и разговор сделался беспорядочным, слишком шумным.
Петровский склонил голову на грудь и начал клевать носом.
Мы встали. Было уже одиннадцать часов вечера. Я с Мартини отправился
домой, а Карно взялся доставить Петровского наверх, в его комнату.
Фишер пошел за своей женой, которая была в отделении для дам.
Этот вечер оживил меня, и мне припомнилось прежнее время, когда
здоровье позволяло мне пользоваться всеми благами жизни. Мартини был очень
весел и всю дорогу перемешивал беседу декламацией каких-то итальянских
стихов, напоминавших ему молодость. Мы расстались у калитки моего
палисадника.
ГЛАВА III
Утром, в понедельник, я получил приказание явиться во дворец, в отделение
первое, в кабинет Вильяма Куинслея.
Без всяких приключений я достиг Центральной улицы и очутился перед
дворцом Куинслея. Нашел двери, ведущие в первое отделение.
Я вошел в обширный вестибюль, из которого в три стороны уходили широкие
длинные коридоры. Прямо, против входа, был лифт. На стене было указано,
какие комнаты находятся на каких этажах. Я увидел, что кабинет Куинслея
Старшего находился на десятом этаже.
По вестибюлю и по коридорам сновала масса людей, одетых в серое, с
номерами на груди, со значками и выпушками на рукавах и воротниках. Лица их
выражали полное спокойствие, серьезность, движения их были решительны,
быстры и ловки.
Я вскочил на ходу в вагонетку лифта, наполненную уже людьми, и стал
подниматься кверху. По мере того как вагонетка проходила мимо этажей,
публика все время менялась. На ходу многие выскакивали, другие вскакивали.
Все были очень вежливы, многие были, по-видимому, знакомы друг с другом, но
разговора почти не было слышно. Среди поднимающихся я заметил господина,
одетого по-европейски. Он произвел на меня сразу благоприятное впечатление
своим открытым лицом и ясными серыми глазами, смотревшими через золотые
очки. Седеющие волосы виднелись из-под его шляпы, но чистое лицо его
указывало, что он молод.
На десятом этаже я вышел. Со мною вместе вышел и моложавый седеющий
человек. Здесь снова во все стороны от фойе убегали коридоры, и поэтому я
обратился к нему с вопросом, как пройти в кабинет Куинслея. Он очень любезно
начал объяснять мне, но потом, спохватившись, сказал:
- Да ведь я иду туда же, пойдемте вместе. Я вижу, вы человек новый.
Позвольте представиться: Фридрих Тардье, педагог. Я заведую школьным
образованием.
Я назвал ему себя, и мы дружески пожали руки.
- Я иду со своим ежедневным докладом, а вы, мсье Герье, верно, за
получением инструкций? Какова ваша специальность и откуда вы прибыли?
Несколько поворотов коридора, и мы оказались у дверей кабинета. Это был
громадный зал с окнами, выходящими на плоскую крышу. Посредине его имелось
большое возвышение, на котором стоял необъятных размеров стол. С потолка над
столом свешивались всевозможные аппараты и приспособления, виденные мною уже
раньше, а также совершенно новые для меня.
Сзади стола возвышалась скамья, перед ней, чуть сбоку - кафедра.
Боковые пространства от этого возвышения были заполнены рядом кресел. В зале
было многолюдно. За столом в глубоком кресле сидел высокий седой старик с
зачесанными назад волосами и белой бородой почти до пояса. Он был похож на
патриарха. Старик разговаривал с каким-то джентльменом, одетым поразительно
изящно, как будто он только что прибыл из Лондона, и голоса их слабо
доносились до наших ушей.
Выжидая своей очереди, мы отошли в сторону. Я мог любоваться сквозь
окна аэропланами, прилетающими на крышу и отлетающими оттуда в небесную
даль.
Тардье сказал мне, что Куинслею Старшему теперь около девяноста лет,
поэтому он сделался малоподвижным, все свое время проводит в помещении,
которое находится рядом с этим кабинетом, или же здесь, в кресле. Он
исполняет свои многочисленные обязанности правителя страны. В случае
необходимости здесь же устраиваются заседания, делаются и заслушиваются
доклады. Если нужно, прямо с этой крыши он отправляется па аэроплане в
разные учреждения, но это случается крайне редко. В этой комнате находится
как бы мозг страны.
Пока мы беседовали, место перед письменным столом Куинслея
освободилось, и тотчас же к нам подошел один из секретарей, приглашая меня
следовать за ним. Я был введен на возвышение, и мне было указано на стул
перед столом. Я поклонился и сел.
Куинслей просматривал лежавшие перед ним бумаги. Так прошло несколько
минут. Наконец, он откинулся на спинку кресла и посмотрел на меня
пристальным взором.
- Я очень рад видеть вас здесь, - начал он тихим старческим голосом. -
Собственно говоря, мы имеем в своем распоряжении достаточно специалистов,
как приезжих, так и здешних. Ваши изобретения, говоря откровенно, не
представляют для нас чего-либо особо ценного, но ваша голова, конечно, может
сослужить нам большую службу, и я постараюсь вас использовать насколько
возможно полнее. Мне очень приятно, что вы теперь совершенно здоровы, и что
мы могли оказать вам в этом услугу; надеюсь, что вы этого не забудете. Мы
предоставляем приезжим все удобства, полную свободу и наилучшие условия для
работы, которая увлекает вас. Мы понимаем, что вы не можете переродиться, и
поэтому, по возможности, делаем все, чтобы сделать вашу жизнь приятной и
легкой. За это мы требуем послушания и до поры до времени ограничиваем вашу
свободу пределами этой страны. Наш народ может жить в иных условиях. Это ему
не трудно, так как он несет в себе другие зачатки и получает другое
воспитание. Но и вам надо отрешиться от мира, в котором вы жили, полюбить
наш народ и проникнуться его идеалами. Наш народ не знает лжи, обмана,
преступлений; единственной страстью его является соревнование на том
поприще, которое ему предоставлено в силу природных его качеств. Перед нами
стоит задача совершенствовать качества отдельных индивидуумов и целых
поколений. Когда мы достигнем этого, мы понесем результаты наших достижений
в более широкий мир, и мы победим. Это будет величайшая революция в истории
человечества.
При последних словах лицо Куинслея оживилось, и речь его сделалась
более энергичной.
- Мы принесем миру избавление от страданий и несчастий. Мы покажем, что
значат истинные равенство и братство. И вы, мсье Герье, скоро, я убежден,
сделаетесь энтузиастом нашей веры; как сделались многие другие из прибывших
сюда, и жизнь будет казаться вам увлекательной и полной смысла. Если же вы
будете работать без этой веры, вы будете чувствовать себя заключенным,
отбывающим какое-то наказание за неизвестное вам преступление.
Так как я ничего не отвечал и продолжал сидеть, почтительно смотря на
него, он заговорил снова:
- Я знаю, вы виделись в клубе с Педручи. Вот вам пример. Революционер
до мозга костей; проникнут нашими идеями. К сожалению, мы сами, инициаторы
этого грандиозного дела, являемся людьми старого порядка, и для нас не
всегда легко бороться с нашими страстями и с нашими привычками. - Голос его
при этом дрогнул, и он замолк, низко опустив голову на грудь. - Да, с этим
надо считаться. Мы должны действовать строгостью и вразумлением.
Он еще помолчал и проговорил как бы про себя:
- Много, много трудностей надо еще преодолеть. Покончить с прежней
жизнью очень трудно. Но, мсье Герье, я несколько отвлекся в сторону.
Непосредственная задача моя и ваша, как инженера, состоит в улучшении и
устройстве технического оборудования, потребного для выполнения нашей
главной цели. Многое сделано, но многое еще предстоит сделать. Я ознакомлен
Максом с некоторыми из ваших трудов, и теперь вы должны все ваши материалы
передать в распоряжение Шервуда, и он решит, на какую работу вас поставить.
Я думаю, что вы можете приступить к работе немедленно.
В ответ на эти слова я поблагодарил старика за его любезность, за
доброе отношение ко мне, за все то, что мне было предоставлено в Колонии, и,
не распространяясь относительно своих убеждений и идеалов, выразил свою
готовность поступить в распоряжение Шервуда.
Куинслей протянул мне через стол свою бледную руку, и я почувствовал на
мгновение прикосновение его холодных пальцев.
Я стоял, готовый уже уходить, когда старик нагнулся вперед и произнес:
- Что касается того дела, о котором мне говорил Педручи, то его надо
понимать иначе, чем вам представляется. Во всяком случае, я сделал
распоряжение, все будет улажено.
На этом моя первая аудиенция у Куинслея Старшего окончилась.
Секретарь отвел меня в соседнюю комнату, где я увидел знакомого уже мне
Шервуда. После получасовой беседы с ним все было выяснено. Мне предстояло
принять участие в работах по проведению Большой дороги - там, кстати,
выяснится, насколько окажутся пригодны мои изобретения, а затем, в будущем,
меня переведут на сооружение новых шлюзов. Шервуд настолько заинтересовал
меня своими рассказами о предстоящей работе, что я вышел от него сияющий и
довольный.
Навстречу мне попался мой новый знакомый, педагог Тардье. Он сразу
заметил мое настроение и поздравил меня с успехом в моей новой жизни.
- Желаю вам достичь полного удовлетворения. Я сужу по себе. Моя
деятельность в Европе приносила мне горькие разочарования, теперь я чувствую
себя совершающим большое дело, и результаты его бесспорны. Я попрошу вас
пожаловать со мной в одну из средних школ, куда я сейчас направляюсь.
Я охотно принял его приглашение и уже собрался следовать за ним к
лифту, как вдруг ко мне подошел какой-то неизвестный в обычном сером костюме
и передал, что Макс Куинслей желает меня видеть.
Мне пришлось отказаться от любезного приглашения Тардье, но он убедил
меня, чтобы я после визита к Куинслею не возвращался домой прежде, чем не
побываю в школе, где он будет оставаться очень долго.
По указанию своего провожатого я вышел на верхнюю площадку крыши и
оттуда лифтом спустился на несколько этажей вниз, в другое крыло здания.
Я оказался в комнате, которая своей меблировкой походила на приемную в
каком-либо европейском казенном учреждении. Здесь никого не было. Мне
пришлось прождать добрых полчаса. Наконец, мой сопровождающий вновь появился
и, приоткрыв дверь, знаком пригласил меня пройти в соседнюю комнату. Там за
большим письменным столом я увидел знакомую мне фигуру Макса Куинслея. При
моем появлении он встал и сделал несколько шагов навстречу. Он не
поздоровался со мной. Черты его лица выражали раздражение, и руки нервно
двигались, как будто не находили себе подходящего положения. Он уставился на
меня своим проницательным взором и произнес:
- Что касается моих обещаний, то они выполнены, теперь очередь за вами,
но... - он немного замялся, - но, мне кажется, вы начинаете не особенно
хорошо. Вы вмешиваетесь в мои личные дела, я не могу этого позволить.
Предупреждаю вас, что я не потерплю этого. С вашей стороны требуется
безусловное послушание. Все, что не касается вас лично, не входит в круг
вашей деятельности. После отца я являюсь здесь высшим управителем, и это я
вас прошу запомнить раз навсегда!
Тут голос его сделался резким и поднялся почти до крика. Я был
настолько поражен его словами и особенно тоном, что сразу не нашелся, что
сказать.
- Я не понимаю, что я сделал, чтобы со мной обращались таким образом, -
начал я.
- Довольно, - прервал Куинслей, - из-за вас мне пришлось испытать
неприятности. Чтобы мы с вами жили в мире, я еще раз предостерегаю вас: вина
за все последствия падет исключительно на вас.
- Однако я не скажу, чтобы вы были особенно вежливы, - проговорил я,
сдерживая свой гнев.
Куинслей более спокойным голосом сказал:
- Я очень сожалею, что не мог совладать с собой. Надеюсь, что впредь у
нас не будет неприятностей. Я требую от вас беспрекословного послушания и
благодарности за то, что для вас сделано. Если вы честный человек, вы должны
чувствовать, что вы мне обязаны жизнью.
- Я никогда этого не забуду, - отвечал я, - но ради этого я не могу
забыть других обязательств. Если вы говорите относительно мадам Гаро, то...
- Мадам Гаро! - перебил меня, опять раздражаясь, Куинслей. - Какое дело
вам до мадам Гаро, какое отношение к ней вы имеете? Вы придаете значение
вымыслу какой-то истерички. Неужто вы не понимаете, что даже сами по себе
ваши предположения, подозрения по отношению ко мне унижают меня? Какое вы
имели право принять участие в этой глупой истории? Но положим конец этому
разговору, я предупредил вас, и считаю дело оконченным.
Он прошелся несколько раз из угла в угол по комнате, давая себе время
успокоиться и, когда остановился передо мной, я узнал в нем того Куинслея,
каким он был в Париже. Он протянул мне руку и заговорил мягким тоном:
- Горячность, которую я никогда не могу преодолеть - наследственный дар
моего дедушки, с этим трудно справиться. Забудем наш разговор. Я знаю, вы
получите назначение к Шервуду. Это замечательный руководитель. Ваш талант
найдет там наилучшее применение. Мы будем еще не раз встречаться с вами и
тогда поговорим, а теперь до свидания.
С чувством величайшего удовольствия оставил я кабинет этого человека.
Но с облегчением я вздохнул только тогда, когда оказался на дорожке сада
около большого канала. Тут, согласно указанию Тардье, я спустился вниз на
станцию подземной электрической дороги и через десять минут пути в
прекрасном вагоне уже стоял перед громадным зданием, где помещалась средняя
школа © 62.
Когда я отыскал Тардье, он повел меня в один из классов, где как раз
шли занятия.
- В этом здании, - объяснял он мне по пути, - помещается десять школ. В
каждой из них по четыре класса. Все учение заканчивается в четыре года. Сюда
поступают мальчики по окончании низшей школы, четырех лет. Восьми лет они
уходят из средней школы, и если успехи их отличны, то они назначаются для
прохождения курса специальных высших школ. Специальность их определяют чисто
объективным методом, руководствуясь особенностями их ума и развития тех или
других способностей.
Класс представлял из себя громадный, светлый зал, наполненный юношами,
сидящими на скамьях, поставленных амфитеатром вокруг кафедры. Юноши
производили впечатление здоровых и развитых физически, на наш европейский
взгляд, приблизительно пятнадцати-шестнадцатилетних, тогда как им было не
более семи. На кафедре стоял учитель, ничем не отличающийся по внешности от
всех здешних жителей. Перед ним находилось несколько аппаратов, значение
которых мне скоро стало понятным. Он преподавал им математику. Дети сидели
смирно и почти не шевелились.
Тардье и я сели рядом с учителем, и урок продолжался.
Учитель объяснял формулу; затем он взял из книги картон с какими-то
прорезями и поместил его в аппарат, стоящий перед ним. Послышалось легкое
жужжание, оно продолжалось несколько секунд. После этого учитель задал
некоторым ученикам вопросы. Оказалось, что объяснение было усвоено тремя из
пяти. Тогда аппарат снова зажужжал. Повторные вопросы убедили, что
объяснение запечатлено в памяти всех обучающихся. Если надо было усвоить
себе какой-либо чертеж, то рисунок его проецировался аппаратом на особом
экране и удерживался на нем до тех пор, пока запоминался всеми.
Мы вышли из класса, и Тардье торжествующе заявил:
- Таким образом с помощью механических приспособлений мы добиваемся,
что наши ученики без всякого труда в четыре года усваивают то, на что в
Европе тратится семь лет, и это достигается в условиях, когда мы отводим
спорту, физическим упражнениям и военной подготовке не менее половины
трудового времени. Все знания остаются в памяти навсегда и в то же время
воспринимаются вполне сознательно.
Мы побывали еще в нескольких других классах, и я убедился, что
преподавание везде ведется по той же самой системе. Запоминание виденного и
слышанного совершается с помощью аппарата, который передает восприятия
непосредственно в мозг и удерживает их там столько времени, сколько
необходимо для среднего ученика. Подбирают учеников по классам весьма
тщательно, руководствуясь их способностями.
Покидая школу, я видел, как несколько групп учеников упражнялись в
гимнастике и спортивных играх. Бросались в глава их послушание, серьезность
и спокойствие. Казалось, это все взрослые люди, что они исполняют какое-то
важное дело, а не игру.
На обратном пути, проходя мимо замка Куинслея, я тщательно старался
установить, из какого именно окна мне была брошена записка, но напрасно. Все
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг