Г.ГУРЕВИЧ
ТОПОЛЬ СТРЕМИТЕЛЬНЫЙ
НАУЧНО-ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
ОГЛАВЛЕНИЕ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, ГДЕ ДЕЙСТВИЕ ПРОИСХОДИТ В БУДУЩЕМ
Глава 1. Земля за зеленым забором
Глава 2. Самое интересное
Глава 3. Зачеркнуто крест-накрест
Глава 4. Много вопросов и ни одного ответа
ЧАСТЬ ВТОРАЯ, ГДЕ ДЕЙСТВИЕ ПРОИСХОДИТ В НАШИ ДНИ
Глава 5. Крутой поворот
Глава 6. Кондратенков собирает людей
Глава 7. Кондратенков пишет письма
Глава 8. Народ берется за дело
Глава 9. Тысяча двести биографий
Глава 10. Верочка и зайцы
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СНОВА В БУДУЩЕМ
Глава 11. Я становлюсь биохимиком
Глава 12. Дело идет к концу
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ,
ГДЕ ДЕЙСТВИЕ ПРОИСХОДИТ В БУДУЩЕМ
ГЛАВА 1
ЗЕМЛЯ ЗА ЗЕЛЕНЫМ ЗАБОРОМ
- Боюсь, что Кондратенков разочарует вас, - сказал Лева. - Он, конечно,
способный человек и опытный специалист, но у нас на Курильских островах...
Мы с Левой свели знакомство возле открытого окна.
Поезд проходил через березовую рощу, пронизанную светом, бело-розовую, с
лиловыми тенями листьев на коре, такую чистую, как будто она только что вышла
из озера. Кажется, я сказал тогда, что влюблен в подмосковные леса. По мне,
они лучше горных вершин и океанских просторов.
- А вот у нас на Курильских островах...-сказал Лева.
Мы разговорились, вернее - он говорил, а я слушал. Впрочем, это самый
лучший способ завоевать уважение собеседника: слушать не перебивая.
За четверть часа он изложил мне всю свою жизнь, или, правильнее сказать,
предисловие к жизни. Лева родился в Москве, в Москве кончил десятилетку и
поступил в Московский университет. Юноша учился в новом здании на Ленинских
горах; он слушал лекции по физиологии на четырнадцатом этаже, а по истории
науки - на двадцать шестом, и вся Москва была перед ним как на ладони. Кроме
того. Лева уже дважды ездил на практику на остров Итуруп, и это давало ему
возможность авторитетно говорить: "У нас на Курильских островах, когда я
работал с профессором Роговым..."
- Рогов? - воскликнул я. - Это тот самый, у которого бамбук?.. Как же,
знаю, я писал о нем лет восемь тому назад. А чем он занят сейчас?
Я корреспондент, и мне часто приходится путешествовать. И если только у
меня есть лишний час, я никогда не сяду в самолет. Самолет, по-моему, нечто
кратковременное и неуютное, вроде трамвая. Пассажиры заходят туда на
часок-другой, держат всю дорогу на коленях портфели и молча смотрят в облачную
муть, ожидая посадки. Самолет - только средство сообщения, а поезд - дом на
колесах. В купе вагона люди входят, чтобы жить здесь сутки, двое или всю
неделю. Они не садятся, а устраиваются и тут же спрашивают у попутчика, кто
он, куда едет и чем занимается.
Железные дороги - это главные улицы страны. Здесь, как на совещаниях в
столице, встречаются старые соратники и сослуживцы. И, покупая билет на
вокзале, я всегда с волнением думаю, кого из героев своих прежних статей
встречу на этот раз.
Может быть, мне попадется старый фронтовик. "А ты бывал на кавказских
перевалах? - спросит он. - А помнишь землянки Сталинграда, помнишь, как снаряд
разворотил вашу редакцию? Где теперь дядя Володя?.. Да что ты, неужели в
"Правде"? А этот - лейтенант, веселый такой, влюбчивый, все еще пишет стихи?..
Убит? Когда? Там же? Честное слово, даже не верится!"
Может быть, я встречу в пути инженера из Ашхабада или Сталине, из
Кременчуга или Баку. Я спрошу у него о знакомых мне каналах, шахтах, стройках,
заводах. Правда ли, что Туркменский канал уже доведен до Красноводска?
Говорят, в Донбассе целый трест перевели на подземную газификацию. А знаете ли
вы новость? В Кременчугском районе больше нет деревень: первого мая последние
семьи колхозников переселились в агрогород.
Может быть, рядом со мной окажутся строители из Куйбышева. Мы вспомним
чистое поле, первые колышки геодезистов, первые экскаваторы на буграх
обнаженной глины, первые вагонетки с бетоном, похожим на серый кисель. А
теперь там асфальт, при домах гаражи, оперный театр на тысячу мест, могучая
дуга плотины, морские пaроходы. Шесть миллиардов киловатт-часов ежегодно
посылают куйбышевцы в Москву. Энергия волжской воды возит вас в троллейбусе,
освещает вашу комнату, кипятит чай в электрической кухне.
Мы будем стоять у окна и смотреть, как меняется наша земля. Когда я
проезжал здесь? Кажется, четыре года тому назад. Смотрите, новый завод - вон
трубы за лесом. Тут был пустырь и торчали прутики, а теперь-какие сады!
Хорошо, когда растет страна, где ты живешь; движется дело, в котором ты
участвуешь; в городах, где ты бывал, новые дома; у людей, о которых ты писал,
- новые достижения...
На этот раз я услышал о Рогове.
- Рогов? - переспросил я. - Это тот самый, у которого бамбук? А что он
делает сейчас?
Лева стал рассказывать захлебываясь. Юноша был в восторге от своего
учителя: "профессор Рогов сказал... профессор написал... профессор открыл..."
Для профессора не существует в природе непонятного. В живой клетке растения он
знает все молекулы наперечет. Если мы будем у Кондратенкова вместе, Лева
.покажет мне старые опыты и то я буду поражен. Но гораздо лучше самому
съездить на Курильские острова. К сожалению, в нынешнем году это невозможно.
Профессор Рогов болен, а без него смотреть нечего. Он такой человек-до каждой
мелочи доходит сам, все держится на нем одном. Только из-за болезни профессора
Леву послали в этом году к Кондратенкову. Но Кондратенков - совсем не то. Лева
хорошо знает о его работах от одной девушки, которая была там на практике.
Лева боится, .что Кондратенков разочарует меня. Это человек поверхностный и
недалекий, достижения его случайны, А твердый успех может родиться только на
научной базе.
Я кивал головой, поглядывая сбоку на высокий лоб Левы, тонкие брови,
решительно сжатые губы. Этот юноша не знал сомнений, ему было ясно все. У него
были твердые взгляды на науку-такие же. как у Рогова, и жизненный опыт,
полученный на Курильских островах.
На третий день поутру мы с Левой оставили поезд на маленьком степном
полустанке. Отсюда до института Кондратенкова нужно было проехать еще
километров двадцать в сторону. На почте нам посоветовали подождать попутной
машины, и мы расположились у железнодорожного переезда, глядя, как
сторож-седой казах в меховой шапке и ватном халате - гонит на свой огород
ручейки от водокачки.
Нам повезло: не прошло и получаса после отхода поезда, как у шлагбаума
остановилась открытая легковая машина, на вид довольно старая и потертая. На
заднем ее сиденье лежали какие-то ящики и баллоны.
Хозяин автомобиля - седой человек с румяным лицом приветливо распахнул
дверцу. Я, как старший, сел рядом с ним; Леве, по молодости, пришлось
устроиться на баллонах. Сторож поднял полосатый шлагбаум, и мы выехали в
степь.
Перед нами была гладкая, словно выструганная рубанком, однообразная
желто-серая равнина. Торопливо глотая километры, наша машина с хрустом давила
сухие стебли передними колесами, а задними вздымала клубы густой темносерой
пыли. И нам казалось, что мы буксуем на плоском круге, а из-за горизонта
навстречу нам выходят всё новые полосы выгоревшей травы - они бегут к машине и
покорно ложатся под колеса.
Лето было жаркое, засушливое. Уже третью неделю с востока дули суховеи,
опаляя землю, иссушая траву. Даже здесь, в открытой степи, трудно было дышать.
Порывы ветра обжигали кожу-казалось, за нами движется невидимая печь и из ее
открытой дверцы пышет жаром.
- Пустыня, - заметил наш спутник, - никчемная земля! Она словно тот
лентяй-лежебока: и руки есть, и голова, и здоров, а работать не хочет,
Смотришь на нее, и зло берет. Как можно в нашей трудовой стране терпеть землю,
которая не работает! Кому она нужна? Почему место занимает?
Он говорил неторопливо, чуть-чуть нараспев, с украинским акцентом. Лицо у
него было простодушное, скуластое, глаза узенькие, с хитрецой. И речь вел как
будто о пустыне, а сам зорко поглядывал на меня: "А ты, брат, что за личность?
Человек-нива или человек-пустыня?"
И я сказал ему, что я корреспондент, еду в институт Кондратенкова, чтобы
написать о его достижениях.
- О достижениях писать рановато, - возразил мой спутник, - достижения в
будущем.
- Я говорил, что Кондратенков разочарует вас! - тотчас подхватил Лева. -
Это не настоящий ученый. Он работает ощупью, наугад и никогда не знает,, что у
него получится. У нас на Курильских островах его называли ученым знахарем.
Наш спутник громко расхохотался.
- "Ученым знахарем"! - воскликнул он. - Знаете ли, это метко. У
Кондратенкова что-то есть такое - знахарское. Он любит советы старых лесников,
народные приметы и люто спорит с докторами архивных наук.
- А вы знаете его? - подозрительно спросил я.
Хозяин машины улыбнулся:
- Кондратенкова-то? Конечно, знаю... Я сам из Донбасса, - продолжал он
немного погодя. - До двадцати лет не видал никакого леса, кроме крепежного. И
вот, представьте, после степи, где возвышаются только копры, древние курганы
да горы отвалов пустой породы, я попал в Велико-Анадольское лесничество.
Увидел столетний дубовый лес, могучие дубы с резной листвой, послушал, как
шепчутся кроны при ветре, и на всю жизнь я заболел лесом. Вы понимаете, что
такое лес? Лес предохраняет от суховеев, бережет реки, задерживает снега, от
леса лето прохладнее и зима теплее, рядом с лесом урожай богаче и люди
здоровее. А какой аромат в лесу! Да честное слово, будь я директором завода, я
бы воздух из соснового бора в баллонах возил в цеха!..
Я вспомнил березовую рощу с пестрыми тенями листьев и тяжело вздохнул.
Солнце, взбираясь на небо, палило все беспощаднее. Горячий ветер вздымал над
степью бледносерые волны пыли. Можно было подумать, что, накалившись от
невыносимого зноя, земля уже начаяа дымиться и вотвот вспыхнет пламенем.
Ветер все усиливался. Он закручивал пыльные вихри, гнал их перед собой и,
настигнув открытую машину, мириадами острых песчинок колол нам затылок и щеки.
Пыль лезла в глаза, ноздри и уши, противно скрипела на зубах. Дымчатые волны
слились в густосерые полосы. И вот все потемнело: небо стало сизым, а солнце -
тусклым и ржавым. Вокруг мчалось что-то серое и неопределенное, струилось,
завивалось спиралью, выло, рычало, визжало, скрипело. В прежнее время подобные
пыльные бури в наших черноземных степях не раз опустошали целые области. Оня
поднимали на воздух миллионы тонн плодородной земли, ломали колосья, выдували
зерно и вдруг за сотни километров, где-нибудь в море, обрушивались пшеничным
дождем. Гибли урожаи и - что еще хуже - гибла земля, потому что буря уносила
верхний слой, обнажая бесплодную подпочву.
Впереди уже ничего не было видно. Надвинув на глаза автомобильные очки,
наш хозяин вел машину куда-то в серое марево.
"Похоже на слепой полет, - подумал я. - Только там приборы, компас,
радиомаяки и воздух вокруг-столкнуться не с чем. А здесь..."
И я невольно поеживался на каждом ухабе, ожидая, что вот-вот мы полетим
вверх ногами в овраг. Видимо, и Лева думал о том же. Он перегнулся через
спинку и крикнул мне в ухо:
- Давайте переждем! Скажите ему-пусть остановит.
Но внезапно впереди стало светлее: густая пелена пыли сменилась дымкой,
сбоку замелькали какие-то тени, и мы очутились на лесной дорожке. Да, да, на
лесной дорожке, в настоящем лесу. Это была защитная полоса - зеленый заслон
полей против убийственных суховеев.
Я знал, что мы должны пересечь лесные полосы, и все-таки не поверил своим
глазам, увидев в голой степи тоненькие стволы, гнущиеся на ветру. Нелегко было
молодым деревцам выдержать натиск бури. Первые ряды их были смяты,
исковерканы, изломаны. Они стояли засохшие, с ободранной корой, и обломанные
ветки их беспомощно мотались по ветру. Но первые ряды, ослабив удар своими
стволами и ветками, спасли жизнь следующим. Эти уже устояли, правда
израненные, запыленные, словно солдаты после дальнего похода. Ветер покрыл
землей засохшие листья, навесил на сучки пыльную бахрому, намел между стволами
целые сугробы пыли. Но вот под ее слоем проглянула зелень - сначала робкая,
сероватая, затем все более и более свежая, ликующая, яркая. Стройные тополя
сомкнули кроны над головой, широко раскинулись клены, а за ними солидно и
упрямо росли молодые дубки. Рядом с длинноногими и худыми тополями они
казались коренастыми крепышами-подростками.
Полезащитная полоса была шириной в шестьдесят метров, не больше. Мы
пересекли ее за какие-нибудь десять секунд, но эти секунды перенесли нас в
другой мир. Теперь перед нами был луг, покрытый сочной травой. Зеленая трава
рядом с мертвой степью, которую мы только что покинули, казалась непонятным
чудом, тем более что небо над нами было все еще серым и вровень с макушками
тополей неслась пыль, затмевая солнце. Обогнув лесную завесу, пыльные облака
постепенно снижались и метрах в трехстах от нас уже касались земли, но там их
встречала грудью вторая лесная полоса.
Так на всем пространстве между Уралом и Кавказом лесные полосы ломали
губительный ветер пустынь. Лесной фронт задерживал суховеи на берегах реки
Урал, в степях Северного Кавказа, на Приволжской гряде и возвышенностях Общего
Сырта. Своими крепкими ветвями деревья встречали засуху в штыки, и засуха
ложилась у их корней, не имея сил переступить зеленую границу.
После второй лесной полосы снова шли луга, за нимк третья полоса. Она
проходила по самой возвышенной частч степи, за ней начиналась долина Урала. И,
выехав на опушку, мы оказались на вершине холма.
Сколько раз за последние годы мне случалось видеть полезащитные полосы, и
всякий раз я в восхищении останавливался перед этими цветущими памятниками
человеческой мысли и трудолюбия. Мы в нашей юности никогда не видели таких
ландшафтов. Это был не лес и не степь, а нечто совсем особенное. Внизу
расстилалась долина, сплошь разделенная на клетки лесными перегородками.
Зеленые прямоугольники окаймляли вспаханные поля, зелень огибала склоны
холмов, извивалась вдоль ручьев и оврагов, пышным бордюром обрамляла пруды,
покрывала пески сплошной шапкой. И куда ни посмотришь, всюду виднелись стены
дубов, кленов, ясеней; за ними желтели, чернели поля, а по углам возвышались
молодые эвкалипты, словно сторожевые вышки зеленой крепости.
- Картина! - воскликнул хозяин машины, обращаясь ко мне: очевидно, он
заметил восхищение в моих глазах. В 1948 году здесь была голая степь и
движущиеся пески местами доходили до самой реки. А теперь и поля, и заросли, и
сады. И какие сады! Поедем, я вам покажу.
Он тронул рычаг, и машина бесшумно покатилась по склону.
- Такой стала степь за последние пятилетки,- оживленно говорил лесовод. -
Помните, как это мы учили в детстве: "На юге Европейской части СССР
расстилаются степи. Степью называется безлесная равнина, покрытая травянистой
растительностью". А теперь во всем мире географы должны переписать в своих
учебниках главу о русской природе, потому что мы переделали эту природу. Мы -
советские люди... В основе всего стоит человек. У нас в агротехнике пишется:
"Чтобы вырастить растение, нужны четыре фактора: влага, свет, тепло и пища".
Но это неточно. Нужен еще один, главный, пятый фактор - человек. И если он
приложит руки, будет и влага, и пища, и все остальное... Вот поглядите, -
показывал он, то и дело останавливая машину. - Это ветвистая пшеница. А на
соседнем участке голозерное просо. Видали такое? Стоит посмотреть - на поле
растет очищенное пшено. Оно в полтора раза выгоднее обычного проса.
Подсолнечник... Шелковица белая... Яблони: апорт, анис алый, астраханка.
Отметьте: в полезащитных насаждениях десять-пятнадцать процентов деревьев
плодовые. Это составляет шесть миллиардов корней по всему Советскому Союзу. На
досуге подсчитайте, сколько ягод и фруктов приходится на каждого человека.
Груша дюшес, бере Мичурина зимняя, слива ренклод, виноград... Это здесь-то,
где и верблюжья колючка росла с трудом!..
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг