за освещение, отопление, за электростанцию, за обсерваторию, за вездеход, за
все скафандры, за все приборы для Аниных опытов. А кроме того, в его руках
было радио. И каждый вечер, после ужина, Аня диктовала ему отчет, Сережа
передавал его в Москву, а потом сообщал нам земные новости: в Москве
физкультурный парад, в Донбассе - автоматическая шахта без людей, на Амуре -
новая гидростанция, энергию хотят отражать от Луны и передавать на Кавказ,
американцы собираются на Луну - думают высадиться в Море Кризисов (ребята
смеются: "Мало им на Земле кризисов").
А иной раз особые передачи для нас... вдруг от Шурки морзянка с острова
Врангеля: "Маруся, помню, жду..."
Так мы и жили. Каждый день - новости лунные, лабораторные, небесные и
земные. И, может быть, никто на свете не жил интереснее нас шестерых.
- Шестерых? - переспросил художник. - Аня, Костя, два Сережи и вы. Кто
же шестой?
Я не раз замечал, что Вихров внимательнее меня к деталям. Это понятно.
Я пишу то, что мне нужно сказать, говорю про нос и предоставляю вам
дорисовать лицо. Но художник не может ограничиться носом, ему нужен
подбородок, воротник, волосы и все остальное. Конечно, слушая Марусю, Вихров
мысленно иллюстрировал ее рассказ. Вот за столом шесть человек. Пять ясны, а
каков из себя шестой? Посадить его спиной? А кто он - мужчина или женщина?
Маруся вздохнула.
- Шестым был у нас доктор, Олег Владимирович. Не собиралась я говорить
про него, но из песни слова не выкинешь. Расскажу, как было, - незачем нам
правду прятать.
Не знаю, как это вышло, то ли просчитались в Межпланетном комитете, то
ли сам он был виноват, но доктору у нас было нечего делать. С одной стороны,
без доктора как будто нельзя, с другой - в сельской местности по нормам один
врач на сто человек, а на Луне нас было шестеро, все молодые и здоровые,
болеть не хотят. Были у него свои задания по бактериям и растениям. Но
микробы померзли, растения завяли. Аня приглашала доктора помогать ей,
просто упрашивала, но он не захотел. Осталось у доктора одно - составлять
меню и снимать пробу. И зачастил он ко мне на кухню, не от жадности, а так,
от скуки. Скушает ложечку, выпьет глоточек, сядет на ларь и рассказывает.
Сам он был статный, видный и держался солидно, цену себе знал. И
рассказывал интересно, но больше про себя - как он жил с отцом, академиком,
и знаменитые люди к ним на квартиру ходили, как в институте отличался, как
его работы хвалили, как он предложил больные кости на Луне лечить, там, где
тяжесть меньше, как выхлопотал себе командировку на Луну. Я слушала с
удовольствием, даже еще просила рассказывать. У меня работа не умственная,
можно лук крошить и слушать, делу не мешает.
Может быть, он не так меня понял или скука его одолела, в общем, начал
он шутки шутить со мной, пришлось разок по рукам дать. Но он ничего, не
обиделся. Даже наоборот, ласковые слова говорит. Я вижу, надо объясниться
начистоту. Говорю ему: "Доктор, вы себя не тревожьте. Я от скуки в любовь
играть не буду. У меня на Земле жених - Шура-радист. А если вам делать
нечего, идите помогать Анне Михайловне. Вы с ней пара: она - кандидатскую
пишет, вы - кандидат. А у меня восемь классов, курсы поваров".
Усмехается в ответ: "Смешно рассуждаешь, Маруся, словно продукты
взвешиваешь. При чем тут классы и звания? Ты мне нравишься, а на эту бочку я
смотреть не могу". (Это он про Аню так.)
Только забыл он, что в нашем домике перегородки из металла и все
насквозь слышно. Вышла я из кухни, вижу - в столовой Аня, бледная, как мел.
Напустилась на меня: "Чем занимаешься в служебное время?" Потом заплакала,
обняла меня и прощения просит: "Маруся, я сама не знаю, что говорю".
Так мне жалко ее, а что посоветовать, не знаю. Каким советом тут
поможешь?
Все-таки пересилила она себя. А за ужином слышу песни поет. Характер у
нее легкий был, отходчивый.
С этой поры прошло совсем немного времени - по земному счету две
недели, а по лунному - половина суток: утро, день и вечер. И появилась у
доктора забота - больной, а больной тот я.
Все это вышло из-за Сережи-небесного. Как раз было великое
противостояние Марса, а это случается один раз в пятнадцать лет. И Сережа
каждой минутой дорожил, не обедал, не ужинал, даже на сон время жалел. Жалко
все-таки, человек голодный сидит. Я собрала кое-что, надела скафандр - и в
шлюз. Это камера такая, где воздух откачивают. Медленно это делается - минут
двадцать ждешь. Из-за этого Сережа и не хотел на обед приходить. Наконец
откачали воздух, открылась дверь (все это делается без людей,
автоматически), побежала я в обсерваторию. И совсем немного осталось, рукой
подать, вдруг - щелк, звякнуло что-то по скафандру.
И ногу мне как огнем обожгло. Гляжу, в скафандре дырка, пар оттуда
бьет.
Я сразу поняла, в чем дело. В меня угодила метеорная частичка. Такая
вредная пылинка, крошечная, а летит быстрее пули раз в пятьдесят. До Земли
они не долетают, врезаются в воздух и испаряются, блеснут - и нет. В народе
говорят: звездочка упала. А на Луне воздуха нет, там эти частички щелкают по
камням. И никакая сталь от них не защита - прошивают насквозь, как иголкой.
Дома-то мы были в безопасности, у нас в верхнем этаже был склад - пусть себе
стреляют в муку и капусту. Так не повезло мне! Сережа день-деньской в
обсерватории, Костя по целым суткам в походах под открытым небом, а я
выскочила на пять минут, и на тебе!
Насчет метеоров у нас был специальный инструктаж, как пробоину
затыкать. Но, пока я возилась (рукавицы-то у нас неуклюжие, неповоротливые),
ногу мне прихватило. Сгоряча я прибежала к Сереже и обратно, а как вышла из
шлюза - не могу ступить. Нога опухла, вся синяя, как будто банки ставили. И
жар и озноб, лицо горит, и перед глазами зелено.
Доставила я хлопот не одному доктору. Аня за меня обед варила,
Сережа-инженер в доме убирал, Сережа-астроном тарелки мыл, Костя на стол
накрывал. Совестно мне - лежу, как колода, всем мешаю. И в голове стучит -
растратчица я: день пролежала - две тысячи рублей, четыре секунды -
гривенник.
Как ребята за работу, я - к плите. Прыгаю на одной ноге - и смех и
грех. Поскользнулась, сковородку уронила, сама упала. Прибежала Аня, уложила
в постель силком. "Я, говорит, в приказе проведу - лежать тебе и не
вставать".
Но доктор лучше всех был. Компрессы, примочки, микстуры... с ложечки
меня кормил, как маленькую, у постели сидя в кресле спал. Побледнел,
осунулся, под глазами синяки... и глаза какие-то странные. Я гнала его, не
уходит. Говорит - врач у постели больного как часовой на посту. Его только
другой врач сменить может.
Однажды проснулась я ночью. Так привыкли мы по-земному говорить: часы
сна называли "ночью". А на самом деле слегла я, по-лунному, вечером, и, пока
болела, все время было темно. Итак, проснулась я. В комнате света нет, за
окном Земля, голубая, яркая-яркая. И от окна длинные тени, как у нас бывает
в лунную ночь. Вижу, доктор перед окном. Шею вытянул, прислушивается.
И верно, трещит что-то снаружи. Я-то знала, это краска от мороза
лопается; краска у нас была неудачная, негодная для Луны. Вдруг удар, звонки
такой. Не метеор ли? Как вскочит доктор, потом в кресло упал и руками
закрылся.
"Доктор, что с вами? - кричу. - Очнитесь!"
Отнял он руки, глаза бегают, лицо земным светом озарено, как неживое.
"Не страшно тебе, Маруся?"
"Почему страшно?"
"А мне страшно. Все мы здесь как приговоренные к расстрелу. Спим, едим,
читаем, а в нас небесные пули летят. Вот я начал слово, а договорю ли, не
знаю. Влетит метеор в окно, и смерть. Зачем же я учился, защищал
диссертацию, в науке совершенствовался, выдумал лунный санаторий для больных
детей? Какой здесь санаторий, разве можно детей под расстрел? Всего три
месяца мы здесь, и вот - первая жертва. Кто теперь на очереди? Чувствую, что
я. К чему мне тогда честь, почет и слава межпланетного путешественника? Не
хочу славы, хочу голубое небо, луг с зеленой травой, деревья с листьями.
Минуты считаю, а еще месяцы впереди".
Вижу я - человек не в себе, говорю ему ласково, как детей уговаривают:
"Доктор, вы переутомились, вам отдохнуть надо. Опасно повсюду бывает. В
Москве улицы переходить куда опаснее. В Кременье, когда гроза в лесу, еще
страшнее. Один раз сосна сломалась, упала на просеку, веткой меня по спине
хлестнуло. Еще бы шаг - и конец.
А как на войне бывало? Там не глупые небесные пули, а злые, вражеские,
с умом направленные. Как же наши отцы в атаку на пули шли? Нужно было, вот и
шли.
И наша работа Родине нужна. Сами знаете, не мне объяснять".
Вздохнул он тяжело.
"Эх, Маруся, ясный ты человек, и душа у тебя здоровая. Полюбила бы ты
меня, и я бы рядом с тобой здоровее стал и крепче".
Что ему сказать на это? Я говорю:
"Доктор, я вас уважаю и помогу как умею, а люблю я Шуру-радиста, я вам
про это говорила".
Усмехнулся он криво и спрашивает с высокомерием:
"Чем же я хуже этого Шуры-радиста?"
"А тем и хуже, - отвечаю в сердцах, - что Шурка полярной ночью песни
пел, всех смешил, а вас самого утешать надо. И тем еще, что Шурка мне
говорил: "Полюби меня, на руках носить буду", а вы говорите: "Полюби, чтобы
меня спасти". И еще тем, что Шурка ради меня своим интересом поступился, а
вы для своего интереса готовы все забыть и бегом бежать".
Поклонился он мне с издевкой. "Спасибо, - говорит, - за отповедь". С
тем ушел и дверью хлопнул.
Он ушел, а меня совесть замучила. Нечего сказать, отплатила за заботы.
Человек душу обнажил, тоску излил, а ты к нему с поучениями. А сама по
зелени тоскуешь? Не снятся тебе серебристые ивы над рекой, зеленые перья
лука, крутые капустные головы в распахнутых одежках? На Луне зеленого ничего
нет, там все черное, бурое, красноватое. Принесла бы я доктору живую зелень,
больше утешила бы его, чем словами.
Запала мне в голову эта мысль, и, как встала я на ноги, вернее, на одну
ногу как следует, а на другую кое-как, полезла я наверх, в склад. В склад,
кроме меня, никто не ходил. Здесь могла я по секрету приготовить подарок для
доктора.
А задумала я очень простое дело: вырастить зеленый лук и доктора свежей
зеленью угостить. Вся сложность в том, что на Луне никогда ничего не росло,
со всякой малостью там затруднение. Воды даже нет, воду я из технических
запасов брала. Там у нас тонны были, ведро-другое не играло роли. Почвы
подходящей на Луне тоже нет, вместо песка и глины - каменная пыль, и в ней
как бы железные опилки. Извести тоже нет, Костя мне полевой шпат за сорок
километров принес. Истолкла я этот шпат в ступке, смешала с золой, со
всякими кухонными отбросами, и так получилась у меня земля для рассады.
Со светом опять хлопоты. Солнце на Луне знойное, шлет лучи, губительные
для растения. У Сережи-небесного я выведала - он сказал, что оконное стекло
защищает от этих лучей. У нас-то окна были кварцевые, но я взяла у Ани битые
склянки, поставила между окном и рассадой.
Возни было с этим луком, как на земле с какими-нибудь лимонами. Лунный
день долог, может быть, для лука это вредно. Перед сном я окна завешивала.
Лунная ночь длинна - для земного лука непривычно, лампу пришлось зажигать. В
середине дня духота, жара, в конце ночи - мороз, то поливка нужна, то
отопление.
Но удался лук. Сначала не прорастал, а потом пошел и пошел, перья
тоненькие, а ростом выше меня, должно быть, лук к земной тяжести
приспособлен, а на Луне тяжесть иная, вот и вышел мой лук с кукурузу ростом.
А на вкус не очень хорош - свежий, острый, но сочности нет и хрустит на
зубах, как будто в нем песок.
Но все же приятно. У нас на кухне все сушеное и мороженное, свежей
зелени с отъезда не видали. Витамины пили каждый день, но все-таки не то.
И вот приготовила я луковый десерт, нарезала, разложила по тарелочкам,
добавила соли, уксусу, вареной картошки. Для земной столовой - простейший
гарнир, для Луны - праздничное блюдо. Расставила на подносе, несу в
столовую... и слышу - в столовой Аня и доктор, и ведут они такой разговор.
Доктор говорит:
"Анна Михайловна, я должен доложить, что у нас есть больной".
"Но Маруся выздоравливает. Разве ей хуже?"
"Речь идет не о Марусе. Больной я".
"Чем же я могу помочь вам, доктор? Вам придется вылечить себя самому; в
крайнем случае, по вашему предписанию я могу поставить вам банки".
"Анна Михайловна, я не шучу. У меня полиневрит на почве авитаминоза. На
Земле такие вещи легко вылечивают кумысом, свежим воздухом, фруктами. Но
лечить надо своевременно, иначе могут быть тяжелые осложнения, вплоть до
паралича".
"Дорогой доктор, принимайте все меры. (Слышу, у нее тревога в голосе).
Сделайте себе анализы, рентген, передадим снимки по радио, на Земле соберут
консилиум".
"Боюсь, что суррогаты не помогут. Нужны природные витамины. Если бы вы
заболели, Анна Михайловна, я бы настаивал на немедленной отправке на Землю".
Ну, думаю, вовремя я пришла. Раскрываю дверь - и к доктору с подносом:
"Вот вам природные витамины, сама вырастила".
Глянул он на меня, словно кнутом хлестнул: "Уберите, - говорит, - ваш
силос". И Ане через мою голову:
"Я вам доложил, принимайте решение. Если вы нуждаетесь в моем обществе,
я потерплю". Дескать, я знаю, что ты ко мне неравнодушна, хочешь при себе
удержать, так смотри, как я буду чахнуть у тебя на глазах.
У Ани губы задрожали, убежала к себе. Я стою с подносом в руках и реву,
просто в голос реву, слезы в салат каплют. Обидно мне - так я старалась, так
надеялась угодить, утешить доктора, с больной ногой по лестнице ковыляла, а
он еле взглянул. "Уберите, - говорит, - ваш силос".
Ребята прибежали - умывались после работы. Спрашивают, уговаривают, по
головке гладят, как маленькую.
А Костя взял из рук поднос, увидел зеленый лук, ест и нахваливает: "Ай
да лук, откуда взялся?" После лунной беготни аппетит у него волчий. Пока
другие со мной возились, он три тарелочки очистил.
Успокоилась я, повела их наверх в склад, показала весь мой лунный
огород. Так хвалили они меня, выше всякой меры. Костя лунной мичуринкой
назвал, руку пожал. А у Сережи-небесного уже план: голова у него была с
фантазиями. Говорит:
"Превратим наш дом в зимний сад: на окнах - цветы, на столе - цветы, по
стенам - хмель, душистый горошек и виноград. Утром проснулся, потянул гроздь
и в рот".
А Сережа-земной его за рукав:
"А вода?"
Верно, вода - это больное место. Растение много пьет - на килограмм
сухого веса две-три бочки и больше. На Земле с этим не считаются, а у нас
вода драгоценная, из московского водопровода, за четыреста тысяч километров
привезена. Пожалуй, выгоднее готовую свеклу везти, чем золотой водой лунную
пыль поливать.
Поникла я головой, вижу - фантазия, пустая мечта.
Но парни не сдаются, спорят.
Костя говорит:
"Есть на Луне вода. В Апеннинах, в глубоком ущелье видел я лед".
"А кто будет его выламывать, из ущелья подымать, доставлять оттуда за
Двести километров?"
"Может быть, лед сохранился под почвой. Поищем найдем".
"А кто будет шахту строить, добывать, наверх доставлять? Мало нас,
шестеро".
Говорит Сережа-небесный: в каждом камне есть вода - в граните, в
базальте, в любом. Связанная вода называется, кристаллизационная, можно ее
выжигать оттуда. А у нас атомный двигатель, энергии не занимать, для нас
энергия дешевле, чем земная вода.
"Дорого обойдется" - говорит Сережа-земной.
"Нет, недорого".
"Нет, дорого".
"Давай посчитаем. Зачем спорить наобум?"
Схватились они за линейки и ушли, даже ужинать не стали. А теперь
послушайте, что из этого вышло.
Маруся выпрямилась и с торжеством посмотрела на нас. Очевидно,
приближалась самая важная часть ее рассказа. Художник Вихров поморщился и
перевернул лист альбома. Он уже давно начал портрет девушки, но его сбивало
изменчивое выражение ее лица - то детски радостное, то строгое, то
добродушное, то сердитое.
- Сколько дней прошло, я не помню, - продолжала Маруся. - Но однажды
вечером после ужина встают Сережи и говорят: "Есть внеплановое сообщение".
Сережа-небесный начал:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг