Георгий Иосифович Гуревич
Лунные будни
[Image001]
Scan, OCR, SpellCheck: Андрей Бурцев, Formatting: Хас, 2007 publ.lib.ru
"Пленники астероида": Детгиз; Москва; 1962
В детстве читал я цветистую восточную сказку о красавице принцессе. Из
глаз этой девушки вместо слез падали жемчуга, изо рта сыпались золотые
монеты, на следах ее расцветали розы. Как ступит - розовый куст, шагнет
второй раз - второй куст, пройдет - за ней цветочная аллея. Я вспоминал эту
сказку нынешним летом в Кременье.
В Кременье мы попали случайно - художник Вихров и я. Оба мы искали
укромное местечко. Я уже давно знаю, что самые лучшие мысли приходят, когда
лежишь на траве и смотришь, как пушистые верхушки сосен плывут по голубым
проливам между облаками.
В Кременье оказалось вдоволь сосен. Они росли за огородами, на песчаных
холмах, стройные, как ионические колонны, и розовые, как заря. За бором
начинался лиственный лес: осины с бледно-зелеными стволами, узловатые дубы,
липы, вокруг которых вились пчелы, гудя, словно маленькие самолеты. Березы,
слишком высокие и тонкие, чтобы выдержать вес своей листвы, перегнувшись
через дорожку, клали вершины на плечи дубам. На одном из березовых арок мы
нашли птичье гнездо с оливковыми яйцами. Мы видели ядовито-зеленую ящерицу,
гревшуюся на старом пне, видели, как оса, уцепившись одной ногой за лист, на
весу скатывала в комок пойманного кузнечика, видели, как черно-пестрый дятел
долбил сосновый сук, замахиваясь головой; белка, бежавшая по земле,
наткнулась на меня и замерла, уставившись черными, как бусинки, глазами. Я
сказал ей, что я не охотник, но она не поверила, решила не связываться со
мной и, взмахнув пушистым хвостом, поскакала обратно.
От солнца, аромата смолы и цветов у нас кружилась голова. Мы нашли не
меньше полусотни вдохновляющих местечек в лесу и на берегу реки. Я был в
восхищении, художник тоже, и свои чувства он выразил такими словами:
- Сюда бы хороший московский ресторан - это был бы рай на земле.
- Кажется, у пристани есть столовая, - заметил я.
- Знаю я здешние столовые, - скептически отозвался художник. -
Несоленые щи из свежей капусты и вареные котлеты каждый день.
(Вихров уважал искусство и не любил, чтобы мелкие житейские неудобства
отвлекали его от творчества).
Но столовая приятно разочаровала нас. Нас усадили за столик с
накрахмаленной скатертью и цветами, спросили, где мы гуляли, сильно ли
проголодались, угостили великолепной окрошкой с квасов, укропом и зеленым
луком, на второе дали бифштекс с яичницей и поджаренными сухарями... и после
мороженого мы попросили книгу отзывов.
Наша просьба вызвала переполох. Как потом оказалось, в столовой была
только жалобная книга. Взволнованная подавальщица призвала на помощь
какую-то Марусю.
- Которую? - переспросил ее повар.
- Да Лунную же! - крикнула она,
И через три минуты перед нами явилась эта самая лунная Маруся с
жалобной книгой под мышкой. У нее было круглое курносое лицо, действительно
похожее на полную луну, серьезные серые глаза и озабоченная складка между
бровями. Мы успокоили ее и на первой странице незапятнанной книги написали
наши впечатления о скатертях, цветах, окрошке, подавальщице и шеф-поваре
Марии.
- Лунная - это ваша фамилия? - наивно спросил художник.
- Да нет, фамилия наша Кремневы. У нас полдеревни Кремневых. А Лунная -
прозвище мое. Потому что я на Луне зимовала.
Я смотрел на нее во все глаза. Эта девушка была на Луне? Так это и есть
Мария Кремнева из первой комсомольской зимовки, вот эта самая - в поварском
колпаке?
- Как же вы попали на Луну?
Маруся посмотрела на ручные часики, оглянулась.
В столовой было пусто. Обед кончился, до ужина было далеко. Возможно,
ей самой хотелось, рассказать, а в деревне все уже знали ее историю. В
общем, Маруся не заставила себя упрашивать.
- Многие у нас недооценивают общественного питания, - начала она.
(Книжные обороты часто встречались в ее речи. Видимо, она не умела
пересказывать их своими словами.) - Помню, когда колхоз посылал меня в
Москву на курсы поваров, я не хотела ехать... даже плакала. Подруги у меня -
кто на тракторе, кто на комбайне, а я вдруг с поварешкой у плиты. После уже
на курсах поняла. Нам шеф, бывало, говорил: "Мы, повара, как врачи и даже
еще важнее. К нам люди три раза в день приходят от голода лечиться, а к
доктору идут с неохотой, в крайнем случае, в беде. И кормить надо по
правилам науки - по калориям и витаминам. Потому что люди сами не знают, что
им следует есть. Мы за них думать должны".
Училась я старательно и диплом сдала на "отлично". Делала я, как сейчас
помню, праздничный обед и фигурный торт с фруктами. Думала - вернусь в
Кременье, устрою в столовой пир всем на удивление. Но так случилось, что
вернулась домой я не скоро.
Пришло на курсы распоряжение - трех лучших учениц направить в Арктику
на зимовки. Я-то была по отметкам пятая, но третья побоялась ехать и
обменялась со мной. И отправилась она в Кременье, а я - на Землю
Франца-Иосифа.
Про Арктику говорить не буду, вы меня не про то спрашивали. Все
повидала - белых медведей, пургу, трехмесячную ночь, полярное сияние. Жили
хорошо, потому что коллектив был дружный. Особенно мне понравился один
парень - Шурка-радист, веселый такой, славный. Мы с ним крепко подружились
и, когда вышел срок, решили еще раз вместе зимовать; съездить на Кавказ, в
Москву, в Кременье, а потом в Арктику.
И вот, как раз когда мы ехали в поезде из Архангельска, Шурка услышал
по радио, что на Луне будет комсомольская зимовка. Услышал и загорелся:
"Давай подадим заявление". Он такой у меня выдумщик! Я говорю: "Шура, туда
людей с отбором пошлют. Какие у нас особые заслуги? Я простой повар, ты
простой радист". Но он упрямится: "Я не простой, я радист первого класса, у
меня значок отличного полярника. Радисты везде нарасхват". Уговорил...
Написали мы заявление и снесли в комитет, проезжая через Москву. По правде,
я не надеялась совсем, потому что мой номер был 14325, а у Шурки - 14324.
Но вышло иначе. Не успели мы уехать, приносят мне в гостиницу повестку:
Марию Алексеевну Кремневу меня, значит, - просят явиться в одиннадцать
ноль-ноль в райком комсомола к товарищу Платонову.
Бегу, ног под собой не чую. Принимает меня этот Платонов, обходительный
такой, называет по имени-отчеству, спрашивает, как я работала в Арктике,
какой у меня стаж - по работе и комсомольский, - есть ли взыскания. Потом
говорит:
"Полагаем мы, Мария Алексеевна, что вы подходящий для нас кандидат. И
диплом у вас, специальное образование, и опыт работы на зимовке, а на Луне
условия сходные. Но должен разъяснить вам заранее: полетят на Луну
всего-навсего пять человек. Посылать с ними особого повара нет никакой
возможности. Надо будет вам взять на себя все хозяйство - приготовить, и
посуду помыть, и убрать, и постирать, и починить".
Не могу сказать, чтобы мне понравились такие слова.
У нас на зимовке поговорка была: "В Арктике горничных не бывает".
Подмести, пол помыть, воду принести на это дежурный есть. Очередь подошла -
сам начальник дежурит, не стесняется. Я так и сказала в глаза товарищу
Платонову:
"Кто на Луну поедет, белоручки или комсомольцы?
И с каких пор комсомольцам прислуга нужна?"
А он в ответ:
"Мы вас неволить не собираемся. Подумайте, взвесьте. Но поймите одно
обстоятельство. Дом, в котором мы сейчас с вами сидим, обошелся государству
в сто тысяч рублей. А если вы возьмете карандашик и посчитаете, получится,
что каждый трудодень ученого на Луне станет нам в две тысячи рублей. Не
хотим мы эти деньги тратить на дежурства, потому и посылаем на Луну не
просто повара, а доверенного человека, чтобы берег нам драгоценные часы.
Подумайте об этом до утра, а завтра по телефону позвоните, только не
задерживайте, чтобы мы другую кандидатуру могли подыскать".
Бегу я к Шурке и каждое слово повторяю, боюсь растерять. Гляжу, Шурка
мой сидит темнее тучи, а в руках у него открытка: "Уважаемый товарищ, ввиду
того, что в настоящее время на Луне не требуются радисты." В общем, отказ по
всей форме.
Как мне быть? И Шурку жалко, и ехать хочется.
Такая мне честь - из четырнадцати тысяч выбрали, все равно как по
лотерее выиграла. Отказаться обидно, а любовь потерять еще обиднее. Ведь вы,
мужчины, самолюбивые, хотите себя перед девушкой показать. А тут мне честь,
а Шурка в тени.
Но Шурка, он хороший у меня, правильный, по-настоящему рассудил, без
зависти. Он так сказал:
"Если бы ты меня не пускала, я бы не послушал, и я тебя удерживать не
буду. Только ты запоминай все подробности, все мелочи пересказывай, чтобы я
почувствовал, как будто сам я на Луну съездил".
На том и порешили. А на следующий день я позвонила товарищу Платонову и
тут же начала тренировку.
Маруся смолкла. Очевидно, она считала, что исчерпывающе ответила на
заданный вопрос, каким образом она попала на Луну. Но, по-моему, самое
интересное только начиналось.
- Ну и как, тяжело показалось вам на Луне? - спросил я.
Маруся рассмеялась:
- Если вы в прямом смысле спрашиваете, на Луне даже очень легко. Перед
отъездом я весила пятьдесят пять кило, а на Луне это девять кило с
небольшим. На Луне я поднимала двух парней сразу - одного правой рукой,
другого - левой. Два пятипудовых мешка с мукой тащила по лестнице вверх.
Школьницей на районных соревнованиях я получила грамоту за прыжки в длину.
Но таких результатов, как на Луне, я не показывала никогда - овраг в
двадцать метров перепрыгивала с разбега. Сначала страшилась, удивлялась,
потом привыкла, даже земной глазомер потеряла Здесь, в Кременье, то и дело
хочется через дома прыгать. В первые дни с горы скатилась, ободралась вся...
От этой легкости и работать нетрудно. Себя самое носить легче, не
устаешь. Но жить на Луне очень скучно, куда хуже, чем в Арктике. Сидишь
взаперти в герметическом домике, внизу четыре комнаты, наверху, под куполом,
склад. Наружу выходишь только в скафандре, а выйдешь - не на что смотреть:
пыль и камень, камень и пыль. Как вам сказать, на что похоже? Видите за
рекой у электростанции горы шлака? Вот и представьте таким шлаком, сыпучим и
скрипучим, темно-серым или ржавым, засыпано все кругом на тысячи километров.
Горизонт на Луне близкий, все время кажется, что ты на холме, а дальше
обрыв. Вот стоишь на этом пятачке, глядишь на звездную осыпь. Тишина
мертвая, уши как будто ватой заткнуты. Днем жара, хоть блины пеки в пыли,
ночью - невиданный мороз. Небо черное днем и ночью, и на нем Земля огромная,
ярко-голубая, куда ярче, чем луна в Кременье. Глянешь на нее, и сердце
щемит. Отыщешь темную полосу - Атлантический океан, Арктику - она блестит,
как будто лампой освещена.
А правее океана и пониже Арктики - родина, Москва и Кременье. На Луне
морозище, а у нас лето - август: на лугах пахучее сено, стогометатель
работает, в скошенной траве - кузнечики, пройдешь - они из-под ног брызгами.
Девушки в машине едут с почетным красным знаменем, за лесом трактор
стрекочет, в лесу орехи поспели - гладкие, твердые, с зубчатым венчиком; в
прошлогодней листве - грибы, по тенистым оврагам малина. Вспомнишь обо всем,
и тоска берет. Куда тебя занесло, Маруся, найдешь ли дорогу домой?
Таким мыслям воли нельзя давать, это я по Арктике знаю. Распустишься,
раскиснешь, невесть что в голову полезет. И одно лекарство - работа. Ну,
работы у меня не занимать стать. В моих руках хозяйство, как бы семья -
сам-шест, дом в четыре комнаты да еще склад. К ужину так уходишься, не
знаешь, куда руки-ноги деть. Но час ужина был для меня за весь день
наградой.
У нас такое правило было: за ужином каждый отчитывается за сутки.
Первый начинал Костя-геолог. Такой нескладный был, длинноногий, казалось,
ноги у него под мышками начинаются. А как он по Луне вышагивал, смех
смотреть, словно циркулем Луну мерит. Норма у него была - шестьдесят
километров за рабочий день. Когда исходил все окрестности, начал на
вездеходе ездить, потом на два дня, на три, на четыре уезжал, да еще такую
манеру взял - опаздывать на сутки. Ему говорили: "Костя, пропадешь. Случится
что, где тебя искать?" Смеется: "Пустяки, по следам найдете". Это верно, на
Луне ведь дождя и ветра нет, следы в пыли остаются навечно. И сколько Костя
их там понаставил считать, не пересчитать.
Этот Костя начинал отчет: был, допустим, к югу от кратера Архимеда,
изучал светлые лучи, обнаружил насыпь из породы, похожей на светлые туфы,
собрал образцы - самородное серебро, роговую обманку, цинковую обманку... И
тут же камни на стол выкладывает.
За ним слово брала Анна Михайловна - Аня, начальник наш. Женщина была у
нас на Луне начальником. Видная такая, румяная, черноглазая и с темными
усиками, красивая женщина, только полная. А на Луне расплылась выше всякой
меры. Ведь там незаметно, свой вес не чувствуешь и одышка не мучит. Я
говорила ей: "Анна Михайловна, я для вас отдельно готовить буду -
диетическое, посуше, посытнее..." - "Не надо, говорит, Марусенька. И так я
неудачница. В любви мне не везет, еще поститься буду".
Такая приятная женщина, а счастья своего не нашла. Просто слепые вы,
мужчины, честное слово! Смеяться любила - как зальется, всех заразит. На
гитаре играла, пела; спектакль у нас ставили - "Медведь", она помещицу
изобразила. И работать мастерица: она и начальник, и физик, и химик, и
математик. Образцы, которые Костя приносил, она проверяла, смотрела в
микроскоп, в пробирках испытывала, заносила в книгу. Опыты придумывала,
каждый день новые. На Луне можно интересные опыты проводить. Первое дело -
там воздуха нет.
На Земле пустоту добывают с великим трудом, а там ее сколько угодно.
Второе - разница температур. На свету - зной, в тени - мороз, сто шестьдесят
ниже нуля.
С пустотой - опыты, с теплотой - опыты, со светом, с электричеством, с
магнитами. Иной раз такой прибор построит - со шкаф величиной. И все на
один-два раза. Включит, запишет цифры и разбирает.
Когда Аня про свои дела расскажет, третья очередь - Сережи-астронома.
Вот кто действительно свои две тысячи в день оправдывал. Встанет раньше
всех, норовит убежать до завтрака и сидит у телескопа до ужина не евши. Еще
телефонную трубку снимет, чтобы его не отрывали.
Сережин телескоп стоял не в доме, а в обсерватории. Установлен был под
крышей, чтобы солнце его не нагревало, а в тени на Луне - вечный мороз и
тьма. Воздуха там не было, Сережа сидел в скафандре. И вот сидел он там, как
привязанный, по двенадцать часов подряд: наводил - фотографировал, наводил -
фотографировал.
И опять сначала. А после ужина еще часа четыре проявлял фотографии,
измерял и цифры записывал в толстую книгу. А что записывал? Номер звезды,
местоположение, величину. Попросту сказать - инвентаризация, на мой взгляд,
самое скучное дело. Я так и сказала Сереже откровенно: "Удивляюсь вашему
терпению, Сережа". Но, оказывается, в каждом деле свой интерес. Сережа
говорит мне с гордостью: "Мы, астрономы, - разведчики дальних дорог. Луну мы
изучили, передали людям на пользование, теперь с Луны прицеливаемся на
другие планеты". Я попросила его показать звезды. Он не важничал, не
чинился, позволил глянуть в телескоп. На Луне и так много звезд видно,
потому что там небо чище. А в телескопе все небо словно толченой пудрой
засыпано.
И каждая точечка - чужое солнце, вокруг него - земли, вокруг земель -
луны. Как рассказал мне Сережа, дух у меня захватило. Словно стою я на
берегу неведомого океана и плыть мне по нему всю жизнь, или словно в
библиотеку я пришла, а на полках миллионы книг, одна другой интереснее,
прочла первую про Москву, читаю вторую - про Луну, а все остальное еще
впереди.
Был у нас еще один Сережа - инженер. Этого мы звали Сережей-земным, а
астронома - Сережей-небесным. Сережа-земной небольшого роста, франтоват,
всегда при галстучке, брюки выутюжены, ботинки блестят, в танцах первый
кавалер, ночь напролет готов танцевать; пригласит, закрутит до упаду. Зато и
в работе горел, мастер - золотые руки. За дом он отвечал, за герметичность,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг