был спокоен. Рука его двигалась неторопливо, но безостановочно, как будто
Сергей писал под диктовку, и чистые ровные строки с закругленными буквами
ложились на широкий лист служебного блокнота. Кто бы мог подумать, что в
этих аккуратных строчках столько горечи!
"... на основании предварительных данных, причиной катастрофы послужила
повышенная электропроводность воздуха, вызванная хромо-хромосферойвспышкой
на Солнце. Вспышка наблюдалась в Западной Европе, но в Мезени ввиду
пасмурной погоды не была видна. Однако метеорологическая станция отметила
повышенную ионизацию воздуха, о чем было сообщено по телефону в 15 часов 52
минуты, за восемь минут до начала опыта.
Допускаю, что иностранный агент, известный нам под именем Лузгина,
скрыл эту телефонограмму от Валентина Николаевича Новикова, желая вызвать
катастрофу, подорвать доверие к нашему изобретению, сорвать снабжение
дружественной страны и международную торговлю электричеством.
В первые часы после катастрофы Валентин Новиков был занят ликвидацией
ее последствий. Прежде всего необходимо было обезопасить местность от
излучений ускорителя, свалившегося с разбитой вышки. Возможно, что в
дальнейшем В. Новиков занялся расследованием причин катастрофы. Боясь
разоблачения, агент стрелял в него и пытался скрыться на самолете.
Агент не мог увезти ценное оборудование - оно осталось на месте
катастрофы. Чертежи деталей, возможно, были в его распоряжении, но они не
представляют особого интереса, а принцип дальних передач без проводов
опубликован и известен физикам всех стран...
По-видимому, диверсант хотел дискредитировать ионосферную передачу,
показать ее ненадежность. Вероятно, он с самого начала рассчитывал
использовать хромосферную вспышку, но так как вспышки появляются неожиданно,
заранее знать время диверсии он не мог. Только случайно вспышка совпала с
началом опыта. Она могла появиться через неделю или две, и тогда диверсия
принесла бы еще больше вреда, оставив без тока уже работающие станки... "
Как случилось, что шпион пролез в их лабораторию? Сергей отложил перо
и, сжав голову руками, в десятый раз вспоминал тот несчастливый день. Они
упивались победой, молодые инженеры, неожиданно поставленные во главе
большого дела, были счастливы и великодушны. И тут пришел, к ним хмурый,
болезненный человек, неудачник, которого Глебычев чуть не уволил как не
справившегося с порученной работой. Лузгин уверял, что он увлечен и
заинтересован их идеей. Теперь понятно, что его интересовало! Он за все годы
не предложил ничего ценного. Естественно, ведь он пришел не помогать, а
портить. Друзья ценили его за старательность и терпение. Терпение! Шпион
должен быть терпелив, как кошка, подстерегающая мышь.
- Подстерег-таки!
"... Будучи руководителем отдельной лаборатории, я отвечаю за подбор
кадров, виноват я, и я несу ответственность за проникновение агента в
лабораторию. Никаких доводов в свое оправдание привести не могу, готов к
суровому наказанию".
Ах, как хотелось Сергею прожить жизнь безупречно! Как хотелось бы за
каждый час своей работы отчитываться с гордостью, никогда не краснеть за
себя, ничего не скрывать от детей и внуков, с высоко поднятой головой
говорить: "Я всегда поступал так, как нужно".
Сергей был честен, не гонялся ни за личной славой, ни за деньгами. Он
очень хотел быть по-настоящему полезным человеком. И вот не вышло. С виду
пустяк - неуместное великодушие, ошибка, небрежность. Можно сказать: "Со
всяким бывает". Но Сергей знает: ему нет оправдания. Человек не всегда имеет
право ошибаться. Если вы толкнули прохожего на улице - это неловкость.
Извинитесь и идите дальше. Но когда шофер сбивает машиной прохожего, его
судят. Тут извинениями не отделаешься. Если вы уронили пепел и прожгли себе
рукав, обругайте себя растяпой и идите в комбинат бытового обслуживания
штопать дырку. Но когда вы курите и роняете пепел возле бочки с бензином, вы
не растяпа, а преступник.
Сергей ошибся, допустил оплошность, не разгадал чужого человека. Но
из-за этого сорвана передача энергии из Мезени, под угрозой жизнь Валентина.
Никому, и Сергею в том числе, не нужны жалкие слова о нечаянной небрежности.
Не к чему искать оправдания, напоминать, что не он один виноват, что и
другие, специально занимавшиеся проверкой людей, не нашли ничего
подозрительного в личности и бумагах Лузгина. Виноваты многие. Но Валентину
это не поможет. И твердой рукой Сергей пишет на служебном блокноте:
"Я несу ответственность... я готов к суровому наказанию".
Одно смущает Сергея. Его накажут и, вероятно, отстранят от работы.
Валентин при смерти. В лучшем случае он будет долго лечиться. А теперь, как
никогда, работа требует не только руководителя, но энтузиаста, горячего
защитника, готового жизнь отдать за успех! Если бы только Валентин
выздоровел...
И в десятый раз за этот день Сергей снимает телефонную трубку.
- Справочная? Как здоровье больного Новикова? Что? Кудинова будет
оперировать? Сейчас я приеду, я хочу с ней поговорить.
2
Сергей приехал в больницу утром и несколько часов провел в приемной. В
одном углу комнаты висел плакат: "Мухи - источник заразы", в другом -
"Берегите детей от кори". И шагая из угла в угол, от плаката к плакату,
Сергей выучил наизусть каждый волосок на спине мухи, каждое пятнышко на коже
ребенка.
По настоятельной просьбе Сергея дежурный врач - знакомый уже нам старик
с острой бородкой - вызвал в приемную Кудинову. Поджидая ее, Сергей
представлял себе полную высокую седую женщину с большими сильными руками и
озабоченным лицом. Так выглядела женщина-хирург в районной поликлинике в
Москве, когда Сергей последний раз лечился там, лет десять назад.
И когда Кудинова вошла, Сергей был разочарован, даже возмущен.
Оказалось, что ассистентка профессора Бокова совсем молода (ей было не
больше двадцати восьми лет) и даже красива. У нее был высокий белый лоб,
черные волосы, соболиные блестящие брови. Чернота волос подчеркивала нежный
румянец.
Сергей заметил также, что Кудинова очень хорошо одета. Из-под
белоснежного халата виднелось глухое темно-зеленое шелковое платье с
кружевным воротничком, в ушах висели малахитовые серьги. Разочарование
Сергея переросло в беспокойство. Можно ли доверять жизнь Валентина этой
холеной женщине, которая так много думает о своей внешности.
Дежурный врач познакомил их. Кудинова спросила: "Больной - ваш брат? "
Этот привычный вопрос Сергей воспринял сегодня как оскорбление. У Валентина
есть в Москве двоюродные сестры - Галя, Валя и Нина. Формально Валентин им
брат, а на самом деле Сергей ему ближе, чем все сестры, вместе взятые.
Узнав, что Сергей и Валентин - не братья, Кудинова оставила не
свойственную ей мягкость, сказала четко и коротко:
- Положение больного угрожающее. Операция начнется через десять минут.
Возможно, мы пойдем на самые решительные и даже рискованные методы.
- Пожалуйста, не рискуйте, - возразил Сергей. - Не забывайте, что
Новиков крупный ученый. Недаром враги хотели отнять его у нас. Подумайте,
прежде чем рисковать.
- Боюсь, мне некогда будет советоваться, - холодно ответила Кудинова и
ушла, не подавая руки.
Сергей задержал дежурного врача и шепнул ему на ухо:
- Слушайте, доктор, неужели необходимо, чтобы оперировала эта особа?
Какой это врач - ни внимания, ни жалости. На операцию надела серьги! Это же
артистка какая-то, кинозвезда, а не хирург. Может быть, вы сами будете
оперировать? Пусть она консультирует.
Врач осторожно похлопал Сергея по плечу.
- Друг мой, - ласково сказал он, - не волнуйтесь. Серьги Кудинова не
надевала, она просто не сняла их, потому что из театра ее привезли на
аэродром. Я тоже могу делать операции, но я рядовой хирург, на все руки
мастер, а Кудинова - специалист, артистка, как вы справедливо заметили,
когда дело касается полостных операций. Вы же мужчина и крепкий человек. Как
мужчине, я вам говорю откровенно: у вашего друга только один шанс на жизнь,
и шанс этот - Мария Васильевна Кудинова. Сейчас без четверти двенадцать.
Позвоните часа через три и все будете знать.
3
"Ты настоящий хирург, Маруся, я верю в тебя, как в самого себя", - так
сказал Боков по телефону.
"Как в самого себя! " - приятно слышать похвалы, но Кудинова знает:
далеко ей до учителя.
Все годы после окончания института старый профессор был для нее идеалом
врача и человека. Кудинова мечтала с такой же точностью оперировать сосуды и
нервы, с такой же уверенностью вести больного по грани жизни и смерти, как
Боков, без колебания идти на риск, побеждать смерть мастерством и
хладнокровием.
Но хладнокровный профессор совсем не был равнодушным человеком. Он
отзывчиво выполнял все просьбы, иные злоупотребляли этим. Перед получкой
Боков, как правило, сидел без денег; в его кабинете постоянно ночевали
чьи-то родственники, а сам профессор писал свои труды в библиотеке. О
больных нечего и говорить. Ночью, зимой, в любую погоду, Александр Иванович
отправлялся на окраину, или даже за город, по просьбе знакомого врача,
лаборантки, уборщицы, бывшего студента, всякого человека, позвонившего по
телефону. Боков любил художественную литературу, но пропускал страницы, где
описывалась смерть. "Зачем смаковать страдание? " - говорил он. Боязнь
страданий у хирурга! Это противоречие удивляло Кудинову... Потом она поняла,
что Александр Иванович страстно ненавидит боль и смерть. И поэтому он
сражается с болью там, где она сильнее, со смертью, где она ближе всего.
Кудинова не обольщает себя - ей далеко до Бокова и как хирургу, и как
человеку. Она бывает нетерпелива, равнодушна, даже высокомерна, особенно с
мужчинами. Ее раздражает, что все они видят прежде всего ее брови, губы,
щеки. Поверхностный народ! Любуются внешностью, не думают, что перед ними
хирург. И какой - настоящий!
Нет, все-таки Боков перехвалил ее, видимо, хотел подбодрить. Настоящий
хирург в дороге спал бы всю ночь, чтобы прийти на операцию свежим,
отдохнувшим, полным сил. А она, как студентка перед экзаменом, припоминает
детали виденных операций, листает свои заметки, как будто в каких-нибудь
конспектах описан тот больной, которого ей предстоит спасать.
Рана в сердце! Не так давно это считалось верной смертью.
"Раненные в сердце выживают только чудом", - говорили доктора.
"Врач, который возьмется лечить такую рану, недостоин своего звания", -
это было написано в прошлом веке. И все-таки, нашлись смелые люди, которые
пытались лечить поврежденные сердца. Хирург Джанелидзе насчитал свыше
пятисот таких опытов за два десятилетия. Кудинова хорошо помнит его книгу -
лаконичные истории болезни так часто кончались словами: "Больной умер на
восемнадцатый день", или же "на восьмой день", или "на операционном столе...
" Все же смерть отступала. Оказалось, что даже остановка сердца - не конец.
Профессору Неговскому удавалось вернуть к жизни больных, у которых перестало
биться сердце в результате шока, потери крови, удушья, электрического
разряда. Было доказано, что умершего еще можно оживить через пять-шесть
минут после смерти, если снова привести в движение сердце. А потом появилась
новая медицинская техника, и профессор Боков начал свои операции. Кудинова
помогала ему несколько раз, но самостоятельно не оперировала ни разу. И вот
пришел час испытания, а она, как школьница перед экзаменом, шепчет: "Аорта,
венечные сосуды, блуждающий нерв... "
Пусть не изменит ей память, не спутает и не собьет ее. Пусть не
захватит у нее дыхание, пусть не дрогнет рука! От этих рук зависят жизнь
Валентина...
4
"Позвоните часа в три", - сказал дежурный врач. Нелегко дались. Сергею
эти три часа. Он не ушел из больницы и три часа провел в приемной, шагая из
угла в угол, от плаката "с корью" к плакату "с мухой", в то время, как
наверху шла борьба за жизнь Валентина, и каждая минута могла окончиться
трагически.
В просторной, светлой операционной собрались почти все медики
Мезенского строительства - пришли посмотреть редкую операцию. Пока
готовились инструменты, врачи с интересом рассматривали аппаратуру
Кудиновой: портативные электроножи и электроотсосы с крошечными моторчиками,
помещающимися в кармане халата, сверкающий никелем насос с двумя поршнями -
большим и маленьким - и стеклянные банки с физиологическим раствором и
кровью. В одной из них пульсировало человеческое сердце. Это сердце,
пережившее своего прежнего владельца и без него прилетевшее из Москвы в
Мезень, больше всего привлекало внимание врачей.
Валентина принесли около двенадцати часов; и вслед за ним в
операционную вошла Кудинова, держа на весу руки с растопыренными пальцами.
Лицо у нее было закрыто марлей, лоб туго затянут белоснежной косынкой, в
промежутке между косынкой и марлей виднелись черные брови и черные глаза.
Она вошла неторопливо и уверенно, как будто все опасения оставила за
дверью операционной. Возможно, она играла в спокойствие, как многие врачи, -
немножко для больного, немножко для окружающих, а больше всего - для самой
себя. Врач и генерал должны выглядеть уверенными, чтобы их распоряжения не
вызвали ни тени сомнения.
Зрители отступили, очистив полукруг у стола для Кудиновой, ее
ассистента и сестры. Валентин был без сознания, лежал вялый, с полузакрытыми
глазами. Нос у него обострился, глаза ввалились, кожа туго натянулась на
скулах. Пожалуй, он не узнал бы себя, если бы мог увидеть свое отражение на
металлическом колпаке рефлекторной лампы.
Ему прикрыли лицо наклонной занавеской, обложили грудь и живот
простынями и салфетками, оставив только небольшой квадрат на груди, густо
смазанный йодом. Кудинова взяла в руки нож и, нахмурив брови, прикоснулась к
желтой от йода коже. Врачи затаили дыхание. В наступившей тишине слышен был
только один звук - мертвящее жужжание электрических моторчиков.
Кудинова, казалось, работала неторопливо, но на самом деле очень
проворно. Ее гибкие кисти все время находились в движении. Правая рука еще
работала, а левая уже тянулась за следующим инструментом. Кудинова порывисто
произносила: "Нож... расширитель... тампон... салфетку... зажимы! ". И не
оглядывалась, когда сестры вкладывали ей в руку нужный инструмент, резала,
расширяла, перекусывала ребра, закрывала сосуды блестящими серебряными
зажимами...
Она вырезала в груди довольно большой квадрат, откинула лоскут с
прилегающими мышцами, словно отворила окошко в грудную полость. Внутри все
было затоплено кровью. Сердце билось очень часто, то показывая свою
глянцевитую поверхность, то скрываясь в крови. Кудинова осушила кровь и
очень ловким, точным движением вывела сердце из грудной клетки. Теперь оно
билось у нее на ладони - единственный живой кусок в неподвижном теле
Валентина, как бы последнее средоточие жизни...
И вдруг сердце остановилось. Оно перестало трепетать, словно не
захотело жить у всех на виду. Жизнь ушла...
5
Это произошло в 12 часов 26 минут. Кудинова взглянула на часы. Она
потратила одну секунду на это именно потому, что секунды сейчас решали все.
Остановка сердца, прекращение дыхания носит название клинической смерти.
Человек уже мертв. Но, жизнь вернется к нему, если дыхание и работу сердца
врач сумеет восстановить. На все это отведено пять-шесть минут. Через
пять-шесть минут после остановки сердца начинает умирать мозг. Тогда уже
окончательная смерть - неотвратимая.
Все врачи видели, что сердце остановилось. Единый вздох нарушил тишину.
- Адреналин! - потребовала Кудинова.
Адреналин - гормон надпочечной железы - возбуждает сердце. Когда мы
волнуемся, в нашей крови избыток адреналина. Иногда он помогает при
остановке сердца: дает нужный толчок.
Не очень твердыми руками, молоденькая сестра вручила Кудиновой заранее
заготовленный шприц. Кудинова повторила впрыскивание несколько раз, но
адреналин не помогал. На это ушла одна минута.
В некоторых случаях полезно вливать кровь небольшими порциями.
Повторные толчки пробуждают сердце, как бы напоминают: "надо работать".
Вливания заняли полторы минуты. Напрасно!
Иногда помогает массаж сердца: легкое сжатие или поглаживание. Смысл
тот же: возбудить сердце, ввести его в привычный темп.
На массаж ушла третья минута и начало четвертой.
Никто не проронил ни слова. Медики молча следили за этой роковой
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг