химии, подгоняя друг к другу эти молекулы. Только совсем недавно мы
научились отливать любую молекулу, любого состава, лепить предметы любой
заданной формы.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СКАТЕРТЬ - САМОБРАНКА
ГЛАВА 12.
КОГДА ГОРЫ ЛЕТАЮТ
Кадры из памяти Кима.
Круглый экранчик браслета, на нем что-то смутное, не в фокусето ли
узоры на потолке, то ли бахрома скатерти. Но "омеги" нет, разговор не
окончен, и голое слышен явственно:
- Так интересно было. Гхор рассказывал про свое детство. Оказывается,
он вырос в горах, без друзей, без товарищей, совершенно одинокий. И в
четырнадцать лет убил бешеного слона.
- Лекция такая была, что ли?
Гхор вырос в горах, у подножия хребта Каракорум, на границе Кашмира и
Кашгарии.
Из окна своего дома он видел горы, видел бурлящий поток, угрюмые
скалы и остроконечные вершины - острые каменные зубы, прокусившие облака.
Горы были домом Гхора, его детским садом и стадионом. Он научился
карабкаться чуть ли не раньше, чем ходить. В раннем детстве смотрел на
горы, задрав голову, ставши подростком, попирал их ногами. Лучшим
удовольствием было для него, одолев вершину, горделиво взирать сверху вниз
на тучи, на равнины, подернутые лиловой дымкой, с кучкой домов - ничтожных
песчинок, и примериваться к еще не побежденным высотам вплоть до Чогори,
второй горы Земного шара, намечать тропинки на их склонах, мысленно
одолевать кручи. Другие мальчики мечтали о крыльях, об акваланге, о
подводной лодке, о домашнем какбудторе. Мечтой Гхора был кислородный
прибор: без кислорода нельзя забраться на Чогори.
Мать его была здешняя, из буришей. Так назывался немногочисленный
народ, населявший всего два ущелья в горах, но сохранивший своеобразный
древний, возможно досанскритский, язык. Далекие предки Гхора были горными
пастухами, ближайшие - мастерами откорма и удоя, и мать его работала
ветеринаром. А отца своего Гхор не знал, и, если спрашивал о нем, мать
отворачивалась и говорила: "Ведь нам и вдвоем хорошо? Нам никто не нужен,
правда?"
Позже по отрывочным намекам Гхор узнал историю родителей. Будучи
студенткой, мать Гхора полюбила человека с равнины, смуглого весельчака,
песенника и поэта. Застенчивой и хмуроватой уроженке гор он казался
воплощением солнца, радости и страсти. Противоположности сходятся -
молодые люди полюбили друг друга.
Но потом несходство развело их. Она была натурой цельной, в любви
жадной и властной, для нее любовь затмила весь свет, а ему в розовом саду
стало душновато, его тянуло к людям, шуткам и песням. Она ревновала,
упрекала, плакала, клялась в любви, требовала клятв. Нельзя перекармливать
человека сладостями. Мать Гхора, сама того не понимая, превратила любовь в
тягостную обязанность, задушила ее поцелуями. Подруги пробовали помочь
советами, но она с презрением слушала "девушек с равнины" с их хитростями
и компромиссами. Считала, что за любовь муж должен отдать себя ей без
остатка. Все или ничего! И, не получив "все", убежала в горы с маленьким
сыном, гордая и разочарованная.
- Нам и вдвоем хорошо. И никого нам не нужно, правда?
- Правда, мама, правда, - отвечал маленький Гхор и целовал мокрые
щеки.
В четыре года он говорил так с полной искренностью, целовал мать
нежно и старательно, в восемь лет твердил привычные слова с некоторой
торопливостью, в двенадцать - нехотя, осуждая в душе женскую
чувствительность, совсем неуверенный, что ему никого не нужно.
Мать сама учила его читать, писать и считать. Когда ее знаний не
хватило, на помощь пришел телевизор. По телевидению передавали полные
программы школ и институтов, можно было подключиться к любой записи или
проектировать комплекты катушек: "уроки химии", "уроки математики" и
прочие. В зимние дни Гхор с утра до вечера просиживал перед экраном. Экран
был единственным окошком в мир, как бы подзорной трубой, направленной на
равнину. В поле зрения трубы попадали непривычно одетые люди с не очень
понятными переживаниями, города, станки, самолеты, ракеты...
Но страны и планеты, втиснутые в рамку экрана, казались Гхору
ненастоящими, игрушечными, придуманными для развлечения. И учителей своих
телевизионных мальчик не уважал. Ведь он мог в любую минуту лишить их
голоса, чуть - чуть повернув рукоятку громкости, и посмеиваться, глядя,
как они размахивают руками, открывают рот, а слово вымолвить не могут, не
могут даже пожурить шалуна. Гхор учился не слишком прилежно, может,
потому, что науки казались ему маловажными. Все они служили крохотному
мирку экрана, такому ничтожному по сравнению с величественными громадами
гор.
Всерьез интересовало Гхора только всамделишнее, то. что имелось в
горах: снега, ледниковые потоки, лавины, камни, звери. Гхор любил пугать
горных козлов, любил метким камнем пришибить шипящую змею, в пестрой чаще
выследить притаившегося леопарда и, прицелившись из настоящего глушителя,
мысленно нажать кнопку "выстрел". Нажимал он, конечно, мысленно,
понастоящему стрелять в заповеднике запрещалось.
Лишь один раз в жизни Гхору довелось выстрелить в крупного зверя. Он
был подростком тогда, ему уже исполнилось четырнадцать лет. Как раз
накануне мать предупредила его: "Не ходи в лес несколько дней: в
заповеднике взбесился дикий слон". Естественно, Гхор поступил как раз
наоборот, как и полагается четырнадцатилетнему искателю приключений: лишь
только мать улетела к больным овцам, он схватил двуствольный глушитель и
побежал к опушке.
Уже издали мальчик услышал голос слона: взбесившийся зверь трубил
хрипло и гневно. Гхор остановился на минуту, вставил боевой патрон,
пересилив страх, кинулся наперерез. Гораздо раньше, чем ожидал, он услышал
топот, треск сломанных стволов, человеческий крик... и увидел, как по
поляне мчится лесник, так и не успевший снять со спины глушитель. Гхор
увидел бледное, искаженное ужасом лицо, хобот, взвившийся толстой змеей...
и выстрелил. Заряд сработал не сразу, слон пробежал еще несколько шагов,
даже успел швырнуть человека в кусты и рухнул, пригнув к земле тонкий
ствол дерева... Когда спасенный на четвереньках выполз из колючек, он
увидел, как на огромной серой туше пляшет мальчишка - горец и поет
победную песнь без слов.
Да, это была прекрасная победа, не хуже, чем победа над вершиной. Там
ноги попирали каменную массу, здесь - живую гору мяса.
По древнему обычаю, победителю вручили хобот - самую вкусную часть
туши. Гхор принес домой добычу c некоторой опаской: боялся выговора за
безрассудство.
Но дочь гор сказала:
- Ты будешь настоящим мужчиной, сын мой. А твои ровесники с равнины
умеют только гулять по аллеям парами и кушать котлетки, прожаренные в
инфраплитах. Никому из них даже в руки не дадут глушителя.
- Мне бы хотелось посмотреть на этих мягкотелых, мама, - заметил
Гхер. - Давай слетаем на равнину.
- Нет, мальчик, на равнине нет ничего хорошего.
Люди кишат там, как муравьи. Их так много, что они даже не знают друг
друга по имени, проходят мимо не здороваясь, не заговаривая. Воздух там
мутный и пыльный, у людей мутные головы и пыльные души. Только в горах
душа чиста. Счастлив тот, кто никогда не спускался на равнину.
- А мне все - таки хотелось бы посмотреть, мама. Я не буду там жить.
Но я хотел бы посмотреть.
С геречью слушала мать неразумного сына. Она не понимала, что покой
нужен только усталому. Оглушенный шумом дорожит тишиной, но не дорога
тишина тому, кто не слышал грохота. Извечная история: умудренные жизнью
родители хотят избавить детей от ожогов, а дети лезут в пламя, мечтают
гасить его обжигаясь.
- Ты не понимаешь, что такое равнина. Я не пущу тебя, не пущу!
Но два года спустя равнина сама пришла в горы.
Весной в ущелье появились изыскатели с вешками, трубами, мелкими
кибами. Неловкие люди равнины лазили по бокам гор, выслушивали,
высматривали, вымеривали, тревожили тишину небольшими взрывами...
- И здесь пылят, - ворчала мать Гхора. - На равнине им уже тесно.
Потом поползли слухи: через горы пройдет канал.
Он соединит долину Инда с Яркенд - Дарьей, Пакистан с Западным
Китаем. Перевал Шингшал взорвут, перешибут главный хребет, города и все
ущелья буришей окажутся на дне озера. Мать Гхора не поверила, было, но
слухи подтвердились. В июне пришло распоряжение отвести стада севернее.
Район перевала объявили опасной зоной, на всех тропинках стояли
фотоэлектрические сторожа, предупреждали многозначительным тоном:
"Осторожно, вы вступаете в опасную зону. Берегите жизнь!"
Но какой сторож, даже не фотоэлектрический, может yдержать
любопытного юнца? Гхор знал все проходы между скалами и все лазейки,
непросматриваемые фотоэлементами. Мог ли он пропустить такое зрелище, как
взрыв перевала? И когда по радио громогласно вещали:
"Зона очищена, нет людей на дистанции в тридцать километров", Гхор
уже лежал в тайной пещере прямо против перевала, в каких-нибудь шести
километрах от обреченной седловины.
На перевал он глядел, как с самолета. По бурому боку хребта желтой
змейкой вилась дорога. Полз в ущелье грязно - белый язык ледника. И на
седловине лежал еще снег. Взобравшись туда, дорога ныряла в коридор,
прикрытый сводом от лавин. В бинокль можно было различить, как
выкатывались из черной норки игрушечные машины. Можно было различить и
людей, совсем крошечных, меньших, чем на экране телевизора. И Гхора не
оставляло презрительное сомнение:
"Не сладят эти козявки с горами. Понапрасну суетятся".
Но он ждал терпеливо, как охотник, как кошка у мышиной норки. Лежал
до полудня, в полдень закусил сухим сыром, запил водой, ближе к закату еще
раз закусил. Заснул, укрывшись буркой, и проснулся, когда по радио
объявили:"Через час - взрыв".
Разноцветные игрушечные автобусы поспешно катились вниз - в
перламутровую мглу Кашгарской равнины. Самолеты, кружившие над перевалом,
как комары, подобно комарам исчезли, когда взошло солнце. Розовыми стали
ледники на далеких тибетских горах.
Осталось двадцать минут до взрыва!
Осталось пятнадцать минут!
Гхор не знал, что вместе с ним ждут решающей минуты миллиарды
взволнованных зрителей. На Земле не раз сносились горы и даже хребты, но
впервые это делалось с помощью лезвия Нгуенга - не очень понятного
явления, приносившего одно открытие за другим. Сам Нгуенг считал, что его
лезвие - это пограничный слой двух сталкивающихся полей, что возникающие
здесь сверхнапряжения разрушают не только ядра и электроны, но и поле
тяготения, что горы, подрезанные лезвием, улетят в космос. Опыты с
отдельными холмами удались - решено было сделать пробу с целой горой.
Сам Нгуенг, уже глубокий старик, слепой, лежал у телевизора,
напряженно вслушивался в торжественный голос диктора.
- Осталось три минуты.
- Две!
- Одна!!!
На склоне, приговоренном к изгнанию, гремел одинокий человеческий
голос. Это грохотал рупор, который и сам должен был взлететь с Шингшалом
вместе.
- Десять секунд... пять, четыре, три, две...
Свет ударил в глаза. Гхор, наверное, ослеп бы, если бы не снежные
очки. Как будто второе солнце осветило горы. Желтыми, зелеными, интенсивно
фиолетовыми стали снежные вершины. Самые далекие хребты появились из мглы
- пики Памира на севере, Гималаи на юге. И Кашгарская долина, вечно
скрытая дымкой, прорисовалась вся, как на карте, - реки, дороги, селения,
как будто сдернули занавеску с нее.
А Шингшал? Целая гора снялась с подножия, снялась и пошла вверх,
набирая высоту. Ушла в небо вместе с извилинами дорог, кудряшками лесов,
со снежной своей холкой. Вознеслась, стряхивая скалы налету.
Секунда, другая, третья... все это продолжалось секунды. Гора
съеживалась на глазах, обволакивалась дымкой, превращалась в камешек, в
светлый комочек, во вторую Луну, освещенную восходящим солнцем. Высунув
голову, Гхор провожал ее глазами, словно друга, улетевшего в небо. И тут
грянул удар. Грохот донесся до убежища Гхора. Воздушная волна закинула его
в пещеру, в самый дальний угол. Потом с неба посыпались скалы, словно
тупые молоты ковали землю, горы вздрагивали от каждого удара. А это были
всего лишь песчинки, пыль, сдутая с улетевшего массива.
Тряслась земля, катились небесные скалы. Ошеломленный юноша осторожно
ощупывал себя: на месте ли руки, ноги? И вот тогда, в пещере, он
почувствовал, что неправильно представлял себе мир. До сих пор ему
казалось, что горы - это подлинное, а все остальноезанимательные- картинки
в телевизоре. На самом деле горы были украшением, заповедником старой
природы, а подлинные дела творились людьми равнины. Горы стояли временно,
как декорации на горизонте равнины. А когда они стали мешать, равнина
сбросила их с планеты за ненадобностью.
И ночью Гхор ушел на равнину - к истинным властителям планеты Земля.
Ушел, оставив записку: "Прощай, мама, не сердись, я хочу посмотреть мир".
Уйти у него хватило решимости, но не хватило мужества, чтобы вступить
в спор с матерью и настоять на своем.
Выше говорилось, что историки эры единства и дружбы выделяли целый
век орошения планеты и за ним век осушения. В общих чертах это было
справедливо. Но конечно, не надо себе представлять, что гидротехники
начали свои работы в 101 году по новому летосчислению и завершили в 199 -
ом. Многие оросительные работы были выполнены еще в предыстории - во
втором и первом тысячелетиях и еще того раньше, до начала европейского
летосчисления. Но самые недоступные пустыни дожили и до конца века
осушения. Последней была Такла - Макан в Центральной Азии.
Природа как будто нарочно отгородила этот край от влажных морских
ветров. С севера - Тянь - Шань, на западе - Памир, на юге - хребты Тибета
и Гималаи.
На восток ворота открыты, но до океана три тысячи километров. Сто
миллиметров осадков доставалось этой стране на весь год - в десять раз
меньше, чем нужно в субтропиках.
Но в конце концов дошла очередь и до этой обделенной земли.
Инженеры предложили проект: проламывается югозападная стена - горы
Каракорум; пустынная впадина соединяется с долиной реки Инд. На Инд,
правда, рассчитывать не приходится. Эта река не слишком многоводна и давно
израсходована на орошение сухих степей Пакистана. Но инженеры намеревались
использовать Инд только как естественный водопровод - подавать по нему
талую воду антарктических айсбергов или опресненную океанскую, качать ее
вверх по реке, по ступеням озер, с плотины на плотину.
Необходимые сооружения на Инде уже имелись. Плотины были построены
еще лет двести назад, когда энергию падающей воды превращали в
электричество.
Позже, когда ядерная энергия вытеснила и черный и голубой уголь,
гидростанции строить перестали. К чему плотины, если энергию мог дать
стакан воды?
Именно такую портативную энергостанцию, заряженную стаканом воды,
выдали на руки Гхору - рядовому землекопу стройки.
Он получил фотонную лопату, проучившись на курсах землекопов всего
три месяца. Удивительного тут нет ничего. Ведь лампу умеет зажигать
ребенок, ничего не ведающий о законе Ома, хотя десятки гениальных людей
полвека потратили, чтобы изобрести эту лампочку.
И фотонная лопата была проста в обращении. А в устройство ее Гхор мог
и не вникать. Генератор фотонов находился в свинцовом кожухе под пломбой,
рабочему запрещалось туда заглядывать. Его дело было копать лучами.
Никогда не забудет Гхор первого учебного выхода на стройку. Крылья
доставили их на трассу будущего канала. "Взрыв только наметил русло,
проложил неровную трещину, выворотил скалы, накидал угловатые глыбы. В
горах было неприбрано, словно в комнате восле веселой вечеринки, когда
гости только что разошлись. Приходилось подчищать русло вручную. "Вручную"
означало ручными фотонными лопатами.
Инструктор расставил своих учеников цепочкой. Гхор cказался на правом
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг