отговаривать: дескать, вы такая молодая и красивая, а условия жизни на планете
чрезвычайно опасны... Лучше бы он этого не делал, может, теперь она не лежала
бы, заваленная обломками взорванного здания, в кромешной тьме.
Пыльно, тесно, жестко, неудобно. Придется ждать до тех пор, пока спасатели
не разберут завал, ничего не поделаешь. Она отлежала бедро, словно колючками
нафаршированное, и перевернулась на другой бок. Все тело ныло как избитое,
слипались глаза, ну и ночка выдалась, вот тебе и криворотый, надо же случиться
такому, ни за что бы не поверила.
С первого же дня, когда криворотый появился с Рончем в столовой, он словно
приворожил ее непонятно чем. Сухопарый и жилистый, с проседью в коротко
стриженных волосах, глаза серые с желтоватыми искорками, словно у диковинной
рептилии, нервно кривящийся тонкогубый рот. Необычный человек, весь дерганый,
изломанный, однако при этом в нем ощущалась какая-то взрывная внутренняя сила.
Мужчины такого склада ее вовсе не привлекали, вот смуглый крепыш Абурхад ей
нравился, но того давно заполучила цепкая худосочная докторша. Однако стоило
криворотому появиться за облюбованным им столиком возле фонтана, невесть почему
ее то и дело охватывала робость, по жилам шла потаенная дрожь, и с тревожной
досадой она думала: да что ж это такое творится, неужто влюбилась?
В разговорах с ней Тарпиц называл криворотого почему-то сумасшедшим
рыбоглазом и при этом заливисто хихикал. Так, словно сам не был из этой поганой
секретной братии. А когда Тарпиц предупредил ее, что криворотый не в своем уме
и очень опасен, она поняла наконец, почему с первого взгляда этот человек ее
взбудоражил, вызвав и подспудное влечение, и отторжение разом. Все-таки от него
веяло затаенной горькой бедой, но не гнилью, как от Тарпица, который своими
замашками неуловимо напоминал ей бывшего мужа. Такое же самодовольное животное,
извлекающее гаденькое удовольствие из чужого унижения. Когда этот пухлячок
усаживался перед ней в кресле и с ухмылкой расстегивал брюки, она люто
ненавидела его, но послушно вставала на колени, склонялась и вбирала в рот
набрякший член, вздымающийся из рыжеватой кудрявой поросли, а разнежившийся
Тарпиц стискивал ее груди, принимался играть ими, задавая ритм, то быстрый, то
медленный. При этом неизменная презрительная ухмылка Тарпица была хуже всего,
даже нестерпимей, чем его паскудная привычка щипать ей соски, задыхаясь в
оргазме.
Пожалуй, если бы Тарпиц не приказал, она ни за что не легла бы с
криворотым. Хотя тот ухитрился невесть чем задеть ее за живое, поди разбери
как. С того недавнего дня, когда он впервые появился в столовой, каждым вечером
перед сном ей невольно вспоминался его сощуренный взгляд, то мягкий, то
царапающий, почему-то приходили на ум незначащие слова, которыми они
перекидывались за день.
Вчера перед его приходом она пошла в ванную и, стоя под душем, придирчиво
разглядывала себя в забрызганном зеркале, поворачиваясь то так, то этак.
Гадала, нравится ли она ему, такая вот дебелая и сисястая, может, он худеньких
предпочитает. Собственные увесистые груди ее смущали, куда лучше аккуратные
маленькие титечки, можно без лифчика ходить. С досадой она отвернулась от
зеркала, вспомнилось, что монашествующим строжайше запрещено взирать на свою
наготу. Пускай не в монастыре, все равно ее предназначение быть невестой
Харашну. Она продолжала ею быть даже теперь, после того как она похабно
изменила Ему с криворотым. Хотя на все воля Его, быть может, Он сподобил ее
заранее узнать, какие невероятные наслаждения ожидают ее в небесных садах.
Прежде никогда и ни с кем ей не было так потрясающе сладко, так привольно
и просто, ни капли страха, наоборот, хотелось еще и еще. Когда под утро
настырный криворотый совсем умаялся и уснул, она долго сидела на краю постели,
глядя на его безмятежное костлявое лицо, а в прикроватной тумбочке лежал
инъектор, который дал ей Тарпиц. Проще простого, тихонечко приложить к его
голому плечу, нажать на клавишу, и все. Вечером перед его приходом она
нисколько не сомневалась, что сделает это не моргнув глазом. А теперь
почувствовала, что не может, никак не может после того, что испытала с ним,
сделать ему укол. Даже ради того, чтобы наконец вырваться с проклятущей Тангры.
Пускай Тарпиц попробует сам, если так хочется.
Захотелось пить, она протиснулась ощупью к фонтану, свесилась через бортик
и жадно, с прихлюпом стала хлебать воду. Потом блаженно растянулась на жестком
полу. Есть хотелось тоже, но тут уж ничего не поделаешь.
Мало им было сделать ее стукачкой и послушной блядью, теперь ей велели
взять на душу грех смертоубийства. Известное дело, стоит дать дьяволу палец,
сграбастает всю руку.
Впервые дьявол явился в образе молодого человека с маловыразительным лицом
и вкрадчивыми манерами, похожего на клерка средней руки. Да он таковым и был,
просто тянул служебную лямку не в банке или муниципалитете, а в секретном
ведомстве. Появившись на экране комфона, он заявил, что ему очень, ну просто
очень нужно познакомиться с ней и задать несколько важных вопросов, этим она
окажет ценную услугу правительству, надеется, она все прекрасно понимает и
никому не расскажет об этом разговоре. Послать его подальше не хватило духу,
притом ее разбирало любопытство, она совершенно не могла себе представить,
зачем ее вызывают.
Первую встречу дьявол назначил вечером в задрипанном офисе мелкой
туристической фирмы. Очень вежливо стал задавать пустяковые вопросы о некоторых
ее знакомых, предложил рассказать поподробнее об их привычках, склонностях и
круге общения. Побеседовав эдак с полчаса, рассыпался в благодарностях и
попросил увидеться через шесть дней, в то же время и на том же месте. Она даже
почувствовала легкое разочарование, нафантазировала себе невесть что, а речь
пошла о всякой ерунде, ничего такого особенного.
После нескольких встреч и бесед в том же духе дьявол предложил ей, раз уж
она добровольно помогает его ведомству и дает ценную информацию, оформить сущую
мелочь, а именно дать согласие на сотрудничество в письменном виде. Так у нас,
мол, заведено, сами понимаете, начальство просит. Что ж, она решила не
артачиться и написала под его диктовку обязательство. По молодости, по глупости
чего не сделаешь, а терпеливо, шаг за шагом обрабатывать и втягивать в свою
паутину они умеют, ничего не скажешь.
Учтиво улыбаясь, молодой клерк предложил ей избрать псевдоним, и она по
странному шутливому наитию вдруг сказала: "Монахиня". Милостивый Харашну, ведь
у нее тогда и в мыслях не было пойти в монастырь, наоборот, они с Инзуром
совсем недавно решили пожениться. Хорошо, сказал клерк, здесь в углу напишите
свой псевдоним, а внизу поставьте подпись и укажите дату, будьте добры.
Положив подписанный ею листок в папку, дьявол и вдруг резко сменил тон с
любезного на подчеркнуто приказной и велел ей рассказать об отношениях с
Инзуром. Вот тут-то она и поняла, что влипла, теперь никуда не денешься.
Оказывается, завербовали ее из-за будущего мужа, все предшествующие чепуховые
разговоры дьявол вел для отвода глаз, ради того, чтобы получить от нее
расписку.
Хотя кто его знает, с тех пор она перевидала множество этих сволочей, все
разные, и все на одну колодку. О чем только они ее ни расспрашивали, диву
даешься, зачем им это надо знать? Всех их отличала коварная манера среди
пустопорожней болтовни спрашивать о чем-то для них крайне важном, будто бы
невзначай, а потом въедливо допытываться, уточнять, копаться в деталях. Нипочем
не разберешь, то ли они тешат собственное досужее любопытство, то ли
действительно их поганое ведомство старается знать подноготную каждого, на
всякий случай, мало ли что.
Она возненавидела мужа еще и потому, что приходилось про него рассказывать
этим сволочам под диктофон, а потом как ни в чем не бывало ложиться с ним в
постель. Хотя ведь ничего такого особенного по их части за Инзуром не
числилось, не шпион и не террорист, просто известный человек, имеет влияние на
публику, значит, необходимо накапливать о нем информацию. И они старательно
дознавались у нее, с кем он дружит, а кого не переваривает, как проводит свой
досуг, чем увлекается, какие имеет привычки. Эта двойная жизнь прямо с ума ее
сводила, перекручивала, разламывала изнутри. Может, не будь этого, сложилось бы
иначе. Хотя нет, о разводе она ни капельки не сожалеет, осталось лишь пятно на
совести оттого, что приходилось быть при собственном муже стукачкой.
Экая дуреха, возомнила, что если уехать как можно дальше, в несусветную
глушь, то они оставят ее в покое. Как бы не так! Ни в больнице, ни в монастыре,
ни в гарнизонной столовой - нигде они ее в покое не оставят, сволочи поганые,
они всегда будут вызывать и выспрашивать, будут требовать уточнений и
подробностей, прикажут разузнать побольше, обольстить, переспать, а потом
поделиться впечатлениями. Будут дотошно выведывать о муже, о знакомых, о
любовниках, об игумене, о наставнице, о молитвенных практиках, о том, кто как
трахается, кто с кем трахается, да будь они все прокляты, трижды прокляты!
Сегодня на рассвете она сидела в кресле, пристально разглядывая спящего в
ее постели мужчину, и совершенно не понимала, почему сумасшедшему криворотому
вынесли приговор. Он и не подозревает ни о чем, крепко спит, его костистое лицо
разгладилось и помягчело, а в тумбочке лежит инъектор. Она пыталась раззадорить
себя, распалить, возненавидеть этого сумасшедшего рыбоглаза с его длинным и
крепким, возненавидеть себя за то, что осквернила свое предназначенное Богу
лоно, и выполнить приказание. Сволочи поганые, превратили ее в доносчицу и
блядь, подстилку и подтирку, а теперь вот один из них, уже который по счету, ею
попользовался всласть, рыбоглаз проклятый, дьяволово семя, и уснул себе
преспокойненько. Ведь наверняка за ним числится немало, если свои же решили от
него избавиться. Ее дело подневольное, чей приказ, на того и тяжкий грех
перейдет, а она получит деньги, разорвет контракт и уедет отсюда. Нет, не
поднималась рука достать инъектор из тумбочки.
Как же вышло, что впервые она ничего не боялась, позволила криворотому все
и содрогалась от восторга, когда он бурно кончал в нее, прямо безумие какое-то.
Лишь оставшись одна и торопливо собираясь на работу, попыталась вспомнить,
какого числа у нее в последний раз шли месячные, кажется, нынче именно те самые
дни, опасные. Ладно, милостив Бог, на все Его воля. Не может быть, чтобы за
такую ночь сплошного небывалого счастья, Он ее наказал ребенком. Тишина и мрак
давили чугунным гнетом, она снова повернулась с боку на бок, нашарила и
отшвырнула кольнувший в бедро зазубренный осколок пластикового стула. Наручные
часы остались в раздевалке, на работе она их не носила. Времени прошло невесть
сколько, ее похоронило живьем под обломками, вокруг не слышно ни единого звука.
Что же стряслось? Да неужто все погибли? Жуть какая, уж лучше бы задавило
сразу. Так вот оно что, Бог посылает ей темную и страшную смерть после темной и
страшной жизни - значит, ничего иного она не заслужила. Мерзкая, мерзкая
насквозь, грязная, лживая, грешная, поделом ей...
Она прямо не поверила себе, когда внезапно до ее слуха донесся мягкий
шорох разгребаемого завала. Кто-то ворочал куски плит наверху, над ней, совсем
близко. Сообразив, что спасатели ищут наобум, она закричала во весь голос: "Эй,
сюда, я здесь, копайте здесь!" В ответ ни слова, не слышат они, что ли? Тогда
она вытащила из кармашка на поясе свой кассовый аппаратик и принялась колотить
им по звонкой чаше фонтана.
С той стороны, где смятый в лепешку стол, с шумом отвалился здоровенный
кусок плиты, в треугольной дыре забрезжил слабый свет, сыпанула на пол
стрекочущая щебенка, по бледному плоскому лучу поплыли пыльные завитки. Пытка
темнотой и неизвестностью окончилась. Не помня себя от радости, она поползла к
светлому треугольнику и вдруг замерла, содрогнулась: мерещится ей, что ли? Нет,
не мерещится. В отверстии показалась бородавчатая красная лапа, энергично
разгребающая обломки.
Истошно завопив, она швырнула разбитый кассовый аппаратик, промахнулась и
отпрянула, больно стукнувшись об нависающую плиту затылком. Сразу же схлынул
первоначальный испуг: и чего переполошилась, это всего-навсего корнеозавр, он
ей ничего не сделает. Но ведь красные ящеры близко к людям не подходят,
сообразила она, значит, наверху нет ни единой живой души.
Как бы в нерешительности могучая лапа сунулась глубже, пошарила туда-сюда,
потом исчезла. Наверху заскрипели тяжелые шаги, ящер неспешно удалился.
Дыру он раскопал не очень большую, но пролезть в нее вроде можно. Неужели
все погибли, как же так, поселок разгромлен, по нему безбоязненно разгуливают
ящеры, она здесь одна, и помочь ей некому. Закусив губу, она лихорадочно
прикидывала, как быть дальше.
Прежде всего надо хоть выглянуть, разобраться, что делается снаружи. Вот
же беда, икстер и бронекостюм остались в раздевалке, без них лезть наверх
означает искать себе неминучую смерть. Но ведь и сюда запросто может вползти
сквозь дыру какая-нибудь гадина вроде живодрала или наплюйки - стоит ли этого
дожидаться?
Собравшись с духом, она протиснулась в узкий лаз, вылезла наружу,
вскарабкалась на груду обломков и, выпрямившись во весь рост, огляделась
вокруг.
В багровый диск закатного солнца до середины погрузилось зазубренное
лезвие горного хребта, от поселка остались лишь покрытые копотью развалины, и
над ними там и сям курились дымки, едкий запах горелого пластика щекотал
ноздри.
Да, так и есть, война.
После ракетного залпа долина превратилась в радиоактивную пустошь,
спастись невозможно, сейчас гамма-лучи пронизывают насквозь тело и гложут
костный мозг. Но умереть от лучевой болезни она просто не успеет, голодная
смерть ей тоже не грозит, ведь вокруг полным-полно всяких тварей, а у нее нет
никакого оружия.
Нигде не видно ни единого человека, все они погибли, все до одного: и
криворотый, и Абурхад, и Тарпиц. Что же это, Господи помилуй, разгромленный
поселок мертв, она осталась одна, совсем одна здесь, на этой планете.
Вызволивший ее из-под завала красный ящер стоял поодаль, склонив набок
большелобую рогатую голову, его фасетчатые глаза тупо выпучились на нее. Вдруг
он пригнулся, поводя мордой над мешаниной разбитых панелей, ухватил одну из них
за арматурные прутья, торчащие из надлома, без малейшей натуги поднял и
отбросил тяжеленную плиту прочь, словно клочок бумаги.
Может быть, там есть живой человек и ящер его и учуял, подумала она с
замиранием сердца. Могучий зверь немного потоптался на месте, обследуя
развалины, потом принялся усердно разгребать обломки. Вскоре наружу торчал
только его подрагивающий плоский хвост. Разнокалиберные куски вибробетонита
лихо вылетали один за другим, грохаясь вокруг ямы и вздымая клубы пыли.
С опаской оглянувшись по сторонам, нет ли поблизости каких-нибудь гадин,
она уселась на покореженную вентиляционную трубу и стала терпеливо дожидаться,
чем окончатся раскопки. Если под развалинами еще кто-то уцелел, по крайней мере
не придется умереть в безысходном одиночестве.
Наконец ящер вылез из ямы, встряхнулся, повернул к ней шипастую морду с
выпуклыми розовыми глазищами. Казалось, он чего-то ждет от нее, однако она не
двигалась с места, и тогда ящер затеял какой-то причудливый танец: то мелкими
шажками направлялся в ее сторону, то семенил обратно и крутился возле ямы
волчком, словно приглашая подойти ближе.
Малость поколебавшись, она встала и зашагала к яме, осторожно переступая
через рваные лепестки кровельного металла. Впервые в жизни ей довелось увидеть
красного корнеозавра вблизи. Зрелище жуткое, рогатый, шипастый и бородавчатый,
даже не верится, что эдакое страшилище питается одной лишь травкой и никого не
трогает. Стоило подойти вплотную, ящер прекратил танцевать, полез в глубокую
воронку и одним махом вывернул покореженную складскую дверь, под которой из
мелкого каменного крошева выпирали штабеля обтянутых прозрачным пластиком
упаковок с консервными банками. Подумать только, этот ящер откопал для нее еду,
экая уйма припасов, ей одной хватило бы до глубокой старости. Это и впрямь
кстати, она с утра не съела ни крошки, в желудке царапался свирепый голод.
Откуда только взялся на Тангре этот смышленый ящер, неужто его кто-то
приручил, он же все понимает. Всемилостивый Господь послал ей во спасение этого
зверя, среди стольких смертей, одна под солнцем чужой планеты, кишащей
свирепыми гадинами, по крайней мере умрет она здесь не от голода и на вольном
воздухе, а не в каменном мешке.
Между тем ящер неуклюже выкарабкался из воронки на трех лапах, держа в
передней левой жестянку с армейской тушенкой.
Не может быть, пронеслось в голове, это прямо бред какой-то, не может
этого быть...
Могучий красный ящер высился перед ней и сноровисто, как будто всю жизнь
этим занимался, вскрывал консервную банку своим длинным изогнутым когтем.
История третья ВОЖАК
Владыка превращений и Предводитель игр выходил из транса легко, словно бы
размашистыми гребками всплывая из мира сущностей в мир плотных миражей,
уверенно минуя дебри перепончатых миров. Его пост продлился ровно дважды три
седмицы, и внутренний взор обрел необходимую остроту. Наконец он стал готов
вместить волю Величайшего Ящера Без Тела, Который Всегда Смеется, и принять
касание истинного знания, подобное ветру в тяжких от дождевых капель ветвях.
Совместившись наконец с бренным телом и приняв позу скалы, Владыка
превращений и Предводитель игр замер, дабы осознать струение своих жизнетворных
потоков и ввести их в потребные русла. После того как он побывал по ту сторону
всесозидающей пустоты и созерцал корни сущего, собственное могучее и гибкое
тело казалось ему призрачным клочком тумана, всего лишь сгустком энергии в
прихотливо скрученных изложницах пространства. По прошествии нескольких биений
малого сердца его телесное зрение расслоилось на привычные спектры, он увидел
мягкий свет листвы, привольное мерцание камней и пульсации мельчайших
одноядерных существ. Косматое солнце уже показалось из-за горного хребта и
двинулось в свое неизменное шествие среди звездных россыпей, рисунок его пятен
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг