Геннадий Гор
САД
Фантастический рассказ
1
- Сид, - спросила Нина, - неужели социолог догадался?
- Кажется, да. В его анкете был один очень странный вопрос.
- А чем же странный? Неужели он спрашивал тебя, как ты попал в наш век?
- Да.
- И ты ответил?
- Ответил.
- А он поверил?
- Не знаю. Слово "Будущее" я написал с большой буквы. Он сначала
подумал, что есть такой поселок Будущее - где-то на краю Антарктики, что я
там родился. Но я ему объяснил.
- Сид, разве можно это объяснить? Ведь социологи признают только факты.
- Но это тоже факт.
- Странный факт. Человек родился в двадцать первом веке, но каким-то
образом оказался в двадцатом. И социолог не потребовал от тебя никаких
доказательств?
- Пока нет. За доказательствами он еще придет. Он ищет общего,
типичного, подведомственного статистическим закономерностям. А напоролся на
такой исключительный случай. Я думал, его хватит удар. Он смотрел на меня,
как на сумасшедшего. А потом порвал в клочья свою анкету. Затем он
успокоился, и мы разговорились. Он спросил меня, не имеет ли мой ответ
метафорический характер? "Нет, ответил я, я родился действительно в двадцать
первом веке, и это не метафора". Тогда он сказал, что это чисто философский
ответ и все-таки метафора. Но меня удивляет другое, что он в конце концов
мне поверил.
- Поверил? А я думаю, что он просто сделал вид. Вряд ли философ поверит
в то, что противоречит логике.
- Но он, Нина, оказался доверчивым. Сначала не верил, а потом стал
убеждаться. Я ответил на все его вопросы, касающиеся двадцать первого века.
Его больше всего почему-то интересовало: что будут пить в двадцать первом
веке - чай или кофе? Я ответил: "Кофе". И он сразу повеселел. Но довольно,
Нина, о социологе. Хватит. Поговорим о нем потом, когда я закончу работу.
Сид набрасывал силуэт дерева на большом листе бумаги, а Нина
покачивалась в качалке и, держа в руке узенькую изящную книжку, читала
стихи. Время от времени она смотрела на портрет поэта, напечатанный на
оборотной стороне суперобложки. Поэт был похож на Сида. Так похож, что Нине
было не по себе. Но он не мог быть Сидом, а Сид не мог быть им. Поэт родился
на два века раньше Сида.
- Сид, - сказала Нина, - вчера я ночью проснулась, а тебя нет. Где ты
был?
- За окном.
- А что ты там делал?
- Ничего не делал. Просто стоял.
- Зачем?
- Сколько раз я тебе говорил, что по ночам я превращаюсь в сад. Меня
научили этому там.
- Где?
- В будущем.
- В поселке Будущее?
- Нет, в том будущем, которое будет.
- В сад человек может превратиться только в сказке. А вокруг нас не
сказка. Надеюсь, что ты не сказал социологу, что по ночам ты превращаешься в
сад?
- Сказал.
- Зачем?
- Социолог хотел знать, что я чувствую, когда пишу свои картины. Он
хотел знать все досконально, что я чувствую, что переживаю, о чем думаю.
Социологу очень хотелось попасть в мою душу. И я его туда пустил.
Нина рассмеялась:
- Социолога пускаешь, а жену нет. Уже год, как мы вместе, а я ничего не
знаю о твоем прошлом.
- Мое прошлое - это будущее. Я живу не с начала, а с конца. Я ведь не
скрывал от тебя этого. В паспорте стоит дата, которая всех смущает.
- Ошибка паспортного отдела?
- Нет. Всего маленькая неточность. Они поставили двухтысячный год, а до
двухтысячного года еще два с половиной десятилетия. Я поспешил, Нина, и
пришел в мир, не дождавшись той даты, которую мне определил случай. Дело в
том, что в мире, из которого я пришел, случай изгнан. Там люди не рождаются
случайно.
2
Нина познакомилась с Сидом в саду. Она сидела на скамье и, отложив
книгу, прислушивалась к шуму ветвей. Дул ветер. И сад шумел над головой
Нины. Вдруг наступила тишина. Это было более чем странно, это было
необъяснимо. Ветер дул с прежней силой. Но ветви уже не качались и не
шумели. Сад застыл, как отражение в пруду.
Нина услышала шаги. Перед ней остановился юноша. Он держал в руке ветку
черемухи полную цветов.
- Здесь нельзя ломать ветви, - сказала Нина строго. - Кто вы такой?
- Кто я сейчас? - спросил юноша. - Или кем я был пять минут назад?
- Неужели за пять минут вы успели измениться?
- Да. Успел. Я очень торопился. Мне хотелось познакомиться с вами. Я
очень часто вас вижу здесь с книгой.
- Но почему же я вас ни разу не видела?
- Вы, конечно, видели меня, но не догадались, что это я. Я был не похож
на себя.
- Как же вы выглядели?
- Лучше поговорим о чем-нибудь другом. Вы все равно не поверите мне,
если я скажу как я выглядел.
- Почему не поверю? У вас такое правдивое лицо. Вы не похожи на
обманщика. Как же вы выглядели?
- Об этом потом, - сказал юноша с досадой. - Важно не то, как я
выглядел полчаса назад. Важно, как я выгляжу сейчас.
- Сейчас вы выглядите, как человек, только что сдавший трудный экзамен.
- Вы угадали. Я действительно только что сдал экзамен. Я снова
превратился в человека.
- А кем вы были?
- Я был садом, - ответил он тихо.
- Кем?
- Садом.
- Садом? Я не совсем понимаю. Сад не может превратиться в человека.
- Может. Но я не всегда был садом, а только иногда, когда мне очень
этого хотелось.
- Вас превращал в сад злой волшебник?
- Нет. Не злой. Скорее, добрый. Но это тайна. И я не имею права ее
разглашать. Я дал подписку.
- Кому?
- Директору волшебно-сказочного института.
- А где этот институт?
- Его еще нет. Но он будет. Я тоже только должен быть, но я поторопился
и оказался здесь. Я не мог позволить случаю разъединить нас. Я пришел сюда
из еще не наступившего столетия. Чтобы ежедневно видеть вас, я превратился в
сад. Я стоял здесь в дождь, в бурю, в жару, ожидая вас.
- Может, вы чудак или оригинал? Вы говорите о том, что невозможно.
- Для вас невозможно. Для меня возможно. В волшебно-сказочном
институте, о котором я вам говорил, нашли способ превращать людей в явления
природы, как в древних мифах. К тому же я художник. Мне это помогает в моей
работе. Я редко изображаю людей. Я пишу пейзажи. В Русском музее скоро
откроется выставка моих картин и эстампов. Я пришлю вам билет на вернисаж.
3
Он прислал ей пригласительный билет. Это было целое послание,
напечатанное красным и черным шрифтом:
"Ленинградское отделение Союза художников РСФСР и Государственный
Русский музей приглашают вас на открытие выставки произведений Сида
Николаевича Облакова".
У него, оказывается, есть имя, отчество и фамилия. Он Облаков. Как это
ему подходит! Кроме того, он член Союза художников РСФСР. Впрочем, что здесь
удивительного? Как будто обычный человек может превращаться в сад, а член
Союза художников РСФСР не может?
Нина с изумлением рассматривает билет. Живопись, рисунок, акварель,
книжная графика, эстамп. Он, оказывается, иллюстрирует книги детских
писателей? В издательстве, наверное, никто не знает, что он может
превращаться в сад? Если бы там об этом знали, едва ли бы ему доверили
детскую книгу.
Нина берет билет и идет в музей. В музее многолюдно. Открывает выставку
маститый, седой искусствовед. Он говорит, отчетливо и веско произнося слова:
- Сид Николаевич Облаков, несмотря на свою молодость, уже успел сказать
новое слово в искусстве. Его акварели полны обаяния, словно бумага впитала в
себя синь неба, блеск облака, свежесть утренней росы...
Облаков стоит рядом с искусствоведом. Вот сейчас можно поверить, что он
из другого времени. Он стоит, готовый исчезнуть, и косится на статую, за
спину которой, видно, хочет спрятаться от щедрых похвал.
Нина улыбается ему. Но он не видит ее улыбки. Вокруг густая толпа.
Миловидная девушка, сотрудница музея, подает маститому искусствоведу
ножницы. Маститый искусствовед неумело разрезает ленточку, и толпа вместе с
Ниной течет в выставочный зал.
Остановившись возле первой акварели, Нина видит под стеклом свое
изображение. Это даже не изображение. Это она сама, но на бумаге и под
стеклом, уменьшенная в десять или двадцать раз.
Нина видит себя глазами Облакова. Он соединил на листе бумаги чистые
акварельные краски, и ее лицо словно просвечивает сквозь воду деревенского
родника. Чистая холодная свежая вода обмывает ее образ, смывает с него все
обыденное, случайное. На акварели она часть природы, часть леса, пруда и
облаков, отразившихся в ручье.
Вдруг она слышит чистый голос:
- Это вы? Как я рад, что вы пришли.
Рядом с ней стоял Сид.
- Вы Облаков? - спросила Нина. - Я не знала, что у вас есть имя,
отчество и фамилия.
Он улыбнулся:
- Ну да. У сада не может быть фамилии. Сад - природа. А для природы
слишком тесны человеческие названия и имена. Но в Союз художников не
принимают людей без фамилии и имени. Пришлось пойти в милицию и получить
паспорт. Кроме того, садом я являюсь только по совместительству. Это моя
вторая профессия. Сад и художник - это почти коллеги.
- Зачем вы выдаете себя за сад? Это так нелепо.
- Не я выдаю себя за сад. Сад выдает себя за меня. Пока я ждал вас, я
был садом. Но когда вы пришли, я превратился в человека.
- Вы говорите так странно. В раннем детстве так разговаривала со мной
волшебная сказка.
- К вам вернулось детство. И вы попали в мир сказки. В мир, где между
вещами, явлениями и человеком нет мысленных преград. Мир стал более
пластичным. Но об этом потом. Я хочу, чтобы вы взглянули на мои пейзажи.
Проталкиваясь сквозь толпу, он ведет ее к своим пейзажам. Его все
узнают. Она слышит, как один художник за ее спиной говорит другому:
- Он учился в Париже у самого Матисса.
- Как он мог учиться у Матисса? Матисс давно умер.
- Взгляните в каталог. Во вступительной статье сказано, что он ученик
Матисса.
4
Нина спрашивает Облакова:
- Вы учились у Матисса?
- Да, - отвечает он тихо.
- Но ведь Матисс умер раньше, чем вы родились.
- Раньше, позже. Это не так уж существенно. Я родился в будущем и попал
сюда, в ваш век. Я посещал и Матисса. Я превращался в сад под его окном. Он
меня писал. Мы дружили.
- Зачем вы так странно говорите?
- Я говорю правду. Ее трудно согласовать с логикой жизни, но не трудно
с логикой сказки. Мы условились с вами, что попали в сказочную ситуацию.
Между нами сказочные отношения, Но об этом не сейчас. Сейчас я хочу, чтобы
вы посмотрели вон тот мой пейзаж. Он называется "Сад". Вы его узнаете?
Она взглянула и узнала сразу. Это был тот самый сад, где они
познакомились. Но это был одновременно сад и человек, как в Овидиевых
метаморфозах. Юноша, изображенный на нем, был частью природы. Он как бы еще
не отделился от нее. Краски были утренни и свежи, как рябь на синей
поверхности пруда. Все это казалось музыкой, превратившейся в чистые
несмешанные цвета, выжатые из тюбиков на бумагу, или нет, не из тюбиков, а
из ветвей и трав, из зари. На бумаге лежали живые нежные тона самого сада,
словно сад был здесь, вместе с утром и ветром.
- Эта акварель, - сказал он тихо, - понравилась Матиссу.
- Матисс умер около сорока лет тому назад.
- Я был и тогда.
- Как вы могли быть тогда? На вид вам не больше двадцати пяти лет.
- Это не существенно. Я могу быть моложе и старше себя. Иногда это у
меня получается, а иногда нет. Тогда я чувствую себя бездарным. Вон идет
критик. Он проталкивается ко мне. По выражению его лица я не жду от него
ничего хорошего.
Нина отошла в сторону. Время от времени она оглядывалась. Обрюзгшее
лицо критика становилось все сумрачнее и сумрачнее. Критик о чем-то
вполголоса говорил Сиду.
Нина смотрела на акварель, перед которой остановилась, Было изображено
широкое окно, распахнутое в весну, в лес. По-видимому, где-то близко от окна
в лесу, влажно переливая звук, свистела иволга. Художнику удалось передать
красками непередаваемое: птичий свист. Потом стала куковать кукушка. Лес
отбирал и снова возвращал ей ее звук.
Нина прислушалась. До нее донесся голос, но уже не кукушки, а критика,
его раздраженные слова:
- Этюды - это еще не картина! Краски - это еще не сюжет. У вас нет
школы. Матисс вас ничему не научил!
5
В загсе Сида спросили:
- Сид Николаевич, в каком году вы родились?
- В две тысячи третьем.
Служащий загса пошутил:
- До рождества Христова?
- Нет, после рождества.
- Но сейчас только тысяча девятьсот семьдесят пятый год.
- Если не верите мне, посмотрите паспорт.
Молодой человек раскрыл паспорт Сида и помрачнел.
- Я зарегистрирую вас, товарищ Облаков. Но вы должны переменить
документ. Явная описка. Вы не могли родиться в столетии, которое еще не
наступило.
- Мог.
- Давай не не будем входить в пререкание. Тут загс.
Что бы случилось с этим вежливым молодым человеком, если бы он знал,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг