вдруг вам показалось?
Он раскрыл книгу на той странице, где лежала закладка - автобусный
билет, и показал мне иллюстрацию. Я увидел изображение мальчика с живым
смеющимся лицом.
- Это же мальчик, - сказал я.
- Нет, это я. Но в детском возрасте. Дома на стене висит точно такая же
фотокарточка.
- А не мог кто-нибудь приклеить ее в ваше отсутствие?
- Потрогайте. Она не приклеена.
- Да, - согласился я, внимательно рассматривая изображение. -
Несомненно, напечатано в типографии вместе с книгой.
- Но ведь раньше ее не было. Она появилась потом, когда вы ушли.
- Может, все-таки была, - сказал я. - Страницы склеились, и мы не
заметили?
- Хорошо, - согласился лейтенант. - Допускаю. Склеились листы. Но я -
то как сюда попал, да еще в школьном возрасте? Объясните.
- Может, не стоит объяснять?
- Почему?
- Существуют и необъяснимые явления. Нужно ждать, пока их объяснит
наука.
- Я не могу ждать. Это раз. Мне работать надо. Два. Моя работа не
терпит путаницы. Три. Не терпит беспорядка.
- Помилуйте, какой же здесь беспорядок? Книга. Роман с иллюстрациями.
Обыкновенное дело. Ну, вкралась опечатка. Это тоже случается. Ваше
изображение попало случайно в текст... Снимок-то висит на стене или исчез?
- Висит.
- А среди ваших соседей по квартире нет случайно печатников?
- Соседка работает в типографии.
- А отношения с ней какие?
- Всякие.
- Ну вот и нашли объяснение, - сказал я. - Она или само чудо? Скорей
всего она.
- Этому трудно поверить, - возразил лейтенант. - Сначала ваше
изображение. Потом мое. Я должен распутать этот узелок. Из-за этой задачки
не спал ночь. Рассчитывал на вас. А вы уклоняетесь, хотя вам что-то
известно.
- Я не уклоняюсь. Но, поверьте, знаю немного больше вас. Думаю,
разгадку нужно искать в содержании самой книги. Вы ее читали?
- Два раза подряд.
- Содержание вам не показалось странным?
- Ничего странного не нашел. Ведь это фантастика. Разве только науки
слишком много. Трудновато написана.
- Науки? Но ведь не нашей, не земной, а инопланетной.
- Я не о романе пришел с вами говорить. А об этом изображении,
которое... - он махнул рукой. - Извините, если помешал отдыху или работе.
- Ничего! Ничего! Вопрос действительно важный. Такое чувство, что
кто-то с нами играет в непозволительную игру.
- Кто-то? Нет, я хочу знать, кто?
- Я тоже хочу.
- Вы с писателем разговаривали? С этим Черноморцевым-Островитянином?
- Постараюсь повидаться. Если что-нибудь узнаю, извещу.
Лейтенант попрощался, но, прежде чем уйти, долго стоял в передней перед
репродукцией "Ночного кафе", где безумствовали и неистовствовали
взбунтовавшиеся вещи.
- Непорядок, - сказал лейтенант, - беспокойство. Это раз. Время теряю.
Два. До следующей встречи.
9
Придя в гости к старому, еще университетских лет, приятелю, я и не
подозревал, что опять войду в соприкосновение с загадкой, мучившей меня вот
уже несколько дней.
- Как вы относитесь к творчеству Черноморцева-Островитянина? - спросила
меня дочь приятеля, студентка филологического факультета.
Я ответил тихо, чтобы не привлечь внимания других гостей, сидящих за
столом:
- Фантастику я читаю только в трамвае. Предпочитаю что-нибудь простое,
доступное чувствам человека, мечтающего о спокойном существовании. И кроме
того, Черноморцев-Островитянин... Кто ему дал право выступать посредником
между нами и будущим?
- Талант.
- А что такое талант? - спросил я студентку.
На ее лице я заметил тень замешательства, недоумения, словно ее ловят
на экзамене.
- Талант, - продолжал я, - это яркие, играющие радостью способности. Но
в произведениях вашего Островитянина я не вижу ничего радостного. О чем он
хочет осведомить нас с вами? О высокоразумных существах с других планет? Он
изображает их такими, что мне с ними страшно. А я хочу представлять их себе
милыми, простыми, похожими на вас. Я хочу, чтобы между мною и ими был
контакт, может, еще больший, чем между мной и вон той дамой, которая сейчас
увлеченно рассказывает, как ей неудачно вырвали зуб.
- Контакт? Чего же проще? Черноморцев-Островитянин обещал быть у нас.
Мы его ждем. Ведь я пишу о нем дипломную работу.
- Любопытно, - сказал я, - значит, вы знаток его творчества и,
вероятно, биографии тоже? Где же он родился?
- В Томске.
- Разве на планете Ин тоже есть Томск?
Гертруда улыбнулась. Но я не был уверен, что она поняла мою шутку.
Черноморцева-Островитянина она принимала всерьез.
- Разве на планете Ин тоже есть Томск? - повторил я.
Мои слова прервал приход гостя. Это был он, Черноморцев-Островитянин.
- Приветик, - сказал он и театрально поднял руку, затем приложил ее к
тому месту, где сердце.
Кто-то рассказывал мне, что у Черноморцева-Островитянина сердце не с
левой, а с правой стороны. Но он приложил руку к левой стороне, всё-таки к
левой, а не к правой.
- Приветик, - он кивал всем, и всем улыбался, и кланялся.
Дама, у которой недавно вырвали зуб, повеселела. Впрочем, повеселели
все. И особенно Гертруда, дочка моего приятеля.
Гертруда представила меня фантасту.
- Ваш читатель, - сказал я, - и... почитатель.
Я покраснел, как мальчишка. Ведь я не был его почитателем, наоборот.
Все, что он писал, мне казалось вульгарным. Но он уже смотрел на меня сверху
снисходительным взглядом, как на одну миллионную часть, как на своего
читателя, попавшего в расставленные им сети, в сущности, сотканные из очень
банальных образов и слов и временами просто из штампов. Нет, он не был
хорошим стилистом.
Да, он смотрел на меня сверху вниз и усмехался. Мне почему-то очень
захотелось сбить с него спесь или, как в этом году выражались, немножко
"ущучить". И я спросил тихо и выразительно:
- А как поживает Диккенс?
На какую-то часть секунды лицо его стало вопрошающе-изумленным и даже
озабоченным, но он моментально нашелся:
- Диккенс? Уж если на то пошло, я предпочитаю По или Жюля Верна, но в
силу объективных законов времени я не могу передать вам от них привет. Они
там, у себя, в прошлом, а мы здесь, за этим милым столом.
За словами в карман он не лез, и мысль его работала четко и быстро. Но
ведь я тоже не собирался отступать.
- Не тот Диккенс, который написал "Домби и сын", а тот...
Но Черноморцев уже перебил меня своей скороговоркой:
- Сейчас молодые люди любят стилизовать себя под прошлое. А
покопаешься - обычный скучный парень, не пьет, не курит и висит на доске
почета.
- На доске Почета?
- А почему бы нет? Выполняет и перевыполняет план. Умеет работать с
книгой.
- А все же... Кто он?
- Кто он? Кто я? Кто вы?
Фантаст оглянулся и обратился ласково к Гертруде:
- У вас, Гертрудочка, я бы никогда не спрашивал: кто вы? Вы милое,
доброе существо. При вас все становится на свое место, все делается добрым,
ясным и понятным, даже непонятное и загадочное.
Пряча истину за шуткой, он покинул нас и подсел к той даме, у которой
недавно вырвали зуб.
10
Социологи предсказывают: через тысячу лет все население планеты будет
состоять из одних ученых. Хорошо это или плохо? Не знаю...
За много лет своей работы я привык оценивать людей по тому, что и как
они знают. Я приучил себя смотреть на жизнь, словно и она стоит у дверей и
ждет своей очереди держать у меня экзамен.
Мысль о том, что все население планеты будет состоять из одних ученых,
меня смущает. Пусть больше половины из них будут талантливыми
исследователями. Больше половины, но не все.
Однажды я спросил Серегина, любит ли он заниматься самонаблюдением?
- Самонаблюдением? - Он усмехнулся. - Я считаю, что Огюст Конт был
прав, когда отрицал его возможность. Конт высмеивал самонаблюдение как
нелепую попытку человека заглянуть в окно, чтобы увидеть, как он сам
проходит по улице.
- Но ведь Конт ошибался, - сказал я. - Он был типичный метафизик.
- Как бы мне хотелось увидеть себя в окно.
- Но ведь это невозможно.
- Мне почему-то всегда хочется невозможного.
Я посмотрел в окно. И вздрогнул. За окном по улице шел он, словно со
мной здесь рядом пребывал кто-то другой.
- Смотрите, - взволнованно сказал я. - Это ведь тоже вы за окном, на
тротуаре? Жалко, нет здесь Конта, мы бы его заставили взять свои слова
обратно.
- К сожалению, это не я, - ответил Серегин. - Доцент Сидельников. Много
бы я дал, чтобы это был не он, а я.
- Вы страдаете, что у вас нет двойника или близнецабрата?
- Нет. Я страдаю от того, что человек не может переступить границ
возможного. Я, например, знаю, что если проживу даже девяносто лет, никогда
не перекинусь словом с представителем другой логики, другого, внеземного
опыта. Слишком велико и бездонно расстояние.
- Не понимаю вашей тоски, - сказал я. - Мне вполне хватает и земных,
обыденных собеседников. А когда приходит желание поговорить с кем-нибудь, с
кем-нибудь очень умным, я раскрываю том Пушкина, Гегеля или Гете.
- Мне этого маловато, - сказал Серегин.
- Маловато? Как вам не стыдно! Ведь это боги. Ими всегда будет
гордиться человечество.
- Вы меня не поняли. Логика Пушкина, Гёте и даже Гегеля наша, земная. А
мне хотелось бы встретиться с иным типом мышления, соответствующим иной
среде. И сознание, что это невозможно, приводит меня то в отчаяние, то в
ярость. Эволюция обманула нас, дав нам разум.
- Почему?
- Весь смысл земной, человеческой цивилизации заключается в том, чтобы
состоялся диалог между нами и тем, кому мы можем сказать вы. - Он сделал
паузу и продолжал:
- Я не может существовать без ты, мы без вы. Земной разум создан не для
монолога, а для диалога. Земное человечество не может остаться вечным
Робинзоном на своем крошечном планетном островке. Чтобы сказать ты и
услышать ты, Робинзон обучил попугая. Вся наша человеческая культура без
диалога с другим разумом - это только попугай, иллюзия, самообман. И я
боюсь, что мы навсегда останемся Робинзоном, разговаривающим с самим собой и
с попугаем.
- Мне не совсем понятна ваша мысль, Серегин. Ведь человечество - это
миллиарды индивидуумов, беспрерывно общающихся друг с другом. Как можно
человечество сравнить с Робинзоном?
- Мы говорим о разных вещах. Законы логики, законы мышления объединяют
одного и всех, делают одним коллективным целым. Логика не может быть
индивидуальной. Только она и делает всех людей такими похожими друг на
друга.
- Вы думаете, что может существовать другая логика, не имеющая ничего
общего с нашей?
- А почему бы нет?
И он замолчал. Молчал и я. Вероятно, мы оба думали об одном и том же -
о логике иного типа.
Потом я спросил Серегина, не потому ли он так интересуется теорией
информации, семиотикой, а также эмоциональным мышлением древних и
первобытных народов. Он ответил:
- Да.
Коротко, категорично и чуточку сердито. Впрочем, на что он сердился? На
земную, слишком привычную логику или только на меня?
Я всегда плохо понимал людей моложе себя на двадцать или тридцать лет.
Даже самые примитивные из них, вроде Мокрошейко, ставили меня в тупик. Но
Серегин, этот энтузиаст семиотики, влюбленный в египетские иероглифы, в
древнейшие идеографические формы клинописных знаков, мечтавший о встрече с
представителем иной логики, казался мне чем-то вроде нового Фауста. Ведь
Фауст вместе со своим создателем, Гёте, тоже мечтал о невозможном.
Если общество через тысячу лет будет состоять из таких, как Серегин, я,
пожалуй, сочту возможным примириться с предсказанием социологов.
У меня бедное воображение. Когда я пытаюсь представить себе население
планеты, состоящее из докторов наук и член-корров, я мысленно вижу
Академический городок в Комарове, увеличенный до сверхземных размеров.
Но стоит мне взглянуть на Серегина, как все это исчезает. Серегин несет
с собой возможность иного мира, иной среды, иного измерения.
11
Я открываю дверь. Входит Серегин. В руке у него книга. А на лице
насмешливо-изумленное выражение, словно ему только что довелось быть
свидетелем чего-то необычайного.
- Ну, что? - спросил я. - Увидели самого себя, глядя в окно?
- Не себя, а вас.
- Где?
- В книге, не имеющей к вам никакого отношения. В фантастическом романе
Черноморцева-Островитянина.
- А где вы приобрели эту новинку?
- В книжном магазине на Большом, у красивого элегантно-старомодного
продавца, чем-то похожего на Диккенса.
- Тогда все понятно, - пробормотал я.
- Если вам понятно, то вы великий детерминист. А меня, признаюсь, это
ошеломило. Причем тут вы? В книге ваше изображение.
Мы прошли в кабинет и сели на большой кожаный диван, и Серегин раскрыл
книгу в том месте, где была закладка.
- Что такое? Куда он исчез? Может, не там положил закладку?
Он стал перелистывать книгу, разыскивая рисунок, а я терпеливо ждал,
зная, что он его найдет, но не сразу.
- Не спешите, - сказал я. - Страницы слиплись. Найдется. Не сомневаюсь.
Но чем вы объясните эту нелепость - хулиганством, непозволительной дерзостью
художника?
- Об этом я пришел спросить вас. Вам что-нибудь известно?
- Известно.
- Что?
- Я не более чем знак, буква, иероглиф. Мое изображение - это символ, с
помощью которого представитель внеземного мышления пожелал войти в
логический контакт с вами. Вы мечтали о таком собеседнике. И вот он начал с
вами беседу.
- Вы шутите?
- Я абсолютно серьезен.
- А где же он, этот собеседник?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг