Ярослав Голованов
Победа Альбрехта Дюрера
К сожалению, я не могу рассказать, как попал ко мне дневник молодого
биолога Курта Шлезингера, потому что судьба этого дневника и некоторых других
документов, полученных из ФРГ, тесно переплелась с судьбами многих других
людей, имена которых, как и подлинное имя автора дневника, я не могу сейчас
назвать.
Перевод этого дневника публикуется с небольшими сокращениями.
1 ф е в р а л я. Мне всегда казалось, что я хорошо помню его, хотя мне
было всего пять лет, когда я видел его в последний раз. Наверное, потому, что
это имя-Отто фон Вальден - так часто повторялось в нашей семье, я невольно
связал его с неким, мною же созданным образом, неумело собранным из
полузабытых, обрывочных воспоминаний детства. И вот сегодня, переступая порог
кабинета своего будущего шефа, я увидел совсем другого человека, совершенно
непохожего на "моего" Отто фон Вальдена.
Он понравился мне сразу. Высокий, стройный, с яркими голубыми глазами и
гладко зачесанными назад пепельными волосами, этот человек являл собой пример
нестареющего мужчины. Он крепко двумя руками пожал мне руку.
- Курт! Мальчик мой! Ну, вот ты и приехал...- Я чувствовал по голосу, что
он взволнован.- Подумать только! Сын моего друга, маленький Курт,- уже
взрослый мужчина! Как бы порадовался, глядя на тебя, Генрих...
Естественно, что мы начали разговор с воспоминаний об отце. Вальден
рассказал мне о естественном факультете в Кельне, который он окончил вместе с
моим отцом, о годах первой мировой войны, когда их пути разошлись, и о новой
встрече в Нюрнберге в 1932 году, и о новой войне.
- О, мы многое пережили, Курт. Генрих Шлезингер был хорошим отцом,
примерным мужем и настоящим немцем. Не забывай его, мальчик... Если бы Гитлер
был чуточку поумнее, он не посылал бы таких людей, как твой отец, в это
восточное пекло. Впрочем, не будем тревожить прошлое... Расскажи-ка лучше, как
ты живешь?
Он долго расспрашивал меня о маме, вспоминал наш старый дом, вечера в
большой гостиной, когда мама играла Бетховена, сонату фа-минор, которую так
любил отец...
Вальден опять заговорил об отце. Я сказал, что плохо помню его.
Действительно, с конца 1940 года отец редко бывал дома. Он приезжал всегда
неожиданно, иногда ночью. Помню, как я боялся серебряного черепа на рукаве
черного отцовского мундира. Череп с двумя костями крест-накрест. Отца убили в
Польше, в самом начале сорок пятого. Подробностей мы так и не узнали. Известно
только, что погиб он в каком-то секретном лагере во время восстания
заключенных.
- Я все знаю, мальчик,- нахмурившись, перебил меня Вальден.-Это чудовищная
нелепость. Мундир СС-шелуха, дешевая упаковка... Генриху нужны были деньги,
аппаратура, лаборатории. А он должен был работать в этой смрадной дыре в
окружении банды славянских дистрофиков... А главное, все эти лаборатории и
деньги нужны были не в сорок четвертом, когда нашим единственным утешением
было "Gott mitt uns" на солдатских пряжках, а ровно на десять лет раньше,
когда эта тупая свинья Геринг назвал его и меня "фантазерами", полагая, что
самое важное для величия рейха - это танки и бомбардировщики...
Наконец мы заговорили о моей будущей работе. Вальден подтвердил, что будет
рад принять меня в свой институт.
- Курт, ты увидишь здесь немало такого, что может показаться тебе
странным, ненужным, рассчитанным на дешевый эффект. Не торопись с выводами,
мальчик. Ты еще очень молод, и узнать тебе предстоит немало. Мне нужны не
только умные помощники, но и настоящие друзья,- с грустной улыбкой проговорил
он.- И, может быть, добрые друзья даже больше, чем умные помощники...
12 ф е в р а л я. Целыми днями пишу. Заполняю какие-то пространные анкеты,
подписываю туманные инструкции, правила и расписки, запрещающие поездки за
границу, общение с иностранцами и разглашение каких-либо фактов, связанных с
работой. Впрочем, я готов подписать еще сотню бумаг, лишь бы скорее приступить
к работе. Правда, в отпуск я собирался съездить к тете Лотте в Дрезден. У нее
теперь новая квартира, она давно приглашала меня погостить и полюбоваться
"Сикстинской мадонной", вернувшейся из России. Но Дрезден - это ГДР.
Нельзя так нельзя. У меня есть работа, а работа в наши дни важнее мадонны.
И вот, наконец, все позади. Сегодня я первый раз попал в лабораторию. Она
помещалась на новенькой, тихой, тенистой улочке, еще не пропахшей бензинной
гарью. Светлый двухэтажный домик лаборатории меньше всего походил на научный
центр. К нему примыкал высокий глухой забор, из-за которого выглядывали густые
кроны старинных лип. А через пятнадцать минут я увидел их корни. Шеф в
белоснежном халате и шапочке шагал рядом со мной по маленькой липовой аллее.
- Сегодня только первое знакомство, беглый осмотр. Смотри, удивляйся и не
задавай много вопросов. Все вопросы- завтра. Тебе будет интересно выслушать
ответы, а мне - узнать первые впечатления...
Первые впечатления. В одной из комнат в небольшом металлическом ящике я
увидел шевелящуюся серую массу, которую принял вначале за скопление каких-то
жуков. И лишь подойдя ближе, я понял, что это мыши. Сотни мышей, не
превышающих по своим размерам канцелярской скрепки. Нет, это были не крохотные
розовые детеныши, а взрослые сверхкарликовые мыши с хвостом не толще иголки.
- Для таких мышей у нас есть и соответствующие кошки,- улыбнулся фон
Вальден, подводя меня к следующему стенду.
В одной из клеток я действительно увидел мохнатых существ, напоминавших
елочные игрушки. Их трудно назвать кошками, хотя это, бесспорно, были кошки -
очаровательные, ласковые, десятисантиметровые кошки. Они чуть слышно
мурлыкали, когда шеф гладил их пальцем и почесывал за ухом спичкой.
Весь корпус был наполнен всевозможными карликами. Некоторые из них
воспринимались просто как детеныши и не поражали воображения. Другие были
прямо-таки восхитительны. Трудно даже представить себе лошадь, которую можно
посадить в чемодан, или датского дога, способного уместиться в коробке из-под
ботинок. Иногда казалось, что все это какая-то оптическая шутка, будто кто-то
держит перед твоими глазами перевернутый бинокль. Я еще не пришел в себя после
всего увиденного, когда Вальден весело предложил:
- Не хочет ли наш Гулливер предпринять второе путешествие?
Я был уже несколько подготовлен к чудесам, но, согласитесь, курица,
доходящая вам до пояса, может вызвать возглас изумления. Здесь было особенно
много птиц: воробьев, превышающих по размерам ворон, и ворон величиной с
кондора. Тут были и гиганты млекопитающие, но не столь потрясающих размеров.
- А вот наша гордость,- сказал Вальден, подведя меня к стеклянному шкафу,
внутри которого рядом с белыми фарфоровыми радиаторами белели два
продолговатых мешка.- Пари, что ты не догадаешься, что это такое? А? Это яйца
муравьев! Скоро мы увидим новое чудо...
Но самое необычайное ждало меня впереди, в так называемом корпусе N. том
самом, где мне предстояло работать.
О нет, здесь перед моими глазами был уже не бинокль, а какое-то странное
кривое зеркало. Я видел крыс с нормальными головами и сморщенными крохотными
туловищами; собак с лапами толщиной не более карандаша, которые не могли даже
удержать их тела; свирепого нильского крокодила, хвост которого превосходил
длину туловища раза в четыре. Это была сумасшедшая пляска размеров и
пропорций. Казалось, все эти животные были созданы природой в припадке
какого-то безумия.
Откровенно говоря, обитатели корпуса N произвели на меня тягостное
впечатление. Я шел домой пешком, стараясь осмыслить все виденное в
лабораториях фон Вальдена.
Все "чудеса" сводились, собственно, к воздействию на рост и развитие
животных. Сначала изменения отдельных частей тела особи происходило
пропорционально, затем - непропорционально. Но каким образом можно все это
сделать?
Дома я лег в постель, захватив с собой несколько надоевших университетских
учебников. Кажется, ты знаешь их наизусть, помнишь, на какой странице какая
фотография и схема. Но когда надо что-то вспомнить, оказывается, что помнишь
все, за исключением того, что тебе нужно. Итак, карлики и великаны...
Тысяча семьсот лет назад Клавдий Гален, сын великого скульптора Никона,
опроверг мнение Аристотеля о том, что мозг есть железа, выделяющая слизь для
охлаждения организма при работе сердца. Но слизь существовала, и Гален нарек
создателем ее маленькую железу - гипофиз. Двенадцать веков спустя знаменитый
Андреас Везалий подтвердил это в своих трудах. Прошло еще около сотни лет,
прежде чем медики пришли к выводу, что гипофиз и слизь не имеют ничего общего.
Но тогда зачем он существует? Уиллс считал, что гипофиз выделяет
спинномозговую жидкость, Мажанди - что он поглощает ее. Мнений было столько
же, сколько анатомов. И лишь в конце прошлого века француз Пьер Мари раскрыл
тайну загадочной железы. Гипофиз - крохотный кусочек нашей плоти, вес которого
едва превышает полграмма, управляет ростом. Он выделяет матотропный гормон,
влияющий на размеры всех органов и тканей тела. Ведь гипофизарный нанизм,
рождающий карликов и гигантизм - его противоположность; акромегалия, при
которой непропорционально увеличиваются отдельные части тела; хондродистрофия
- страшный недуг, задерживающий рост конечностей,- все они имеют один корень -
нарушение функций гипофиза. Собаки корпуса N - хондроди-строфики? Но ведь это
сенсация! Шефа можно назвать "королем гипофиза": он сумел подчинить себе никем
еще не побежденную железу! Друг моего отца совершил переворот в науке!
13 ф е в р а л я. Мое восторженное настроение, вызванное накануне осмотром
лабораторий института экспериментальной биологии, не улеглось и к утру, когда
я вновь встретился с шефом. На все моя восторги Вальден отвечал добродушной
отеческой улыбкой. А когда я, блеснув медицинской эрудицией, выложил все своз
догадки об открытии тайн гипофиза, он расхохотался.
- Я вижу, ты кое-что увез из Кельна, Курт. Поздравляю, поздравляю! Итак,
ты говоришь "ручной гипофиз"? Неплохо. Для газетного заголовка,- он стал вдруг
серьезным.- Ты и прав и не прав. Бесспорно, матотропные гормоны влияют на
рост. Ну, а что происходит в глубине гипофиза? Об этом твои учебники молчат.
Что такое вообще матотроппый гормон и почему именно он, а, например, не
тиреотропный гормон, который также выделяет гипофиз, влияет на рост твоих рук
и ног? Ах, уж эта мне старая школа, миллионы названий, за которыми полнейший
вакуум. Ты слушал курс биофизики?
- Да, конечно.- По правде сказать, я был сбит с толку резким переходом
шефа от улыбок к тону недовольного экзаменатора. Наверное, "да" прозвучало
очень неуверенно, потому что шеф продолжал:
- Любое живое тело - это ткани, ткани состоят из клеток. Должно быть, в
Кельне уже знают и, возможно, рассказывали вам, что клетка содержит ядро, а
ядро, как считают некоторые, в том числе и я, несет, в свою очередь,
хромосомы, в которых находятся гены.
Рост - это деление клеток. При этом происходит удвоение хромосом и генов.
Миллионы и миллионы клеток "набиты" совершенно одинаковыми генами. Но процесс
их удвоения может нарушаться, ген претерпевает изменения, мутирует...
- Шеф,-улыбнулся я,-очевидно, вы не взяли бы к себе в институт человека,
которому надо объяснять, что такое мутация...
- Чудесно.- Я почувствовал, что Вальден увлекся собственным красноречием,
и эта импровизированная лекция нужна теперь ему самому больше, чем мне.-
Итак,- продолжал он,- если вам знаком этот термин, вы должны знать, что форма
живого организма - продукт мутаций. Сильное изменение формы под влиянием
мутантных генов обычно приводило к смерти. Я говорю приводило, потому что все
эти процессы носили стихийный, случайный характер. Но и тогда уже многим было
ясно, где надо искать ключ к созданию новых форм.
Гипофиз - один из многих аппаратов, посредством которого гены влияют на
развитие. В наших руках огромные возможности направленных, рассчитанных и
обдуманных изменений организма.-Вальден торжествующе поднял голову.-Можно
лепить живое так же, как лепят из глины. И мы, биологи, научились бы делать
это гораздо раньше, если бы не замыкались в своих кельях - лабораториях,
набитых мышами и собаками, а почаще заглядывали к соседям. Я говорю о физиках.
Гибрид двух наук мог бы принести невиданные плоды гораздо раньше...
Шеф то вскакивал из-за стола и взволнованно расхаживал по серому нейлону
ковра, то присаживался на ручку моего кресла и, склонившись, шептал над самым
моим ухом.
Его рассказ напоминал главы увлекательнейшего фантастического романа. Он
говорил о каком-то Альбрехте. Сначала я подумал, что это кто-то из его научных
сотрудников, но потом сообразил, что речь идет о машине. Я не понял до конца
ее устройства. Очевидно, это была удивительная помесь электронного микроскопа
с мощным генератором рентгеновского излучения. Уникальная аппаратура
фокусировала поток рентгеновских лучей, который, подобно тончайшему
хирургическому инструменту, оперировал ядра зародышевых клеток. Все это
помещалось внутри сложнейшего универсального инкубатора, заменяющего яйца и
материнскую утробу птицам и животным...
- Ты помнишь эти стихи, Курт? - неожиданно спросил фон Вальден: Вот весь
мой мир, вот - все:
Я воплотил
Все сокровенные желанья
В телесных образах.
Мой дух, тысячекратно разделенный,
Един во всех и в каждом из созданий...
- Откуда это, Курт, а?
- Кажется, Гёте...-сказал я.
- Да, Гёте писал о нас! Ведь мы воплотили все сокровенные желания в
телесных образах... Хотя нет, еще не все... Сейчас мы воздействуем лишь на
некоторые признаки, но это только начало,- голос Вальдена звенел.- Мы сможем
создать совершенно новые формы живых существ, да простит мне господь эти
слова... Человек! Разве так уж рационально устроен он? Ты задавал себе
когда-нибудь вопрос, зачем сейчас человеку нужны брови, например, или ногти на
ногах? Если потребуется, я смогу создать новое лицо человека,- лицо
рационально сконструированное, с глазами, поднятыми выше лба, с одной ноздрей
(а почему, собственно, их должно быть две?), с рассчитанными акустиками ушными
раковинами, способными улавливать ультразвуки. Ты представляешь себе сонату
фа-минор Бетховена в переложении на ультразвук?
- Вы мечтаете создать чудовище?! - воскликнул я.
- Красота человека?.. Да есть ли понятие более условное? - Вальден
презрительно усмехнулся.- Привычка, не больше. Жаба, очевидно, считает
Аполлона уродом. Для того чтобы сравнивать, нужен эталон. Расстояния мы
измеряем в метрах, радиацию - в рентгенах, а красоту? Венера Милосская? Ну, а
почему, собственно, Венера? А если даже и Венера, то как сравнивать? Дело не в
красоте, Курт! - Он опять перешел на быстрый взволнованный шепот,- В наших
руках будет великая сила: мы сможем направленно изменять себе подобных. Если
бы нас поняли в тридцать четвертом, то в Германии уже была бы настоящая новая
раса арийцев. И тогда бы не потребовалось измерять циркулями череп для
определения его чистоты...
- Новая арийская раса? - перебил я шефа.
- Конечно! Но теперь не те годы. Само понятие чистоты расы так загажено
этими молодчиками Розенберга и Геббельса, что трудно говорить об этом всерьез.
Но... Годы идут, времена меняются, и нужно вынуть руки из карманов, как любил
говорить твой отец, нужно работать.
16 а в г у с т а. Странное чувство владело мною все это время. Меня очень
увлекала работа, и, забыв обо всем, я засиживался вечерами в лабораториях
корпуса N. Но в те немногие свободные вечера и воскресные дни, которые у меня
оставались, я старался взглянуть на себя со стороны, осмыслить не процесс
своей работы, не технику, а...-может быть, это чересчур громко сказано - ее
философское содержание. И невольно вспоминался тот откровенный разговор с
шефом, когда он предсказывал будущее своих открытий.
Вальден - расист? В это нелегко было поверить, а еще труднее совместить с
его репликами в адрес Геббельса и Розенберга. Как-то, когда он был в нашей
лаборатории, разговор зашел о новых сообщениях из США, в которых описывались
бесчинства американских расистов в южных штатах. Вальден поморщился и сказал:
"Не понимаю, как серьезные люди могут заниматься такой ерундой". Расист не
может так сказать. И потом он слишком большой ученый; чтобы скатиться до
расизма. Очевидно, он вкладывает в понятие расы какой-то свой, не совсем
верный или, по крайней мере, не общепринятый смысл. Да и как можно сравнивать
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг