руке весло, от возбуждения и желания показать свое умение сразу "схватил
леща", обдав брюки капитана мелкими брызгами.
- Но...о! - строго закричал Арбузов.
Дальше приноровились, пошли как будто ладно, разгонисто. "Не умеют
грести,- подумал весело капитан.- Я лучше их гребу..."
Капитану Арбузову было тридцать два года. Парень он был неглупый и
знающий, но, кроме того, еще и везучий: дважды попадал он в кампанию "по
выдвижению молодежи на руководящие посты".
Была в нем цепкая русская хватка и трезвая ясность, чуждая
нерешительности и всяческому мелкому самокопанию. "Поставили капитаном -
буду капитаном. Ошибусь - поправлюсь. Не поправлюсь - другие поправят.
Выгонят - поделом значит, дурак". Он рассуждал, как рубил топором. Кстати,
он любил колоть дрова. При этом громко ухал и крякал. Еще любил играть в
городки. Шумно, фыркая и обливая все вокруг, мылся. Охотник был не только
выпить, но и поесть, а выпив и поев, танцевать. Спал без снов. Жена Галя
родила ему двух сыновей. Он любил кидать их к потолку, хохотал и визжал
вместе с ними. Он вообще любил шум. Приемник ставил на полную громкость,
так, что все грохотало вокруг. Любил слушать песни советских композиторов и
американский джаз с длинными сухими брэками. Двенадцать раз смотрел фильм
"Волга-Волга". Его любимым писателем был Зощенко.
Шлюпка шла быстро, но Арбузову казалось, что не очень, потому что
"Вяземский", такой близкий, когда он смотрел на него с мостика, приближался
медленно. Плавная, совсем почти неприметная волна то легко и мягко поднимала
шлюпку, то опускала, словно стараясь спрятать от множества глаз,
устремленных на нее. Вскоре Арбузов заметил, как от борта "Есенина" тоже
отвалила шлюпка, и, придирчиво косясь, отметил., что его ребята гребут не
хуже, чем "есенинцы".
Через четверть часа Арбузов и капитан "Есенина" Иванов уже сидели в
идеально прибранной, доблеска надраенной каюте Константина Кирилловича
Кисловского - ККК - так называли все знаменитого капитана БМРТ "Вяземский".
Стол под ломкой, сахарно искрившейся от крахмала скатертью был тесно
уставлен закуской и напитками. "Молодец ККК,- подумал Арбузов,- умеет дело
поставить..."
Говорили, разумеется, о рыбе. Кисловский, большой, тучный, с седеющей
красивой головой, развалясь в кресле, ругал все и всех: ученых-ихтиологов,
погоду, совнархоз, Госплан. Арбузов поддакивал. Иванов слушал молча.
- Я рыбу знаю,- громко говорил Кисловский.- Когда я на рыбе, мне
фишлупа не нужна. Я ее и без фишлупы вижу. А тут нет ни черта, и ты,- он
ткнул пальцем в грудь Арбузова,- ты зря сюда пришел. Бежать надо отсюда.
Бежать к чертовой матери! Или назад беги, за Зеленый мыс, под Дакар, или на
юг беги, к Кейптауну. Я на юг пойду. А в общем, как ни кинь, всюду клин.
- Это точно,- сказал Арбузов.
Начали обсуждать план, как искать сардину, прикидывать сроки переходов.
- Ну, ладно,- махнул рукой Кисловский,- хватит разговоры
разговаривать.- Он быстро и ловко разлил водку в рюмки, поднял свою: - Со
свиданьицем, как говорится...
Чокнулись, выпили и; как это делают мужчины, не глядя друг на друга,
захрустели маленькими пупырчатыми огурчиками.
- Нарваться сдуру на косяк, конечно, можно,- продолжал ККК.- Да вот ваш
же "Державин" в прошлом году так налетел на рыбу и пошел таскать. Но ведь
один год налетишь, а другой и промахнешься. Я нашим в совнархозе сто раз
говорил; хотите добывать рыбу в тропиках - изучайте сырьевую базу. Не
экономьте на ерунде, дороже обойдется. Им как об стенку горох. Японцы, те
как сделали? Насажали в Бразилии своих людей, поисковые суда пригнали, все
разведали, все вынюхали, тогда и пришли ловить. А нам? Трал в руки,- давай
план! А тут нет ни черта!
- Это как сказать, Кириллыч,- задумчиво возразил Иванов.- Рыба тут
есть. И много. Единственно, в чем ты прав: нужны маленькие суда-разведчики.
Пока мы знаем только, что два раза сардина собирается в косяки у берегов. Но
у каких берегов? Французы, португальцы ловят под Марокко, у Анголы, а еще
где она? Этого мы не знаем. Искать, видимо, надо все-таки здесь, на
континентальном склоне, до больших глубин...
- Это точно,- сказал Арбузов.
- А сардина туг есть,- повторил Иванов и потянул с тарелки розовый
ломоть семги.
- Ни черта мы не знаем, есть или нет! - взревел Кисловский, не прожевав
ветчину.
- А ты вот ответь: зачем она собирается в косяки? - спросил Арбузов у
Иванова.- Зачем ей это надо?
- Ясно, что не для нагула.- Иванов говорил тихо, не трогая закуску в
тарелке.- Зоопланктона здесь мало. Известно, что она собирается в косяки
после нереста. Очевидно, ей требуются определенные экологические условия и
она находит их в местах концентрации...
- Ну да,- перебил Кисловский.- По-русски говоря, она собирается в
косяки потому, что так ей лучше. Ты закусывай давай, академик.- Он захохотал
и начал разливать по второй.- Ей лучше собираться в косяки, вот она и
собирается. Чувство локтя, так сказать...
Иванов смолчал. Потом заговорил снова:
- Я читал, что чем резче температурный скачок в воде, тем плотнее
скопления сардины у дна. То есть там, где нам надо. И чем глубже расположен
этот скачок, тем мощнее эти придонные концентрации. И поэтому второе, в чем
ты прав,- он обернулся к Кисловскому,- это в том, что сейчас нам отсюда
действительно надо уходить. И побыстрее...
Чокнулись.
После второй рюмки Арбузов хмельно пригорюнился. "Лапоть я, лапоть,-
думал он.- Лево руля - право руля. С картой и лоцией последний дурак куда
хочешь заплывет. Люди по науке рыбу ловят, книги читают... А я? Как пацаном
бычков таскал, так и сейчас тралом таскаю..."
- Сколько у тебя в трюмах? - спросил он Иванова.
- Тонн сто. А у тебя?
- Восемнадцать,- совсем тихо ответил Арбузов.
- Эх, вы! Вот нет ни черта, а у меня 144 тонны!- Кисловский потянулся к
графинчику.- Давайте еще по одной. За жен. За возвращение. Бери колбасу.
Венгерская. Закусываем плохо...
- Авианосец видели вчера американский? - спросил Иванов.- Могучее
корыто. Да...
Заговорили о Кубе.
Расставаясь, капитаны уговорились сегодня же разойтись и попробовать
взять рыбу на банках милях в пяти - семи от берега. Ближе подходить было
нельзя: начинались территориальные воды. Если за три-четыре дня обстановка
не изменится, решили уходить из Гвинейского залива: "Вяземский" - на юг, за
экватор, "Державин" и "Есенин" - на север, к Дакару.
Прощались капитаны уже совсем друзьями. Кисловский подарил Арбузову и
Иванову бледно-розовые ракушки изумительной красоты. У него была целая
коллекция совершенно невероятных ракушек. Арбузову отдарить было нечем,
лангуста он уже подарил. Он достал фотографию своей жены и сыновей,
объяснил, как кого зовут, и подарил фотографию. Расцеловались.
Щурясь от яркости дня, Арбузов вышел на палубу. К трапу зашагал твердо.
- Поехали, ребята! Загостились,- сказал он ясно и весело. Если бы не
краснота лица и легкая дымка в глазах, нельзя было бы и подумать, что он
крепко выпил.
Матросы с "Вяземского" погрузили жестяные коробки с тремя обменными
кинофильмами ("Верных друзей" не отдали, утаили).
Шла мелкая зыбь, весла черкали по ее верхушкам, высекая брызги.
Нестерпимо блестел, плясал огнем океан. Арбузов совсем ослеп. Он вертелся на
корме, то вытягивая, то поджимая ноги, разгоряченное водкой тело его
требовало движений. Хотелось сесть на банку спиной к солнцу, хотелось
ощутить в руках теплое, гладкое дерево весла и почувствовать "упругую
податливость воды. "Сесть разве что?.. Неудобно, черт побери, капитан
все-таки..." Арбузов хлопнул в ладоши и сказал громко:
- Эх, ребята! Показал бы я вам, как грести надо!
Боцман засмеялся. Гребцы заулыбались, косясь на капитана.
Тридцать пятый день рейса
Они узнали тропическое солнце. Маленькое, белое, оно зависало в зените,
как не бывает в наших морях, и тень головы катилась прямо под ноги. Было
жарко. Никому не хотелось есть, даже Хвату. Липкий зной дня и духота ночи
мучили людей. Спали плохо, метались во сне по влажным простыням, казалось,
кто-то душит, стонали. Как по расписанию, каждый день, часа в два, тучи
закрывали солнце, океан застывал в свинцовых сумерках, словно съеживался под
занесенными над ним плетками ливня. Ливень бил сильно и коротко. И вновь
зажигалось солнце, траулер окутывался паром, становилось еще хуже, чем до
дождя.
Рыбы не было.
Наконец капитан приказал повернуть на север. Они шли к Зеленому мысу, и
грозы отставали, лишь краем касаясь их, наплывали ясные, тихие дни, и, хотя
свет и жар солнца были так же жестоки, это было уже другое солнце, пусть еще
не ласковое, но более расположенное к людям. Север был для них самой дорогой
страной света, потому что север был домом. Все понимали, что впереди еще
долгие дни работы, но мысль о том, что каждый вздох машины приближает их к
дому, не проходила, теплела рядом всегда, не мешая всем другим разным
мыслям.
Как никогда, ждали теперь рыбу, ждали работу. Ругательски ругали
гидроакустиков - "врагов трудового народа", замеряли без конца температуру
воды и митинговали после каждого замера. Тралмейстер Губарев, повеселевший
оттого, что бессмысленные поиски в Гвинейском заливе окончились, сидел
целыми днями на корме, щурился на море и небо. Сашка сам носил ему на корму
метеосводки. Губарев читал долго. Ребята из траловой стояли вокруг ждали.
Прочитав сводку, тралмейстер молча возвращал ее Сашке. Далее следовала
глубокая пауза.
- Ну как? - спрашивал наконец кто-нибудь из ребят.
- Что? - Губарев вроде бы и не понимал, о чем идет речь.
- Как сводка?
- Нормально.
Эта интермедия щ повторялась многократно. Губарев знал цену своим
словам.
Но однажды, прочитав сводку, он сказал, не ожидая вопроса:
- Завтра-послезавтра начнем брать.
- Эту песню мы слышали,- усмехнулся Голубь.- Старо. Свинку морскую надо
было взять. Чтоб билетики таскала.
Губарев не удостоил Сережку даже поворотом головы.
- Голубь, птица моя кроткая,- тихо и ласково сказал Ваня Кавуненко,- я
вот все думал: когда тебе по шее дать? И придумал: сейчас самое время.
- Оставь, Ваня,- поморщился Губарев, разглядывая горизонт.- Вон гляди,
они лучше нас рыбачат.- Он кивнул в сторону моря.
Вдалеке, у самого горизонта, ясно угадывалось какое-то движение, вода
там словно закипала, цвет ее, такой ровный и спокойный везде, менялся,
становился резче, ярче, и на этом фоне были хорошо заметны маленькие, как
запятые в книжке, черненькие прыгающие тела.
- Дельфин охотится. Значит, есть рыба. Только бы косяки не разогнал...
Но я люблю их,- улыбнулся вдруг Губарев,- смышленый народ. Вот, помню,
раз...
Пошли байки.
Вечером по всему траулеру разнеслась новость: приборы пишут рыбу.
Гидроакустик Валя Кадюков бегал в столовой, размахивая лентой. Полоса густой
штриховки, сработанная самописцем, показывала: косяк у самой поверхности,
метрах в восьми - десяти. Все понимали, что тралом его зацепить никак
невозможно и опять придется поносить акустиков.
- Но ведь он опустится, черт побери! - кричал Кадюков,- Ведь утром он
уйдет на дно!
Кадюков провел в рубке у фишлупы всю ночь, все подбадривал черненькое
жало самописца, шептал ему:
- Давай, родной, давай... Ну, еще... Самописец писал рыбу. Он
рассказывал Кадюкову, что близится рассвет: черные полоски штриховки
поползли вниз. Косяк уходил на дно по мере того, как светлело небо. Кадюков
засмеялся странным смехом. Фофочка у штурвала вздрогнул и оглянулся на
гидроакустика.
- Ты что? - опросил он.
- Заглубляются! - радостно крикнул Кадюков и шмыгнул носом.-
Заглубляются!!!
- Что? - спросил Фофочка.
- На дно идут! Косяк на дно идет!
- А хорошо ли это?-спросил Фофочка первое, что пришло ему в голову,
лишь бы не обидеть гидроакустика невниманием к его нервной радости.
- Дура ты! Это значит потащим!
- Ну тогда пускай заглубляются,- разрешил Фофочка.
Кадюков сплюнул и снова жадно взглянул на ленту самописца.
Утром прошли Дакар - бледно-голубые кубики на желтом, забрызганные
зеленым. Сбавили ход и подняли на фоке корзину. Корзина на мачте - сигнал
всем судам: осторожно, иду с тралом. На корме опять собралось очень много
народа, опять-в который уже раз! - все ждали. Кадюков, весь какой-то жеваный
и серый лицом от бессонной ночи, что-то говорил на ухо капитану, а капитан
отмахивался и кричал, поглядывая быстро по сторонам:
- Не верю я тебе! Слышал эти твои басни сто раз! Потерял ты мое
доверие,- кричал оттого, что боялся сглазить.
Кадюков сглотнул, отошел и, навалясь грудью на борт, смотрел в воду,
шевеля губами и сплевывая.
Было тихо, хотя без малого весь экипаж собрался тут: плечом к плечу
стояли на верхней палубе, и у кормовой рубки, и на трапах, и внизу подле
лебедки, и только на самой корме, у блоков, маячили одинокие фигуры: слева -
Ваня Кавуненко, справа - Витя Хват.
Наконец дали команду выбирать. Заворчала низко всеми своими шестернями
главная лебедка, противно завизжали, перетирая соль и ржавчину, блоки,
потекли ваера. И снова, как бывало всякий раз, все смотрели на тронутую
пеной зыбь за кормой, на широкий, идущий от винта след, быстро теряющийся в
спокойной воде океана. Все знали, что за кормой еще метров триста ваеров, но
все равно смотрели, стараясь не упустить самого важного мига: появления
трала.
Тралмейстер Губарев сидел на крышке люка, жадно курил и тоже следил за
ваерами. Он первый увидел, как две чайки, тянувшие к берегу, круто
развернулись и низко, почти цепляя крыльями воду, стали заходить в корму.
Потом он увидел, как невесть откуда появились еще две. Это было совсем
хорошо.
Губарев обернулся к барабанам лебедки, куда плыли ваера, мгновенно
отметил по толщине намотки, на какой глубине идет трал, и понял, что маневр
чаек не случаен: они уже видели трал, знали, что это такое, и ждали добычу.
"Через минуту-полторы должен всплыть",- прикинул Губарев, щелчком отправив
за борт окурок, и потянул из кармана пачку "Беломора": снова хотелось
курить. "Неужели опять пустые?.. Ну, тогда не знаю,- вдруг с тоской подумал
он.-Тогда я не для этих мест рыбак. Не пойду больше... На Азовское уйду, там
меня не обманешь.,."
- Даешь сардину! - раздался высокий мальчишеский голос с верхней
палубы, и сразу отовсюду, перебивая друг друга, понеслось ликующее,
звенящее:
- Есть! Есть!
- Всплыл!
- Всплыл, ребята!
- Есть рыба!
- Что я говорил?! Нет, что я говорил?! - кричал в исступлении
гидроакустик Кадюков, наступая грудью на капитана.
А в кильватерной струе среди шипящих пятен пены качалось что-то
большое, блестящее на солнце, непривычное еще и долгожданное - трал с рыбой.
Он подтягивался все ближе и ближе, все яснее и яснее белела его наружная
крупноячеистая сетка, все четче проступала за ней внутренняя - мелкая и
темная, туго-набитая рыбой. Вот уже по слипу загрохотали бобинцы, все сразу
заглушив: и лебедку, и винт, и радость.
Губарев взглянул на бобинцы, увидал, как блестят их бока, надраенные
кораллами и песком, и рассеянно отметил про себя: "Порядок, значит, трал шел
прямо по дну..."
- По дну шел! - крикнул он, не глядя, тронув за руку соседа. Это был
Айболит. - По дну шел,- повторил, стараясь перекричать грохот, тралмейстер и
улыбнулся доктору такой счастливой детской улыбкой, что Иван Иванович даже
растерялся.
.- Поздравляю вас, поверьте... я... поздравляю от всей души,- волнуясь,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг