24
Подмигивающий кот над столом Редькина. Пять инженеров сидят на своих
местах.
Просто сидят, не читают, не пишут, не двигают движками линеек. Сидят
прямые, спокойные, все опаленные взрывом там, в боксе. И у всех какие-то
неживые руки, в неживых, странных позах. За окном уже сумерки.
"Почему врач сказал, что ему ничего не нужно? - думает Кудесник. - Что
значит - не нужно? Что он имел в виду? Ничего ему не поможет? Или,
действительно, пока ничего не нужно? Группа крови у него вторая. Как и у
меня. Кровь - не проблема.
За час можно поднять всю лабораторию, весь институт. Надо - цистерну
крови дадим. Юркин отец уже там. Это хорошо. А ведь Юрка, подлец, никому
не сказал, что звонил отцу..." "Клапан не закрылся, в камере переизбыток
горючего и, разумеется, взрыв, - думает Ширшов. - Ничего, кроме взрыва,
быть не могло. У двигателей с таким диапазоном регулирования все зависит
от работы клапанов.
Постой, где же я видел отличный клапан? Ну да, у отца. Последний номер
журнала "Угольная промышленность". Примерно на их расходы и давления
клапан. Надо будет завтра снести Игорю в больницу журнал... Обрадуется..."
"Это совсем не ерунда: открытый перелом правой теменной кости, - думает
Маевский. - Коммоция мозга, субдуральная гематома в правой теменной
области...
Это не ерунда. Все решится сегодня-завтра. Если ему сумеют аккуратно
вытащить все осколки и не затащат никакой инфекции, все будет в
порядке..." "Рядом жил человек, работал, хохотал, расстраивался по
пустякам... - думает Нина. - И вдруг разом все обрывается... Чудовищно!
Ведь сегодня он выиграл у Юрки шахматную партию и ликовал. Я еще спросила:
"Когда же вы кончите?" А он засмеялся и сказал: "Все кончается, Нинка,
даже зубной порошок в коробочке соседей..." И убежал на стенд..." "Все
космонавты живы, - думает Бойко. - Все, кто летали, живы и здоровы. И вот
Игорь... Почему? Взорвалась камера. А почему он испытывал ее? Хотел
сделать лучше, чем было сделано до него. А что Седову, или Скотту, или
Ливингстону не хватало радости открытой другими Земли? А язвы на руках
Марии Кюри, перчатки, всю жизнь, заставил ее одеть радий... Игорь с ними.
Он еще мало сделал, но он с ними..."
Вдруг резко зазвонил телефон. Борис Кудесник сидит неподвижно, будто не
слышит.
А может быть, и не слышит. Ширшов взял трубку.
- Да... А, простите, кто его спрашивает?
Сергей прикрывает рукой трубку и говорит, обращаясь ко всем:
- Это из дома... Как же им сказать?
Нина быстро закрыла лицо руками, ткнулась в стол.
25
Ночь. Бахрушин медленно выходит из проходной, идет к "Волге". И вдруг
останавливается, увидев мотоцикл Редькина. Пустая площадка, только "Волга"
и мотоцикл. Железная глазастая зверюга с детенышем. Бахрушин долго стоит и
смотрит на мотоцикл. Одна мысль: "Неужели он умрет?"
26
Ночь. За столом под абажуром перед большой чашкой чая, неподвижно глядя
куда-то вдаль, сидит Главный Конструктор. "Редькин, - думает он. - Какой
же он, этот Редькин?.. Никак не могу вспомнить его лицо... Фамилию помню.
Редькин, который у Бахрушина делает мягкую ТДУ. Хорошо помню... А вот
лицо... Очень трудно, и...
очень надо запоминать лица... Я обязан помнить тысячи лиц... Редькин,
Редькин...
Говорят, увлекся и забыл обо всем... Но где-то, в главном, он прав: что
стоят те, которые не увлекаются! Увлеченность должна быть постоянным
состоянием человека... Редькин, Редькин, никак я тебя, дружище, не
вспомню..." Вошла жена.
- Пей чай, Степа. Совсем остыл... И ложись, уже поздно.
"Надо заехать к нему", - думает Степан Трофимович.
И сейчас ему кажется, что он съездит, завтра же съездит в больницу,
выберет время и съездит... Он не съездил: утром он улетел в Москву.
27
Прошло два месяца.
Вечер. Пустынная набережная. Вдалеке две маленькие фигурки.
Погромыхивая бортами, летят грузовики. А легковые машины - сами по себе. И
даже как-то не верится, что в них - люди. Сидят, смотрят по сторонам,
видят эти две маленькие фигурки у гранитного парапета. Слепые, деловитые
легковые машины, вроде бы живущие своей, не связанной с людьми жизнью.
Андрей и Нина идут по набережной: там всегда мало народа. Андрей в
штатском.
Серый костюм, модный такой, "пижонский", с разрезами по бокам пиджак.
- А вот еще, - весело говорит Андрей. - Вспомнил. Американец, француз,
англичанин, русский и еврей летят в самолете...
- Раздолин, что с тобой? - перебивает Нина.
- А что?
- Вот я и спрашиваю: что?
- Ничего...
- Почему ты сегодня все скользишь из рук, похохатываешь... Что-нибудь
случилось?
- Ничего не случилось.
- Это неправда. Но ты можешь не говорить. Только не надо вот так...
Андрей молчит. Идут дальше, вроде бы как и шли, а уже не так: произошло
еле уловимое смещение фигурок на пустынной набережной.
Слушай, - говорит Андрей. Он останавливается, берет ее за плечи. -
Хорошо. Я скажу. Ну кому же я еще могу сказать?.. Нина, это очень важно.
Сегодня было решение: полетят Воронцов и я.
- А Толя? - рассеянно спрашивает Нина.
- Толя - дублер Воронцова.
- Ну как же так? Бахрушин говорил, что вероятнее всего Агарков и
Воронцов...
- Я сам не знаю как... Я очень хотел... Я очень счастлив, Нинка...
- Раздолин... Ты летишь на Марс? А как же я?
- Как ты? Но ведь я же прилечу.
Она обняла его крепко и, зажмурившись, прижалась головой к его груди.
- Я глупая, Раздолин... Да-да, все верно, все верно... Ведь ты же
прилетишь...
- Нинка, послушай, - быстрым шепотом говорит Андрей, - я вчера еще
ничего не знал... И вот вчера я не спал долго и все думал... Я мальчишкой
жил в Гурзуфе одно лето... Помню море и скалы в зеленых водорослях... И
ночью луну, очень большую... Мы поедем туда, Нинка, когда я вернусь... Я
хочу просыпаться рано-рано и гладить тебя по голове, когда ты спишь. А
потом мы побежим на море... Ты будешь такая сонная, растрепанная... Потом
будем пить молоко и молчать... А вечером, когда луна, мы уйдем в черную
тень деревьев, и я буду тебя целовать и говорить самые ласковые слова,
какие знаю... Но все это должно быть после Марса, понимаешь... Я думал
вчера, что, если я не полечу, так, наверное, не будет... Понимаешь...
- Так будет, так обязательно будет... Какое сегодня число?
- Двадцать второе.
- Уже скоро. - Я буду ждать тебя. Ты даже не знаешь, как я буду ждать
тебя, Раздолин! Две маленькие фигурки стоят, прижавшись друг к другу на
большой пустой набережной. Только машины снуют взад-вперед по своим
машинным делам, и плевать они хотели на людей.
28
И вот настал день их отлета на космодром.
Они вылетели поздно вечером. Самолет долго выруливал на старт, и Нина
смотрела, как за иллюминатором медленно проплывали цветные фонарики у края
бетонированной дорожки. Потом самолет остановился. Взревели двигатели, он
задрожал, возбужденный предстоящим бегом. Он стоял еще несколько секунд,
словно глубоко вздыхая перед трудным делом, которое ему предстоит. Потом
побежал быстрее, быстрее, вздрагивая на стыках бетонных плит. Потом Нина
почувствовала, что он перестал вздрагивать: они уже летели. В самолете
человек двадцать. Нина сидела со своими ребятами, но впереди, одна. "Он
приедет через неделю, - думала Нина, - и, конечно, ему будет не до меня...
А потом... Потом еще шесть месяцев. Целых шесть месяцев я не увижу его...
Он спрашивал: "Не забудешь?" "Глупый мальчик...
Господи, какой он глупый, мой мальчик..."
За Ниной, уткнувшись в журнал, сидел Маевский, решал кроссворд. Рядом
Ширшов с английской книжкой в руках и словарем на коленях. Он заглянул в
словарь и тронул локоть Юрки:
- Смотри, "credit" по-английски - это кредит - честь, вера, уважение,
влияние.
Неплохо, а? Маевский посмотрел на него невидящими глазами. Такой взгляд
бывает у людей, когда они на ощупь ищут что-нибудь в карманах и не могут
найти.
- Вот дьявол! Остров в Эгейском море, пять букв, кончается на "ос".
Сергей призадумался, потом сказал убежденно:
- Там все острова на пять букв и у всех на конце "ос": Родос, Милос,
Самос, Парос...
- А есть такой - Парос?
- Вроде бы должен быть.
Юрка мгновенно отключился, нырнул в кроссворд, зашептал беззвучно
губами.
Через проход от них - Борис Кудесник и Виктор Бойко. Кудесник откинул
спинку кресла и закрыл глаза. Виктор задумчивый. Впрочем, он всегда
задумчивый. Смотрит в иллюминатор. Там просто темень, ни огонька.
- Боря, - тихо спрашивает Виктор, - кто твой любимый поэт?
- Пушкин, - отвечает Кудесник, не открывая глаз. - Тебе это не кажется
примитивным?
- Чудак, - ласково говорит Виктор.
Кудесник тихо, почти шепотом, вдруг начинает читать стихи:
Я новым для меня желанием томим:
Желаю славы я, чтоб именем моим Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты
мною Окружена была, чтоб громкою молвою Все, век вокруг тебя звучало обо
мне.
Чтоб гласу верному внимая в тишине, Ты помнила мои последние моленья В
саду, во тьме ночной, в минуту разлученья...
- Ты понимаешь, это Пушкин писал. Пушкин! - Он помолчал и добавил: -
Вот за это я его и люблю: за правду. Самое главное в поэзии - правда.
- И не только в поэзии, - сказал Виктор.
- Да, не только...
- Ложь накапливается в человеке, как ртуть, - отвернувшись к
иллюминатору, сказал Виктор. - Ртуть ничем из человека не достанешь, не
залечишь... Так и ложь... Можно, конечно, скрыть ложь ложью... Как скрыть
ртуть в своем теле, улыбаться... Но если доза большая, это приводит к
смерти... Да, ты хорошо сказал: главное - правда... Что такое коммунизм?
Наверное, уничтожение всякой лжи... Кудесник открыл глаза.
- Этого мало, Витя. Кажется, Наполеон говорил: есть две силы, способные
двигать людьми, - личная выгода и страх. Для меня коммунизм - в
уничтожении этих двух сил. А ложь - уже потом. Ложь - это первая
производная от страха. Подлость - вторая производная...
- Когда мы прилетаем? - обернулась Нина.
- В четыре утра, - сказал Кудесник.
29
Скоро рассвет. И все предметы в комнате являются из темноты, начав
светиться, словно изнутри, чуть приметным мягким светом. Это даже не свет,
а воспоминание о свете. Наступает редкое время, которого не бывает
вечером: время призрачной темноты. Свет уже незримо проник в нее и
разрушает, растворяет сумерки...
Окно распахнуто настежь, и легкий ветерок чуть трогает тонкую
занавеску, за которой, топая по железу карниза, стонут голуби. Они воркуют
с какой-то фальшивой страстью, напоминающей стоны человека, который
притворяется, будто ему действительно тяжело. Воронцов лежит в постели на
спине, закинув одну руку за голову, а другой обняв жену. Вера как-то уютно
ткнулась носом ему в шею.
- Ты вернешься в декабре, - говорит Вера. - Будет уже холодно, кругом
снег...
- ...и мы поедем в лес кататься на лыжах, - добавляет Николай.
- Который год мы все собираемся...
- Даю слово: в этом году мы обязательно поедем... Только мне надо
купить новые ботинки... Купи-ка ты мне ботинки, а?
- Коля, ну до лыж ли тебе будет?
- А почему не до лыж?
Вера приподняла голову и взглянула на Воронцова.
- Хорошенькое дело: прилетел человек с Марса и уехал кататься на лыжах!
- Именно так. А почему человек, слетавший на Марс, не имеет права
покататься на лыжах? - Воронцов покосился на Веру.
- Колька, ты у меня самый наивный человек на свете, но я тебя люблю, -
шепотом говорит Вера и снова уютно прижимается к Николаю.
Они лежат тихо, слушая надрывные стенания голубей.
- Знаешь, что мы забыли сделать? - говорит Николай.
- Что?
- У нас там есть магнитофон. Надо было записать птичьи голоса. Я слышал
такую пластинку: пение разных птиц. Вот ее надо было переписать на пленку
и взять с собой...
- Марсианам заводить? - сонно спрашивает Вера.
- А что? И марсианам... Вот я все думаю: в космос всегда будет нелегко
летать...
потому что ни на каком корабле нельзя взять с собой все: ветер, дождь,
птиц, речку, людей, которые идут по улице... В космос может улететь очень
большой корабль, но человеку нужна вся Земля, понимаешь?
- Угу...
- Ты спишь?
- Не...
- Вот мы слетаем на Марс, а за нами полетят другие, десятки, сотни
ракет... Там построят сначала станцию, как на Луне, потом вырастут целые
города. Люди будут жить, родятся ребятишки - первые настоящие марсиане...
Представляешь, в графе "место рождения" они будут писать: Марс. И это
никого не удивит. И все-таки Марс не будет для них родиной. Не будет хотя
бы потому, что там нельзя пройти утром босиком по росе... Ты спишь?
- Не...
- Ну, спи! Уже светает.
Они лежат, прижавшись друг к другу, и лица их тоже чуть-чуть светятся.
Засыпая, Воронцов думал о том, что завтра Роман Кузьмич обязательно
заметит, что он не спал в эту ночь. Но ведь это последняя ночь дома,
должен же он понять...
30
Мать Раздолина, сухонькая опрятная старушка в темном ситцевом платье и
заплатанном - видно, любимом - фартучке, взволнована, но показать это не
хочет.
Они сидят на кухне. Андрей поел перед дорогой, выпил чаю. Он не
по-домашнему застегнутый, подобранный, и, хотя сидит он спокойно, мать
видит, что он может встать каждую секунду. Встать и уйти. Вчера он сказал
ей: "Мама, я уезжаю". - "Надолго?" - спросила она, хотя знала, что не это
главное. Главное, что он вообще уезжает, что наступил час его и ее
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг