знака, точно знал последние изменения курса иностранной валюты, объяснял,
как происходит спаривание у китов. Последней его затеей была покупка
Большой советской энциклопедии, которую он читал том за томом подряд.
Михалыч был хитрющий и опытнейший механик, друг всех кладовщиков и
снабженцев.
Он мог достать все, наивыгоднейшим образом составить расписание опытов
и провести два эксперимента, где другие едва успевали сделать один.
Инженеры переманивали его друг у друга, и борьба за Михалыча заходила
подчас так далеко, что в спор должен был вмешиваться сам Бахрушин.
Петька Сокол тоже был когда-то первоклассным механиком, но за последнее
время, как говорил Михалыч, "сноровистость утерял".
Два года назад Петьку избрали секретарем комитета комсомола всего
предприятия.
Должность освобожденная, и Петька со стенда ушел. Работал он хорошо. В
райкоме считался одним из лучших секретарей. Чуть было не уехал на
фестиваль даже. На следующий год Петьку снова избрали. Тут он возгордился,
приобрел сталь в голосе, любил постращать вызовом на комитет,
приспособился говорить на собраниях лихие речи. Петька так свыкся со своим
положением "вождя" и всеми вытекающими отсюда привилегиями, что даже
помыслить себя не мог ни в каком другом качестве.
Поэтому, когда на последней комсомольской конференции его с треском
"прокатили", он даже не сразу понял, что произошло. Да, его провалили. Аня
Григорьева, комсорг из сектора Егорова, взяла тогда слово и "выдала" ему.
Зал сидел - муха летит и то слышно. Потом встал Залесский (уж от него
Петька никак не ожидал), потом Квашнин. А перед самым перерывом еще
Пахомов из парткома... Почему-то Петька запомнил одну очень обидную его
фразу: "Часто живую комсомольскую работу Соколов подменяет фразой и
администрированием". Так и сказал: "подменяет фразой". Зал аплодировал, и
тогда Петька понял, что его провалили. Ничего, однако, не оставалось
делать, как возвращаться в лабораторию на стенд. И Петька вернулся. Все
это было осенью. Месяца три Петька ходил сам не свой, смотреть людям в
глаза было ему стыдно, словно он совершил какую подлость. Если где
смеялись, Петьке казалось - над ним. Если молчали, казалось - бойкотируют.
Он совсем извелся.
В чувство его привел Михалыч. Взял в напарники и "натаскал" на новую
аппаратуру, которая появилась, пока Петька "сидел в верхах".
Сейчас они вдвоем кончали проверку тормозной установки перед запуском.
- Как отсекатели? - спросил Редькин.
- А что отсекатели? - в свою очередь спросил Петька.
- Смотрели?
- Все смотрели.
- До обеда пустим?
- Не торопись, - сказал Михалыч. - К обеду отладим все, а тогда и
пустим...
- Мы, как слоны: два часа - бросаем бревна, обед! - вставил Петька.
- Ты уж помолчи, "слон", - едко сказал Михалыч.
- А может, до обеда? А то завтра Егоров отнимет стенд... - не унимался
Игорь.
- Погуляй, - ласково сказал Михалыч, - не мешай работать...
Игорь понял: Михалыч до обеда ТДУ не пустит, - и вышел из бокса...
Михалыч не упрямился. Он видел за свою жизнь сотни ракетных движков и
знал их нравы лучше другого инженера. Тормозная двигательная установка
Редькина и Маевского ему нравилась. Она была красива той неповторимой,
понятной далеко не каждому красотой машины, которая идет не от внешнего
вида, а от внутренней гармонии и совершенства. Михалыч чувствовал, что она
стоит на границе возможного сегодня, чувствовал ее необычность. Поэтому он
и не торопился. Если этот двигатель погорит, ему будет его жаль, хотя он
чувствовал по многим мелким признакам, что на "Марс" он, конечно, не
пойдет...
- Вот как ты думаешь, Петро, - спрашивает Михалыч, подтягивая ключом
соединение одного из клапанов, - есть разумная жизнь на Марсе?
- Это знать, бесспорно, интересно, - глубокомысленно говорит Петька, -
но еще интереснее: если есть, то лучше или хуже, чем у нас?
21
После обеда на испытательном стенде, где должны запустить ТДУ Редькина
и Маевского, стало оживленно и празднично. Пришел Кудесник и Ширшов.
Кудесник, хоть и начальник, ни во что не вмешивается, считая, что
хозяйничать сейчас ему глупо.
Все готово. Михалыч включил сирену. Два протяжных воя: в бокс входа нет.
- Бах просил позвонить, - тихо говорит Редькин Маевскому.
- Если просил, надо звонить, - лениво отвечает Юрка.
- Позвони ты, - говорит Игорь.
Маевский звонит, но, оказывается, Бахрушин у Главного.
- Ждать не будем, - говорит Редькин. - И так уже времени много.
Насмотрится еще.
Давайте начинать. Вспыхивают лампы, освещающие приборную стенку.
- Юрка, поснимаешь? - спрашивает Игорь.
- Давай. - Маевский берет в руку маленькую деревянную ручку, похожую на
ручку от детской скакалки, с маленькой кнопкой на конце. От ручки тянется
провод к фотоаппарату. Нажал кнопку - снимок. Дело, впрочем, не простое:
нажмешь чуть раньше, установка не вышла на режим, стрелки шевелятся,
снимок смазанный.
Задержишься - прогоняешь зря установку, не успеешь все отснять.
Петька Сокол лезет в шкафчик с красным крестом на дверце, достает пук
ваты, раздает всем по щепотке. Затыкают уши. Потом Петька, Михалыч и Юрка
надевают шлемы и пристегивают ларингофоны. Маевскому шлем очень к лицу. Он
похож на знаменитого аса. Игорь шлем не надевает, просто затыкает уши
ватой. Он знает, что ларингофоны - "для колорита": они давным-давно
испорчены. Поэтому команды надо отдавать руками. Команду на запуск он дает
еще в тишине. А дальше все и без команд знают, что надо делать. Если вдруг
потребуется остановить установку, он поднимет над головой скрещенные руки.
Вот и все. Только уши намнешь этим шлемом...
Все расходятся по местам. Кудесник и Ширшов как гости - к приборной
стенке.
Ширшов думает о том, что всякое может случиться. Вдруг ТДУ
действительно поставят на "Марс", и тогда очень важно, не запорет ли она
систему стабилизации, над которой ему пришлось попотеть, не водит ли ее
вправо-влево и еще бог знает как и куда. Он смотрит на циферблаты
динамометров подвески. Кудесник знает, что тревоги Ширшова - это "тревоги
второго порядка". Важна тяга! Господи! Если бы их тяга была хоть немного
больше, чем у Егорова! Ведь расходы компонентов у них меньше. Тогда все.
Тогда победа. Тогда Егоров погорел. Редькин стоит у пульта, Маевский
поодаль, ближе к фотоаппарату. Михалыч - за главным пультом. Петька в
углу, у другого щита, присматривает за насосами.
- Сигналь, Михалыч, - тихо говорит Игорь. Три надсадных, за душу
берущих вопля сирены предупреждают: сейчас запуск. Игорь облизал губы.
Юрка оглянулся на Игоря. Борис и Сергей не отрывают глаз от приборной
стенки.
- Пуск, - громко, но совсем спокойно говорит Редькин.
Все услышали тихий сухой щелчок - это открылись главные клапаны, и в
тот же миг налетел страшный, нарастающий с каждым мгновением грохот. Звук
этот трудно описать. Он не имеет ничего общего с ревом турбореактивных
самолетов. Там рев.
Он совершенно не похож на яростные, с присвистом удары гигантских
молотов. Там удары. Это и не разламывающийся на разные тона раскат
фугасного взрыва и не гром июльской грозы. Нашего акустического словаря не
хватает, Это просто Звук, ровное, неимоверной силы ликующее: "А-а-а!"
Разом, словно в испуге, прыгнули стрелки приборной стенки. Игорь увидел
в окошко, как, накаляя докрасна края люка в полу бокса, росла голубоватая,
прозрачная, ярко освещающая все вокруг колонна раскаленных газов. Он не
смотрел сейчас на приборы, весь отдавшись этой незабываемой, ни с чем не
сравнимой, всегда глубоко волнующей его картине укрощенного металлом
непрекращающегося взрыва - так работает ракетный двигатель. Не видя
секундомера, он знал: надо останавливать - и поднял скрещенные руки.
Бесцветное пламя втянулось в сопло.
Свист, потом шипение, потом тишина. Только услышав Звук, понимаешь,
какой бывает тишина. Кудесник радостно обернулся.
- Братцы! Ведь, ей-богу, не плохо! А ну, повторим...
Повторили. И еще раз повторили.
- Перекур пять минут! - скомандовал Маевский, расстегивая шлем.
- Подожди, давай еще, - возразил Редькин, - с медленной остановкой.
- Перекурим и попробуем, - сказал Михалыч. - Времени еще только три
часа.
На стенде курить нельзя. Все вышли. Остался только Кудесник с Редькиным.
- Игорек! Хорошо! - Удивительно радостная физиономия у Кудесника.
Редькин грызет заусеницы.
- Еще, еще надо... Боря! А как работает! А? Хоть на мотоцикл ставь! Ишь
ты, курить ушли, сукины дети!
- Ладно, я пойду, может, уж шеф вернулся...
- Скажи им там... Нашли время курить! На весеннем солнышке у входа на
стенд, сидя вокруг врытой в землю железной бочки с окурками, курят Юрка,
Петька и Михалыч. Юрка - "Новость", Петька - "Ароматные", Михалыч -
"Прибой".
- Читал я в "Комсомолке", - говорит Михалыч, ни к кому не обращаясь, -
в Англии научились прямо из травы молоко гнать. Без посредства коровы.
Молоко как молоко, запах только немного...
- Бесспорно, возможная вещь, - подтверждает Петька. - А что такого? - И
смотрит на Маевского.
Тот молчит, думает о своем. О том, что отсекатели надо было прогнать
отдельно на всех режимах, поглядеть, как сработают магниты. Ну да теперь
что ж об этом думать? Поздно. И он стал думать о том, что надо не забыть
попросить у Никиты из семнадцатой лаборатории магнитофонные ленты с "новой
Имой Сумак" и переписать.
Вот вышел Кудесник. Щурится на солнце.
- А где Сергей?
- Пошел в лабораторию, - отвечает Маевский.
- Я тоже пойду... Давайте, Михалыч, запустим еще пару-тройку раз с
мягким остановом...
- Сейчас сделаем, - отвечает Михалыч, не двигаясь с места и не глядя на
Бориса.
Его немного обижают слова Кудесника: будто он сам не знает, что надо
делать.
Кудесник уходит. Его фигура на прямой асфальтовой дорожке видна еще
долго. Он идет быстро, размашисто.
Потом вдруг начинает скакать через лужи, как козел. Весна! Солнце!
Запустилась ТДУ! И вообще все отлично! Михалыч видит это, чуть улыбается и
говорит категорически: - Пошли,
22
И снова стенд. Все снова стоят по местам.
- Пуск, - снова громко и спокойно говорит Редькин, и снова все заливает
Звук.
Правая рука Игоря сжата в кулак, большой палец оттопырен и смотрит
вниз. В древнем Риме зрители этим жестом приказывали гладиаторам добить
поверженного врага. Тут - это знак постепенного торможения. Палец кверху -
постепенного разгона. Михалыч видит палец и медленно вращает штурвальчик
на пульте. Звук плавно меняет тон. И вдруг прерывается с захлебывающимся
посвистом.
- Насосы стоп! - кричит Михалыч Петьке, прежде чем Редькин и Маевский
успевают сообразить, что произошло. Руки Петьки молниями ударяют в кнопки
пульта.
- Все стоп, - уже спокойно говорит Михалыч и оборачивается к Редькину.
- Отсекатель. Какой, не знаю.
- Пошли посмотрим, - говорит Игорь.
- Все вырубил? - спрашивает Михалыч Петьку. - Включи вентиляцию.
Михалыч, Игорь и Юрка склоняются над хитросплетениями трубопроводов.
Петька стоит поодаль, готовый каждую секунду прийти на помощь.
- Вот он, - говорит Маевский и тычет пальцем. - Наверное магнит
втягивает иглу рывком.
- Я плавно регулировал, - говорит Михалыч. Маевский молчит, потом
расстегивает шлем, снимает пиджак.
- Петя, подверни мне рукава, - просит он Соколова, - а то руки в масле.
Петька, долго сопя, возится с запонками. Запонки у Маевского какие-то
хитрые.
- В твои годы, - назидательно говорит Юрка, - надо уметь обращаться с
запонками.
- А я вот их не уважаю, - говорит Петька.
- Это почему же?
- Время отнимают: вдевай - вытаскивай...
- Кончайте вы с запонками! - зло кричит Игорь. - Нашли время! Как бабы!
Он уже залез туда, куда показывал Маевский, и тянет что-то двумя
пальцами.
- Горячая, зараза! Так и есть. Ты плавно регулировал, и магнит тянет
плавно, а у иглы тугой свободный ход, и она идет рывком... Давайте еще
попробуем, я ее покачал, вроде теперь ничего...
Они выходят из бокса, и все повторяется. Только теперь Михалыч может не
кричать Петьке. Петька внимателен, весь подобрался, как кот у мышиной
норы. Двигатель снова захлебывается.
У Игоря бешено злой вид. Едва отключили коммуникации, он влетел в бокс
и, шепча ругательства, опять что-то тянет, обжигая руки, скалясь и
гримасничая.
- Опять она? - спрашивает Маевский за его спиной. Он сохраняет завидное
хладнокровие.
- А то кто ж? - огрызается Редькин, - Придется разобрать отсекатель...
Игорь что-то яростно дергает к себе - от себя, к себе - от себя...
- Еще раз попробуем, последний раз, - говорит он. И снова все на местах.
- Пуск.
И снова Редькин жестом римлянина тормозит двигатель. Палец нетерпеливо
тычет:
вниз, вниз, вниз! Михалыч, уже не глядя на палец, вращает осторожно,
словно штурвальчик хрустальный и он боится его отколоть. И опять Звук
срывается в клокочущий посвист.
- Сволочь! - кричит Игорь и рывком кидается к двери бокса.
- Куда?
Но крик Михалыча обрывает короткий, глухой, будто далекий взрыв.
Руки Петьки на кнопках. Красивое лицо Маевского в шлеме. Он обернулся
от приборной стенки и так застыл, судорожно сжав рукоятку с кнопкой. Из
приоткрытой Игорем тяжелой двери в бокс стелется по полу голубоватый
дымок. Михалыч бросается в бокс и очень быстро вновь появляется в двери,
держа под мышки обвисшее, неживое тело Редькина. Его мокрая, липкая от
крови голова свесилась вниз и чуть в сторону.
- Помоги, - хрипло говорит Михалыч Маевскому. А Маевский все еще не
знает, куда девать ручку с кнопкой, беспомощно оглядывается по сторонам,
непонятно спокойный и медлительный. Наконец он вешает шнур на фотоаппарат,
подходит, очень осторожно берет и поднимает ноги Игоря.
- Ничего, ничего, - шепотом говорит Михалыч, - об дверь его чуток...
23
У дверей стенда, там, где совсем недавно курили, маленькая толпа
окружила тупоносый санитарный автобус. Двое в белых халатах выносят из
дверей носилки.
Белая, вся в чистых бинтах голова Игоря. Почерневшее лицо. Перед
дверцами автобуса санитары чуть замешкались. Борис Кудесник подходит к
самым носилкам, берет руку Редькина. Секунду они молча смотрят друг на
друга очень серьезно.
Потом Игорь подмигивает Борису. Подмигивает, как только может весело.
Весело изо всех сил.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг